Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Собственно говоря, именно речь Щапова и вызванный ею скандал и сделали события в Бездне предметом толков по всей России, поскольку подобные конфликты происходили в апреле 1861 во многих местах: «Подобные же столкновения произошли еще в некоторых пунктах Симбирской и Пензенской губерний. /…/ в имении графа Уварова, Чембарского уезда, /…/ выстрелами пехоты убиты 3 крестьянина и ранены 4. В имении Веригина крестьяне разграбили помещичий дом и едва не убили священника. Командированный в Пензенскую губернию генерал-майор свиты Дренякин прибыл 14-го апреля в имение графа Уварова на пятый день происходивших там беспорядков. с двумя батальонами пехоты (Казанского и Тарутинского полков). Появление этой силы заставило крестьян смириться и сознаться, что они были возбуждены превратным толкованием Манифеста священником села Студенки. Но генералу Дренякину не посчастливилось кончить дело столь же благополучно в другом имении, помещика Волкова, селе Кандеевке, в Керенском уезде. Здесь крестьяне были взволнованы одним раскольником секты молоканов. Генерал Дренякин прибыл туда 16-го апреля, с тремя ротами; крестьян собралось до 10 тысяч человек; в толпе раздавались крики: «воля, воля». Дошло дело до оружия; сделанными тремя залпами убито 8 человек и ранено до 26[379]; но толпа все-таки упорствовала и оставалась в сборе. Тогда генерал Дренякин приказал войскам двинуться на толпу так, чтобы некоторую часть отделить от остальной массы, — что и было исполнено: около 400 человек было оторвано от толпы. Однако ж и эта небольшая часть не смирилась, а заявила, что готова на смерть. Дренякин велел вытаскивать этих несчастных из толпы по одиночке и сечь. Расправа эта продолжалась несколько дней, до 25-го апреля. Крестьяне смирились.
Были отдельные случаи призыва войск и в других губерниях, например во Владимирской, в имении Нарышкиной; в некоторых селениях Симбирской и проч.; но во всех этих местах крестьяне смирялись при первом же появлении войск».[380]
Это было почти то же самое, что и в Бездне, но только не совсем. Поэтому имеет смысл продолжить разбор происшедшего там и вернуться к судьбам наших эпизодических героев — ближайших свидетелей, если не инициаторов Бездненской трагедии.
Осенью 1861 года Элпидин был исключен из Казанского университета в числе наиболее активных участников студенческих беспорядков.
Дальнейшие события происходили уже в связи с раскрытием весной 1863 года так называемого «Казанского заговора». Инициатива его исходила от сформированного в Польше нелегального Временного Народного Правительства, а активными исполнителями стали польские офицеры, служившие в Казани и окрестных гарнизонах, в том числе штабс-капитан Иваницкий, командовавший ротой, расквартированной в Бездне. Помогали полякам с большим или меньшим энтузиазмом местные русские кадры «Земли и Воли» — так приблизительно с рубежа 1861–1862 годов именовалась организация, возглавлявшаяся Чернышевским.
Программой-максимумом заговора было поднять всеобщее крестьянское восстание в России; программой-минимумом — обеспечить хоть какое-то отвлечение русских войск от операций в Польше, поднявшейся с начала 1863 года против русских властей.
Заговор мог иметь далеко идущие последствия, поскольку в Поволжье предполагалось распространить подложный царский манифест, выглядевший весьма правдоподобным. Он был грамотно составлен в стиле подлинных высочайших распоряжений — автором был поляк Ю. Бензенгер, член Московского отделения «Земли и Воли». Грандиозный тираж — 42 тысячи экземпляров! — отпечатли в Финляндии шрифтом сенатской типографии, незаметно выкраденным поляками в Петербурге в конце 1862 года. Манифест провозглашал предоставление крестьянам бесплатно земли и отмену подушной подати, а в части, относящейся к армии, объявлялась немедленная демобилизация и отправка по домам всех солдат.
Но в дальнейшее развитие событий решительнейшим образом вмешался петербургский генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов — внук великого полководца.
А.А. Суворов родился в 1804 году и рано осиротел: весной 1811 года его отец, генерал Аркадий Александрович Суворов, утонул в реке.
Александр Суворов получил элитарное заграничное образование: до 1816 года воспитывался в иезуитском пансионе в Петербурге, а затем — в институте Фалленберга в Гофвиле и в Геттингентском университете. Вернувшись в Петербург в 1824 году, поступил юнкером в Конногвардейский полк.
