Ю. Бахрушин - Воспоминания
Второе памятное мне событие произошло весной после нашего переезда на дачу.
В 1897 году отец был избран советом Российского театрального общества управляющим Театральным бюро. Хорошо помню ежегодную страдную пору Бюро Великим постом, когда со всех концов России в Москву прибывали провинциальные актеры и актрисы заключать контракты. Отец в это время совершенно пропадал из дому. Вся эта разношерстная актерская масса с замысловатыми двойными фамилиями днем шумела и галдела в Бюро, а вечером съезжалась к нам в дом смотреть музей и так же галдеть и шуметь по вопросам искусства.
Весной 1907 года исполнилось десятилетие управления отцом этим учреждением Театрального общества. Находившиеся в Москве провинциальные актеры, а также и служащие Бюро заявили отцу, что они собираются праздновать его юбилей. Отец, не любивший фигурировать виновником торжества в подобных случаях, сказал, что это невозможно, так как он живет на даче. Но актеров не так легко было сбить с панталыку — они, нимало не смущаясь, заявили, что раз это так, так они приедут в следующее воскресенье к нам на дачу.
Перед таким натиском отец спасовал и принужден был лишь сказать: «Милости прошу!»
Хорошо зная цену актерским обещаниям, отец не особенно рассчитывал на приезд к нему гостей на дачу в этот день, но все же принял кое-какие меры — накупил в Москве достаточное количество яств и питий, а также сговорил на станции Кусково всех извозчиков в случае приезда к нему гостей везти всех к нам на дачу не торгуясь — проезд будет оплачен отцом.
Собравшись в назначенное воскресенье к утреннему кофе, мы глянули в окно — все небо было в тучах, лил проливной дождь и на дорожках стояли мутные лужи с глянцевитыми пузырями. Гостей нечего было ждать. Отец, в душе, конечно, немного расстроенный, говорил, что в конце концов он очень рад, так как зачем все это нужно. Все же к двенадцати часам из Москвы приехал кое-кто. Кроме наших обычных посетителей С. Е. Павловского, П. А. Волховского и В. В. Постникова, приехал заведующий Бюро И. О. Пальмин, который заявил, что актеры обязательно приедут со следующим поездом и будут к часу дня. Но прошел час, затем два, три, а никто не ехал. И. О. Пальмин окончательно сконфузился, мы все в ожидании гостей проголодались, так как привыкли обедать в час. Наконец отец сказал, что ждать больше нечего и надо садиться обедать. Сервированный закусками праздничный стол был быстро убран и вместо него накрыт наш обычный, обеденный. Подали традиционную воскресную кулебяку с гречневой кашей, гости и отец налили себе по рюмочке водки, и начался обед. Не успели мы съесть по порции кулебяки, как услышали какой-то шум в саду. Отец выглянул в окно. У нашей калитки длинной вереницей стояли линейки, брички и пролетки станционных извозчиков, на которых сидели нахохлившиеся, промокшие актеры под блестящими от дождя зонтами. Через несколько минут вся эта ватага мужчин и женщин более сорока человек была уже в комнатах. Тут же в столовой наскоро, усилиями всех восстанавливался праздничный стол и одновременно шло чествование отца и чтение ему адресов. Затем все сели за стол и у стола — кто где и на что мог. Пошли застольные тосты и истребление приготовленных яств. Пробыв у нас не более полутора часов и расписавшись в альбоме, который, в нарушение всех правил, на этот раз был привезен отцом из Москвы, вся эта актерская компания снялась с места и на тех же извозчиках отправилась обратно на станцию и в Москву.
Отец был искренно растроган этим визитом, который он рассматривал, в особенности в связи с погодой, как неопровержимое доказательство доброго к нему отношения актерской массы.
Во всем прочем наша жизнь на даче в этом году протекала как обычно. Единственной, пожалуй, новостью было поголовное увлечение лаун-теннисом. Реминисценция своей игры в теннис в Кисловодске и присутствие в доме англичанки явились главными стимулами быстрого распространения этой болезни в нашем доме. Домашними средствами был изготовлен корт, приобретен необходимый инвентарь, и дело пошло. В теннис играли все — дед, отец матери, с лишним шестидесятилетний старик, мой отец, гости во главе с Вл. Конст. Трутовским и С. Е. Павловским, которым обоим вместе в сумме было более ста лет, не говоря уже о всей «молодежи», начиная с моей матери и кончая мною. Особенно было забавно наблюдать за дедом, игравшим всегда с большим азартом, и за моим отцом, не привыкшим к физическим упражнениям и потому принимавшим во время игры самые причудливые позы.
