Пьер Монтэ - Египет Рамсесов
«Я созвал вас всех, ибо мне пришла в голову одна мысль. Я видел, как строят некрополь и гробницы в Абидосе. Работы, начатые там при жизни их владыки, до сих пор не закончены. Сын занимает место отца, но ничего не делает, чтобы завершить памятник тому, кто его породил. И тогда я сказал себе: „Счастье придет к тому, кто восстановит упавшее. Полезно творить добро. Поэтому сердце мое велит мне сделать полезные вещи для Меренптаха“. И я сделаю так, чтобы повторяли во все времена: „Это его сын дал жить его имени“».
Фараон еще долго говорит в том же духе и заключает:
«Прекрасно воздвигнуть памятник на памятник, сделать сразу два добрых дела. Таков есть сын, таким был тот, кто его породил».
Предложение фараона понравилось его советникам. Выслушав их, Рамсес повелел поручить работы архитекторам. Он отобрал воинов, каменщиков, резчиков, скульпторов и рисовальщиков и работников всех ремесел, чтобы соорудить святая святых для своего отца и восстановить все обветшалые строения некрополя. Он составил окончательную опись отданных некрополю земледельцев, полей и стад. Он назначил жрецов, четко определив их обязанности, назначил пророка… Затем, обращаясь прямо к своему царственному отцу, Усермаатра (Рамсес II) напоминает о том, что он сделал для него и его храма:
«Все будет хорошо для тебя, пока я живу, пока живет Рамсес-Мериамон, сын Ра, которому дана жизнь подобно Ра».
И покойный фараон Менмаатра, обращаясь к живому фараону, как отец к сыну, заверяет его, что предстал с его просьбой перед Ра и что все боги – Ра, Атум, Тот и Уннефер и великая Эннеада богов – возрадовались тому, что совершило его величество.[417]
На эти слова великого Рамсеса можно возразить лишь одно. Он был не прав, обвиняя своих предшественников в равнодушии к предкам. За полтора века до него фараон Менхеперра (Тутмос III) нашел храм Птаха фиванского в жалком состоянии, недостойном такого великого бога. Все стены из кирпича-сырца, колонны и двери из дерева разваливались. Фараон приказал отстроить храм заново, начиная с фундамента. Стены возвели из прекрасного белого песчаника. Храмовую ограду укрепили на века. Новые двери сделали из пихты, засовы – из азиатской меди.
«Никогда ничего подобного не сооружали до меня, – говорит фараон, разделяя заблуждение всех египтян. – Я сделал его больше, чем прежде. Я совершил очищение его великого дома из золота горных стран, все вазы его из золота, серебра и всевозможных драгоценных камней, одеяния из белого льна, и я снабдил его благовониями для того, чтобы он делал все, что приятно ему на празднествах начала сезонов, которые совершаются в его святилище… Я наполнил его храм всякими превосходными вещами, [прислал] быков, птицу, смолы и вина, подарки и овощи, когда мое величество возвратился с гор Речену».[418]
Но вот фараон восстановил старые святилища и построил новые из самых лучших и редких материалов, одарил их щедрыми дарами. Однако всего этого, оказывается, мало! Он должен сам потрудиться во славу богов, проследить за исполнением своих приказов, а по окончании работ открыть храм и посвятить его богам.[419] Вот он разбрасывает вокруг себя крупинки «бесен»,[*66] ударяет в двери храма двенадцать раз своей булавой, освящает наос огнем, а затем обегает храм, держа по сосуду в каждой руке, а в других случаях – весло с угольником. А иногда он бежит рядом с быком Аписом. Кроме того, фараону приходилось участвовать в некоторых больших религиозных праздниках. Во время великого праздника Опет ему полагалось появляться на священной ладье длиной свыше ста локтей, которую вели на буксире от Карнака до Луксора. Праздник бога Мина в начале сезона «шему» считался не менее популярным. Фараон должен был сам срезать снопик «бедет». Рамсес III, например, не мог поручить эту обязанность никому другому, даже несмотря на то, что этот праздник совпадал с днем его коронации.
Когда Пианхи начал завоевание Египта, он все же сначала отпраздновал у себя в Напате Новый год. Прибыв в Фивы в день великого плавания Амона, он сам сопровождал ладью бога.[420] Начиная с этого дня в жизни Пианхи постоянно чередовались сражения и церемонии, вплоть до его окончательной победы. Жителям Мемфиса он передал:
«Не запирайся, не сражайся, изначальное обиталище Шу. Пусть входит входящий, и пусть выходит выходящий, пусть не задерживаются идущие. Принесу я жертву Птаху и богам, обитающим в Мемфисе. Пожертвую я Сокару в таинственном обиталище его. Увижу я „Находящегося к югу от своей стены“ [Птаха], чтобы я мог плыть в мире [далее] на север. [Население] Мемфиса будет в сохранности и здоровье. Не будут плакать дети. Взгляните на номы юга: не был там убит ни один человек, кроме врагов, говоривших дурное против бога, которые были казнены как преступники» (перевод И.С. Кацнельсона).[421]
Когда город был взят, он совершил обряд очищения города солью и благовониями, совершил все церемонии, предназначенные фараону, вошел в храм и принес отцу своему Птаху, «находящемуся к югу от своей стены», богатые дары.