Суворов был в числе друзей и соратников Ф.Ф. Вадковского и П.Н. Свистунова, принимавших участие в совещаниях накануне 14 декабря 1825 года, но не участвовавших в мятеже. Некоторые из них, как известно, жестоко пострадали. Суворов также был арестован и допрошен генералом В.В. Левашовым, но сразу по высочайшему повелению освобожден: Николай I заявил, что не верит в измену внука великого Суворова.
Царское благоволение, тем не менее, приходилось отрабатывать весьма нелегкой ценой — вспомним и аналогичные проблемы у А.С. Пушкина.
А.А. Суворов 1 января 1826 года был произведен в корнеты и немедленно отправлен на Кавказ. В кавказской мясорубке он проявил себя стопроцентным героем, развеяв все тени сомнений в верности и благонадежности.
С 1828 года он был назначен флигель-адъютантом и сопровождал царя во время Русско-Турецкой кампании 1828–1829 годов. В 1831 году участвовал в подавлении Польского восстания; позже — командовал полком. С 1839 года — генерал-майор свиты, с 1846 года — генерал-адъютант. С января 1848 года — генерал-губернатор Прибалтийского края.
Поскольку в тревожные годы Суворов сумел квалифицированно удержать управление краем, то в апреле 1861 года был назначен членом Государственного Совета — и вышел, таким образом, на общегосударственную политическую арену. В ноябре 1861 (при завершении студенческих волнений, о которых ниже) Суворов и был назначен столичным генерал-губернатором.
В начале 1862 года Суворов, организовав студенческий общественный комитет, начал управлять через доверенных лиц в этом комитете непосредственно студенческими делами. В частности, близким сотрудником Суворова стал Л.Ф. Пантелеев — один из лидеров столичных студентов.
В 1862 году Суворов проявил себя как явный покровитель оппозиции. Еще более выпукло эта политика проводилась им и позже. П.А. Черевин, бывший в то время одним из ближайших сотрудников Муравьева-Вешателя по подавлению Польского восстания, описывает ситуацию следующим образом: «ходатайствам за разных лиц, содержащихся арестованными или приговоренных к более или менее строгим родам взысканий, не было конца, и к стыду русских должен упомянуть, что не мало просьб прибывало из Петербурга от разных сердобольных русских, во главе коих стоял князь Суворов. Просили даже некие русские о помиловании кап[итана] генерального штаба [С.И.] Сераковского, принявшего начальство над шайкою мятежников и взятого по разбитии оной в плен [в мае 1863]».[381]
Вмешательство Суворова и его аппарата происходило и в судьбы заключенных, попадавших на подведомственную им территорию, в связи с чем соратники Муравьева изобрели следующий путь транспортировки высылаемых на восток: до Пскова их везли в арестантском вагоне, а затем тайно на лошадях — на одну из станций Николаевской железной дороги, откуда, минуя Петербург, конвоирование снова шло обычным порядком — ибо иначе «при малейшем ходатайстве за высылаемого следовало по ходатайству кн[язя] Суворова или освобождение, или замена наказания содержанием под арестом в Петербурге, нередко в лучших гостиницах, как напр[имер] гр[афа] Чанского, сосланного в каторжную работу за повешение крестьянина».[382] Черевин продолжает: «Если же надобность оказывалась арестовать кого-либо проживающего в Петербурге, то, в случае сообщения о том письменно в III отд[еление] или кн[язю] Суворову, можно было быть уверенным, что 9 раз из 10 указываемое лицо за несколько часов до прибытия к нему полиции скрывалось, как Утин напр[имер], находящийся впрочем под надзором полиции. Хорош был надзор (и чем объяснить предчувствие у лица, подлежащего аресту?)».[383]
Н.И. Утин, остававшийся за главного в «Земле и Воле», действительно в мае 1863 года бежал за границу накануне несостоявшегося ареста.
Летом же 1862 года об аресте был предупрежден адъютантом Суворова сам Чернышевский, которому были даже предложены документы для немедленного выезда за границу. Но Чернышевский отказался бежать, мудро рассчитав, что арест нисколько не помешает его дальнейшей политической карьере: «Не могут же меня судить за статьи, дозволенные цензурой? Других же вин за мною нет»[384] — и жестоко ошибся!