Часто по праздничным дням мы предпринимали экскурсии вместе с нашими постоянными гостями. Ездили в близлежащие Кузьминки, Кусково, в Горенки и в Кучино к брату матери В. В. Носову ловить рыбу.
Кучино, старинная барская усадьба, некогда принадлежавшая Рюминым, была впоследствии куплена разбогатевшим купцом Рябушинским, на дочери которого и был женат мой дядя. Имение было неделеное, и все многочисленные дети старика Рябушинского владели им сообща, что порой заставляло их быть на грани семейных ссор, впрочем, как будто никогда не доходивших до чего-либо серьезного. Все дети выстроили себе в разных концах имения дачи, где жили независимо и самостоятельно. Почти все они были людьми оригинальными, талантливыми и чрезвычайно не похожими друг на друга в своих интересах.
Глава семьи, старший брат Степан Павлович — по его инициативе был основан первый в России сборочный автомобильный завод в Нижнем Новгороде — вел дела фирмы вместе с мужем третьей сестры Евгении. Степан Павлович свято блюл правила древнего благочестия старообрядческой семьи Рябушинских. Он коллекционировал дониконовские иконы и книги, в которых был большим знатоком, обладая в своем собрании редчайшими экземплярами древнерусского искусства.
Второй брат Павел Павлович весь отдался политико-публицистической деятельности, владел банком и газетой «Утро России», являвшейся рупором кадетствующих представителей русского капитализма.
Третий брат Николай Павлович весь ушел в декадентское искусство и тщетно стремился прославиться на этом поприще, но о нем речь будет ниже.
Младший брат Михаил Павлович, живущий в Кучине анахоретом, увлекался аэродинамикой и метеорологией и создал единственную научную станцию подобного типа под Москвой, которая играла и играет немаловажную роль по сие время.
Младшие сестры — Надежда, впоследствии вышедшая замуж за племянника К. С. Станиславского, увлекалась общественно-политическими дисциплинами, а последняя, Александра, была недюжинной лингвисткой.
Из сестер наиболее бледной фигурой была старшая Елизавета, жена архитектора Жолтовского, а наиболее яркой — вторая, Ефимия, моя тетка. Она была типичной представительницей меценатствующего московского капитализма. Окруженная поэтами-символистами и художниками-«мирискусниками»* — она «рассудку вопреки, наперекор стихиям» превращала памятный мне по детству старый носовский дом на Введенской площади во дворец Козимо Медичи. Рябу-шинские имели особенность чрезвычайно громко разговаривать, орать, так что, когда они собирались вместе, всегда казалось, что в доме происходит какая-то невероятная ссора, а на самом деле велся самый мирный, задушевный разговор. Получившие в свое время английское воспитание, они строили свою жизнь в Кучине на манер британских помещиков, увлекались спортом, заводили английские газоны.
В свое время вся родня матери была против брака дяди с Ефимией Павловной Рябушинской, считая ее семью мало подходящей для солидной жизненной установки Носовых. Но дядя, как единственный, балованный и горячо любимый сын и брат, без особого труда настоял на своем. После совершившегося факта приходилось лишь мириться или закрывать глаза и не обращать внимания на экстравагантность новой невестки. Особенно удачно делал это старик дед.
В Кучино мы обыкновенно отправлялись втроем: дед, отец и я. Ужинали и ночевали на даче у дяди, а с утра шли на рыбную ловлю под плотину, сдерживающую напор большого проточного пруда. За прудом, на горе, возвышался приобретенный стариком Рябушинским огромный, некрасивый и мрачный старый барский дом Рюминых, окруженный вековым парком.
В этом доме никто не жил — он стоял пустым, хотя право на житье в нем было предоставлено старшему брату Степану Павловичу, но он, дабы не возбуждать споров, уклонялся от этой чести.
Как-то мы попросили разрешения осмотреть внутренность старого дома. Помню бесконечную анфиладу комнат, полупустых, мертвых и неприветливых. В них не было и тени того духа отошедшего быта, который царил в старом доме в Гирееве. Тяжелое, натянутое впечатление оставил дом, как и все, что окружало Рябушинских.
Под плотиной, ловя рыбу, мы чувствовали себя свободно и непринужденно, ни на кого не обращая внимания и забывая все окружающее. Порой Ефимия Павловна, как спортсменка, так же являлась ловить рыбу. Ее сопровождал служитель, несший удобное кресло и большой зонтик. После того как кресло было установлено и зонтик раскрыт, он разматывал удочки, насаживал червяка на крючок и передавал снасть моей тетке, которая закидывала ее в воду, сидя в кресле.
