Макс Мюллер - Египетская мифология
После этой строфы текст явно испорчен, в нем несколько очень затемненных предложений, приблизительное значение которых, похоже, таково: «Ты не (?) удалился, так как (?) существовал твой глаз, (который?) ты создал для (?) них, чтобы тебе не видеть радости (?)». И затем текст продолжается, превращаясь в персональную молитву.
Ты в сердце моем
И нет другого, познавшего тебя,
Кроме сына твоего, Неферхепрура, единственного у Ра,
Ты даешь сыну своему постигнуть предначертания твои
и мощь твою[709].
Вся земля во власти твоей десницы,
Ибо ты создал людей;
Ты восходишь – и они живут;
Ты заходишь – и они умирают.
Так время их жизни,
Они живут в тебе[710].
До самого захода твоего все глаза обращены к красоте
твоей;
Останавливаются все работы, когда заходишь ты на западе.
Когда же всходишь, то велишь процветать
(всему хорошему?) для царя,
Спешат все ноги с тех пор,
Как ты основал земную твердь[711].
Ты пробуждаешь всех[712] ради сына твоего
Исшедшего из плоти твоей,
Для царя Верхнего и Нижнего Египта,
Живущего[713] правдою, Владыки Обеих Земель,
Неферхепрура («Лучшего из форм солнца»),
Единственного у Ра,
Сына Ра, живущего правдой,
Владыки венцов Эхнатона, великого, —
Да продлятся дни его! —
И ради великой царицы, любимой царем,
Владычицы Обеих Земель,
Нефернефруитен, Нефертити, —
Да живет она, да будет молода она во веки веков.
Перевод М. Коростовцева под ред. С. Маркиша
Существуют более короткие гимны и молитвы того же периода, обычно сокращенные из длинного гимна, который мы только что процитировали[714]. Все они имеют тот же характер. Они следуют современному лирическому стилю поэтического описания, рисуя природу с ежеминутным наблюдением мелких деталей, но они скудно представляют религиозную мысль, которую невозможно найти в более ранней литературе. Вероятно, почти так же они были написаны о солярных божествах предшествующих поколений.
Рис. 217. Молитвенная стелла с символами слуха
Реакция, возникшая после смерти Аменхотепа IV, восстановила повсюду старые формы и имена божеств и даже стремилась придать им большее значение, чем прежде. Легко было уничтожить наследие фараона-еретика, поскольку его недолговечная реформа нигде не проникла в массы. Если реформация оставила свой след, то лишь в том, что стиль религиозной литературы не возвратился более к сухому формализму, который превалировал до Нового царства. Более теплый, глубоко набожный тон сохранился, и это делалось безнаказанно, так как стиль этот, строго говоря, возник до начала еретического движения, он имел предшественников задолго до времени Аменхотепа IV. Этот лирический личностный тон[715], кажется, даже усиливается в XIX и XX династиях, так что почитание древних божеств стало в конце концов не совсем таким, как в дни предков, и произошло это совершенно независимо от пантеистического синкретизма ученых. В текстах заметна возрастающая тенденция к отходу от формализма в почитании богов, они пропагандируют личную преданность божеству. Ударение делается на том, что бог любит человека, не только человеческий род, но каждую личность, даже самую униженную. Даже животные являются объектами его отеческой заботы. Там, где более древняя поэзия восхваляла исключительно божественную власть и взирала на нее только с благоговением, теперь описывается доброта богов к бедным и сирым. Больной, сирота, вдова и несправедливо обвиненный не будут тщетно молить об избавлении от несчастья. На такую отцовскую любовь следует отвечать взаимной любовью людей к богу, поклоняться ему и почитать его. В текстах нет ясных формулировок, что одни жертвоприношения и обряды не могут спасти человека. Однако мудрый Ани[716], который, кажется, жил в конце XVIII династии, по крайней мере, осуждает веру в то, что громкие формальные и продолжительные молитвы подтолкнут бога исполнить просьбу своего почитателя.
Святилище бога[717], крик вызывает его отвращение;
Молись для себя с любящим сердцем!
Все его (?) слова[718] держатся в тайне;
Он исполнил твое дело;
Он услышал твои слова;
Он получил твое жертвоприношение.
Этому возвышенному взгляду молящегося мы можем противопоставить стелы того же времени, которые воздвигали паломники и на которых рисовали сначала одну пару ушей, чтобы выразить призыв: «Может, господь услышит мои мольбы!», а затем умножали эти символы, чтобы показать, сколь интенсивно их желание обратить на себя внимание божества, как в приведенном отрывке, надпись которого читается: «Взываю к душе (ка) Пта, владыки суда, великого и могущественного, который услышит молящегося!»
Другие прогрессивные мыслители ушли еще дальше от формализма, горячо выражая молчаливую униженную мольбу сокрушающегося сердца. Так, мы читаем[719]:
Ты спасешь молчащего, о Тот,
Ты сладкий кладезь воды для жаждущего в пустыне!
Это закончилось для красноречивого[720];
Это открылось молчащему.
Когда приходит молчащий, он находит колодец;
Тому, кто сгорает от жара, он даст освежиться.