Подобные церемонии повторились вскоре в Оне. После различных предварительных обрядов, которые позволили бы ему достойно войти в святая святых, получив благословение великого жреца и выслушав молитву, охраняющую царя от врагов, Пианхи взошел по ступеням большой террасы, чтобы увидеть Ра в его святилище – Пирамидионе. Он остался один, отодвинул засовы, распахнул створки дверей и узрел отца своего, ладью Ра и ладыо Атума. Затем он затворил двери, наложил комок глины и запечатал святилище своей царской печатью. Жрецы простерлись перед фараоном и пожелали ему долгой жизни и процветания.[422]
Пианхи хотел показать египтянам, что он не менее набожен, чем они, и тоже почитает древние обычаи. Но все, о чем он рассказывает, Рамсесы совершали задолго до него. Если они входили в город, они направлялись в храм и молились его богам. Фараон повсюду был как у себя дома. Везде он видел на стенах изображения фараонов, приносящих богам воду, вино, молоко, статуэтки богини истины (Маат) и возжигающих в кадильнице терпентин. Как известно, Рамсес I и его сын, прежде чем взойти на трон, были великими жрецами Сетха и священнослужителями с разными титулами культа барана города Мендеса и культа Уаджет, богини-змеи, почитаемой в их родном городе и в соседних номах.[423] Рамсес II в начале своего царствования принял сан великого жреца Амона. Это не помешало ему тут же назначить другого великого жреца, которому юный фараон, любитель наслаждений, страстный охотник и смелый воитель, с радостью уступил свои обременительные и скучные жреческие обязанности.[424] Однако Рамсес II, так же как его предшественники и преемники, никогда не слагал с себя обязанностей по отношению к богам. Этим он поддерживал спокойствие в стране, ибо, пока он сам считался сыном бога, простой люд в общем мирился со своей участью и не решался на восстание, а те, кто мог бы нарушить установленный порядок, предпочитали его поддерживать: ссориться с богом было не в их интересах.
II. Утренний туалет фараона
Пробуждение властителя ото сна неизменно сопровождалось сложной церемонией. Один из высших сановников, по имени Птахмес, говорит, что каждый день он вставал с рассветом, чтобы первым приветствовать своего господина.[425] Я не знаю ни одного изображения утреннего туалета фараона, но в гробнице Птахотепа можно видеть, как этот знатный человек готовился к утреннему выходу: над ним хлопотали цирюльник, мастера маникюра и педикюра, и при этом присутствовали вся семья и доверенные слуги. Наверное, фараону уделяли не меньше внимания.
Головные уборы фараонов эпохи Нового царства, надеваемые во время совершения жертвоприношений богам. Слева направо: двойная корона, синий шлем, корона Амона
Царский наряд не просто превосходил роскошью одеяние «князей», сановников и высших военачальников армии – ему надлежало соответствовать божественной сущности его величества. Фараон никогда не появлялся с непокрытой головой и даже в семейном кругу носил парик. Волосы стриг коротко, чтобы носить разные парики, самый простой из которых – круглый с диадемой, закрепленной сзади, и спускавшимися на затылок подвесками. Диадему обвивал золотой урей (кобра), чья голова с раздутой шеей поднималась над серединой лба. Парадными головными уборами были короны Юга и Севера и двойная корона. Первая походила на высокий кеглеобразный колпак, вторая – на удлиненную ступку с прямой стрелкой позади, от основания которой вверх отходила металлическая лента, закругленная на конце. Двойная корона представляла собой комбинацию из двух первых. Кроме того, фараон охотно надевал, особенно во время военных парадов и на войне, изысканный и простой синий шлем с уреями и с двумя лентами на затылке. «Немес» (специальный царский платок) был достаточно велик, чтобы скрывать круглый парик. Он сооружался из ткани, опоясывал лоб, спускался с двух сторон лица на грудь и образовывал сзади остроугольный карман. «Немес», как правило, был белого цвета с красными полосами. Его готовили заранее. Он закреплялся на голове золотой лентой, что было просто необходимо, когда фараон возлагал поверх «немеса» двойную корону, корону Юга или корону Севера. Кроме того, на «немесе» устанавливали два пера либо корону «атеф»: колпак Верхнего Египта с двумя высокими перьями, помещенными на рогах барана, между которыми сверкал золотой диск, обрамленный двумя уреями, увенчанными такими же золотыми дисками. Совершенно очевидно, что подобные головные уборы предназначались только для таких церемоний, когда фараон сидел абсолютно неподвижно.
