Фаина Гримберг - Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов
Здесь нельзя не сказать об одной из наиболее популярных современных фальшивок, за последнее время переизданной несколько раз. Разумеется, это — снова и снова — пресловутая «Влесова книга», те самые — вкупе с «Песнями птицы Гамаюн» — «Русские Веды» Буса Кресеня (А. И. Асова)… Есть все основания полагать, что «Влесову книгу» придумали и написали ее «открыватели и публикаторы» — журналист, живший в эмиграции во Франции Ю. П. Миролюбов, и С. Я. Парамонов (псевдоним — «С. Лесной»), вынужденный уехать из Киева в 1943 году при отступлении немецких войск, оккупировавших город (в чем заключалось его сотрудничество с оккупантами, мне узнать не удалось); судьба эмигранта забросила его в Австралию. Именно ему принадлежит сомнительная честь первых изданий «Влесовой книги» и комментариев к ней… «Влесова книга» имеет все приметы и признаки фальшивки, «призванной доказать»… Здесь и «сплошной вопль к единению Руси» и утверждение того, что «понятие Руси гораздо шире…» Здесь и истории о языческих богах и богинях в стиле Попова, Чулкова и «Древней религии славян» Г. Глинки… Здесь же — удивительная история обнаружения и новой потери (навеки!) дощечек с записями, сделанными «древнейшим русским алфавитом» — «влесовицей». Как хорошо, что Миролюбов успел переписать «влесовицу» прежде, чем замечательные дощечки были утрачены навсегда. Благодаря этому «подвигу» Миролюбова, я сумела убедиться, что пресловутая «влесовица» очень похожа… на «особливый алфавит», который был «изобретен» моим знакомым болгарским студентом Мишо Панайотовым для «шифрованной» переписки с любимой девушкой Ваней. В основе Мишиного незатейливого «изобретения» была, разумеется, кириллица, та самая, что естественным образом оказалась и в основе (еще более незатейливого, кстати) «изобретения» Миролюбова и Парамонова…
Увы, уровень научных знаний и литературной одаренности творцов «Русских вед» настолько низок, что их «творения» даже и «мистификацией» не назовешь; нет, это просто-напросто скучные фальшивки…
Но чтобы не утверждать голословно, приведу три примера; один — из Миролюбова-Парамонова, и два других — из произведений писателей «Серебряного века», увлекавшихся славянским язычеством (оба автора склонялись к жанру мистификации, но все же «прямо» в этом жанре не работали)…
Итак…
Миролюбов-Парамонов: «И мы ведали, что русский род должен собираться в десятки и в сотни, чтобы напасть на врагов и снять с них головы. И тогда злые полягут, и звери хищные, их поев, сдохнут…»
А. Ремизов: «Старая вещая знает, — видит веревку, шепчет заклятье, режет:
— Пунтилей, Пунтилей, путы распутай, чтобы Вольге ходить по земле, прыгать и бегать, как прыгает в поле зверье полевое, а в лесе лесное. Сними человечье проклятье с младенца…»
А. Кондратьев: «На крыльях полночных ветров прилетела седая Зима. Она давно уже, хотя и не всегда, была беловолосой старухой. Состарилась богиня, переселившись вместе с русым народом своим в болотистые леса Сарматии и на прохладные равнины обильной травами Скифии…»
Ясно, что перед нами три текста, претендующих на то самое достоинство, на которое как раз и не претендовали «подлинники древнего времени», то есть на то, чтобы быть именно «художественными произведениями». Два последних текста указанным достоинством явно обладают, а вот первый хотел бы обладать, но у него не получилось… Впрочем, как для кого; например, Б. Соколов в рецензии на «Влесову книгу» уверяет, что: «И сторонники и противники Лесного с удовольствием прочтут эпический текст…» А, может быть, и так, что доктор филологических и кандидат исторических наук Б. Соколов сам не читал рекомендуемый нам эпический текст о «зверях», которые «сдохнут», наевшись «злых»; потому и заблуждается относительно «удовольствия»…
Но учитывая особенности восприятия, свойственные «массовому сознанию», о которых мы уже говорили в первой главе этой книги, не стоит все же заблуждаться относительно полной безвредности и забавности подобных фальшивок; нет, они вполне в состоянии оказать на пресловутое «массовое сознание» определенное воздействие…
А мы покамест выбираемся из темного сказочного леса потайностей и загадок истории домонгольских Рюриковичей; для того, чтобы подступиться к загадкам и тайнам последующих времен этих героев нашей книги…
Новые пришельцы и русский Гамлет