Это не означает, что человек не должен почитать богов, восхваляя их, так как он должен постоянно возвеличивать их перед людьми.
Я воздаю хвалу его имени.
Я восхваляю его до высоты небес;
Восхваляю по всей земле,
Я рассказываю о его власти над ними, что простирается на
юг и на север[721].
Мудрый Ани, конечно, не мог уничтожить весь формализм, так как в его «Максимах» мы читаем[722]:
Празднуйте праздники твоего бога!
Соблюдайте[723] его (священные) времена года!
Бог гневен, когда он почувствовал грех.
Божества ожидают не только любовного почитания, но также повиновения их нравственным требованиям; если эти требования нарушают, вскоре, как наказание, виновного постигнет несчастье.
Остерегайся его!
Скажи это (своему) сыну и (своей) дочери,
Большому и малому
Сообщи это (нынешнему) поколению
И поколению, которое еще не пришло!
Сообщи это рыбе в глубине,
Птицам в небе!
Повтори это тому, который еще не знает этого,
И тому, кто знает!
Остерегайся его![724]
В раскаянии человек, который, вероятно, нарушил клятву, данную богу-луне, воздвиг стелу как признание своего греха[725]:
Я человек, который говорил нечестно,
(Когда) он оставался при луне, относительно (?) границы (?)[726].
Затем перед всей страной она заставил меня увидеть, как
велика ее власть.
Я сообщу о твоей власти рыбе в реке
И птицам на небе.
Они (то есть человечество) расскажут детям своих детей:
«Остерегайтесь луны, которая может выказать неодобрение,
Когда ее ублаготворяют».
Похожий случай описан более патетически[727]. Человек ослеп, приписал свое несчастье нарушению клятвы, совершенному им, и умолял бога о прощении в следующих словах:
Я тот, кто поклялся ложно перед Пта, Владыкой
Справедливости; Он заставил меня узреть мрак днем.
Я расскажу о его власти тому, кто не знает его[728], и тому,
кто знает,
Малому и великому.
Остерегайся Пта, Владыки Справедливости!
Созерцай, он не пропустит (дурного) поступка любого
человека.
Воздержись хулить имя Пта!
И вот, тот, кто хулил его,
Созерцай, он уничтожен.
Он заставил меня полюбить бродячую собаку;
Я был в его власти.
Он заставил меня стать посмешищем для людей и для богов,
Так как я был человеком, который совершил подлость
Против своего господина.
Пта, Владыка Справедливости, справедлив ко мне,
Он наложил на меня наказание.
Будь милосерден ко мне!
Я видел, что твое мастерство милосердно!
Другой человек просит прощения у божества более основательно[729]: «Я невежественный, бессердечный (то есть глупый, безмозглый) человек, который не понимает разницы между добром и злом». Другие заявляют, что человечество в целом слабо и беспомощно перед богами. Даже если никакой страшный грех не тяготит совесть, полезно признаться, что этот человек слаб перед богами, и предположить, что они без труда обнаружили бы вину, если бы не были такими милостивыми и всепрощающими. Это тональность следующего гимна:
Твое (искусство) неповторимо, о Харахти!
И правда, нет никого подобного ему,
(Способного) защитить миллионы
И прикрыть щитом сотни тысяч,
Ты защитник его, который взывает к нему!
О владыка Гелиополя, приблизься ко мне, невзирая на мои
грехи!
Я тот, кто (ничего) не знает[730],
Чья душа[731] невежественна;
Я человек без сердца[732];
Я провожу все время, идя на поводу собственного рта,
Как вол (идет) за травой.
Если я забуду (?) свое время…
Я пойду… [733]
Этот тон фанатичной веры проникает даже в официальные надписи. Мы находим фараонов, которые униженно молят богов о божественной охране и просвещении, когда, согласно традиционной теории египетского царства, им следовало бы говорить надменно, так как они сами являются воплощением богов и владыками всей мудрости. Так один царственный проситель сообщает[734]: «Не дозволяй мне делать то, что ты ненавидишь; спаси меня от всякого зла!» Тем не менее такие униженные признания в царской приверженности к ошибкам и слабости не являются столь многочисленными, как параллельные утверждения, имеющие более древние корни. Согласно этим представлениям фараон настолько возвышался над невежественным и слабым человечеством, что не мог сознаться в грехе. После 1000 г. до н. э. старый формализм, вообще говоря, все больше и больше подавлял фанатичный тон, особенно после 750 г. до н. э., когда механическое копирование древнейших форм стало превалирующей тенденцией и когда египетский консерватизм отпраздновал свой величайший триумф. Все в большей степени консерватизм становился высочайшей гордостью теологов. Они обыскивали развалины храмов и гробниц ради надписей и папирусов и выбирали из них древние и не совсем понятные тексты, а также имена и рисунки богов, которым поклонялись предки. Таким образом, на свет появилось много забытых божеств. Эта стилизованная под старину тенденция начинается с эфиопских царей с VIII в. до н. э. и достигает высочайшей точки в IV в. до н. э. в правление Нехтанебо. Это был благочестивый монарх, известный также в более поздней традиции как ученый и колдун, который оставил удивительное количество монументов, иллюстрирующих пантеон и учения далекого прошлого.