Период русской истории, традиционно именуемый «татаро-монгольским игом», интерпретировался русскими историками от Татищева и Карамзина до Соловьева и Платонова достаточно однозначно как наиболее трагический и несчастный период русской истории, трагически и искусственно замедливший культурное развитие Руси. Затем явилась концепция Л. Гумилева, сложившаяся под влиянием евразийства 30-х годов (П. Савицкий, Н. Устрялов), уже смыкавшегося со взглядами собственно фашистскими. (Например, в «Меморандуме относительно евразийского движения» евразийцы откровенно восхищались «грандиозным делом возрождения итальянской нации» и тем, как «фашизм на практике строит идеологию»; в национал-социализме, то есть в германском нацизме, также усматривались «здоровые корни, часто подсознательные», равно как и «тенденция к суверенитету духа»)… Кстати, с Савицким Гумилев встречался в Праге… И вот на неподготовленного советского читателя, привыкшего к тому, что история — лишь «скучный школьный предмет для заучивания», обрушились тома сочинений Гумилева, полные занимательных баек и «вроде бы научных» концепций… Диссидентствующая интеллигенция близоруко не замечала «нормального антигуманизма» Гумилева; ощетинивалась на малейшие попытки критики его «концепций». Еще бы — «сын таких поэтов!», «запрещенные идеи», «сидел»… Всё это очень напоминает отношение наивных лесных деревьев к угасающему костру в сказке Феликса Кривина… Костер угасал, деревья протянули ему свои ветви-руки… все большее число деревьев сгорало в пламени крепнущего костра, но в лесу продолжало держаться мнение, что костер замечательно освещает жизнь… и только когда гроза угасила пламя лесного пожара, сделалось понятно, какое это бедствие — лесной пожар… А между тем, почувствовавший себя «патриархом отечественной науки», Гумилев уже вещал в интервью: «Возьмите работы князя Трубецкого и посмотрите… Самое главное — «не попасть к немцам на галеру», к европейцам то есть. Я с ним полностью согласен, это самое главное. Я не хочу быть у немцев на галерах. Это уже было у нас не однажды…» И далее… «Так вот, тюрки и монголы могут быть искренними друзьями, а англичане, французы и немцы, я убежден, могут быть только хитроумными эксплуататорами…» И — на наивный (или коварный) вопрос интервьюера о том, «кто они — нынешние союзники России?» — поспешное: «Ей-богу, не могу, не сейчас. Я очень долго болел, у меня был инсульт, и я не знаю, что делается в мире. Знаю одно и скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство».
Но это лишь для «массового» советского и постсоветского читателя, жадно кинувшегося воспринимать «запретные идеи», был внове тезис Гумилева «о монголах-союзниках». На самом-то деле все это было «дело давнее» и критически оцененное задолго-задолго до выхода в свет многотомных гумилевских баек. Вот для примера фрагменты статьи И. А. Ильина, опубликованной в Париже в 1927 году, называется эта статья «Самобытность или оригинальничанье?». Но вот: «В сердце русского зарубежного патриота живет глубокое и верное чувство, что за Россию надо бороться, что ее надо как-то спасать и творить… Заряд чувства налицо, но опыта, умения, уверенности, волевого разряда не хватает. Отсюда некоторый бесплодный застой, обилие «настроения» и, как всегда в таких случаях, симптомы брожения и разложения.
Многие чувствуют, что необходимо бороться, спасать и творить — и внешними поступками (политическая и военная активность) и еще каким-то внутренним деланием. Но каким? В чем оно состоит? Надо как будто что-то «доказывать», куда-то «тянуть», чему-то «предаваться», что-то внутри себя «культивировать», что-то «восхвалять» и что-то «осуждать»… Но что? Но куда? Но к чему? Проснувшийся патриотический инстинкт, оглушенный и подавленный великим крушением, очнувшийся в условиях зарубежного труда и зарубежной оторванности, беспомощно силится найти духовно верный исход и, не находя, мятется и болеет…
И, как всегда, в такие периоды всплывают на поверхность прежде всего и легче всего публицистические знахари, они же демагоги; всплывают для того, чтобы подсказать прозревающему, но еще не прозревшему инстинкту самую легкую, самую дешевую, самую плоскую формулу, чтобы толкнуть его по линии наименьшего сопротивления; чтобы указать ему такой исход, который тешил бы самодовольство, закрывал бы от него наличные язвы и предстоящие трудности и опасности, разжигал бы в нем слепую страсть и нелепые пристрастия и проваливал бы все дело его прозрения и воспитания в новую яму, в новое, нередко обратное заблуждение и блуждание…
