Ричард Холланд - Октавиан Август. Крестный отец Европы.
Октавиан развелся с женой в тот же день, когда родился их первый и единственный ребенок — Юлия. По словам Светония, основывавшегося на утраченных мемуарах Октавиана, тот терпел «дурной нрав» («morum perversitatem») супруги только затем, чтобы ребенок родился в браке.
И все же Скрибония была первой из жен, с кем он вступил в супружеские отношения. Когда их дочь, маленькая Юлия, выросла, то буквально стала олицетворением супружеской неверности. Вергилий перевернулся бы в гробу, узнай он, что некоторые относят его эклогу к ней. Зато где-то на небесах, верно, рассмеялись бы, услышав другое, ханжеское предположение: в поэме предсказано рождение Иисуса Назарянина, которое произошло лет пятнадцать спустя после смерти великого поэта.
Брундизийский договор предусматривал восстановление в правах нового союзника Антония, Агенобарба, однако Сексту Помпею такого послабления не сделали: формально он оставался врагом государства. Октавиан не смог примириться с ним путем вступления в родство с Либоном (именно Либона Секст намеренно послал договариваться о союзе с Антонием) и решил, что гораздо лучше Секста уничтожить. Для этого было два устранимых препятствия: во-первых, Октавиан не успел еще построить достаточно кораблей, во-вторых, Секст, контролировавший морские пути, не пропускал в Италию суда с продовольствием. К тому времени как триумвиры вернулись в Рим, голод еще усилился, потому что, пока они находились у Брундизия, Сексту удалось захватить и Сардинию, и Корсику и расположить там свои войска.
Свадьба Антония и Октавии происходила на фоне голодных бунтов и непомерных цен. Сенат по-своему благословил молодых: освободил невесту от положенных десяти месяцев вдовства; к мужчинам такое правило не применялось. Антоний был почти в два раза старше невесты, но брак поначалу обещал быть счастливым. Веселая по натуре и добросердечная, Октавия полностью принимала традиционную роль римской матроны, ставящей превыше всего своего супруга. За прожитые с Антонием несколько лет она родила ему двух дочерей; потом он уехал в Египет — влекомый чувствами к Клеопатре.
Антоний как мог старался скрыть недовольство и наладить отношения с Октавианом. В какой-то момент он даже предупредил шурина, что его старый друг Сальвидиен, сопровождавший его еще из Аполлонии, хотел его предать. Он, которому Октавиан доверил самый высокий пост, еще в Брундизии хотел перейти к Антонию вместе с одиннадцатью легионами, ранее подчинявшимися Калену. Сообщать об этом Октавиану было не в интересах Антония; видимо, он решил, что такая откровенность убедит младшего триумвира в искренности его намерений.
Несчастного Сальвидиена пригласили в Рим, где сенат осудил его на смерть — первого из многих, разделивших ту же судьбу в последующие столетия, когда нормой стала абсолютная монархия. Однако за долгое правление Октавиана столь суровое наказание для человека, считавшегося ранее его другом, было скорее исключением.
Светоний утверждает, что ему известен лишь один подобный случай. Он пишет про Октавиана: «Друзей он заводил нелегко, но всегда хранил им верность, вознаграждая их за добродетели и заслуги и даже прощая им пороки — до известной меры».
У Антония тоже был счет, который следовало предъявить по прибытии в Рим. Он вызвал своего агента Мания, поддерживавшего Фульвию и Луция, когда те именем Антония препятствовали расселению ветеранов. Неизвестно, о чем они беседовали, только кончилась их беседа казнью Мания. На улицах Антонию приходилось оправдываться перед своими бывшими солдатами — тем хотелось знать, куда девались деньги, которые он обещал выплатить после похода на восток. Однажды его окружила целая толпа, и пришлось вмешаться Октавиану, чтобы он не пострадал.
Примерно в это же время, когда бедняки гибли от голода, состоялось пиршество, на которое Октавиан явился в образе Аполлона — покровителя искусств и «являл прелюбодейства богов». Другие гости тоже были одеты богами: Светоний называет это празднество «пиром шести богов и шести богинь». На следующий день в Риме ядовито шутили: «боги» на пиру сожрали весь хлеб! Октавиана прозвали «Аполлоном-мучителем».
Кроме того, Октавиана упрекали за расточительство и пристрастие к дорогой утвари и за его общеизвестную любовь к азартным играм, хотя по меркам аристократов ставки он делал довольно скромные. Октавиана интересовал не выигрыш, а связанные с игрой переживания, часто он сам давал друзьям деньги, чтобы они могли сделать ставку в игре.
Антоний, в свою очередь, тоже спас коллегу от серьезных увечий, возможно, даже от смерти; во время хлебного бунта толпа стала кидать в Октавиана камни, а он был так потрясен — или напуган, — что стоял и истекал кровью, пока старший товарищ не увел его прочь. В эти дни Антоний частично обрел среди голодающего народа былую популярность — потому что все знали о его желании договориться с Помпеем в знак признательности за помощь, оказанную им Антонию. Впрочем, позже Антония тоже попытались закидать камнями. В ответ он вызвал солдат и наблюдал за устроенным теми побоищем. С убитых потом сняли одежду и кинули трупы в Тибр.
Антоний посоветовал Октавиану поторопиться, если он хочет напасть на Секста. Римляне уже повыбрасывали официальные уведомления об эдикте, повелевающем собрать новые налоги — на ведение кампании; теперь люди угрожали поджогами. Октавиан попал в затруднительное положение. Секст отверг его прежние попытки примирения и все дальнейшие по праву сочтет признаком слабости. Кроме того, пока Секст на свободе — не будет покоя торговым судам в Средиземном море. Только срочная необходимость закончить расселение ветеранов помешала Октавиану раньше изыскать средства для строительства флота и борьбы с Секстом. А теперь Октавиану пришлось уступить давлению со стороны народа и Антония и искать способ покончить с голодом.
Встреча с Секстом вылилась в одну из самых необычных в истории мирных конференций. Октавиан и Антоний ждали на берегу морского курорта Байи, глядя на северную оконечность Неаполитанского залива, и к ним, а потом мимо них с пиратской скоростью несся флагман Помпея. Собственная безопасность явно заботила Секста превыше всего; он не доверял никому и уж точно не доверял таким же, как он, римским аристократам. Он и сам только что приказал убить своего главного офицера Стация Мурка и попытался (безуспешно) свалить вину на его рабов, для убедительности приказав всех распять.
Под наблюдением Секста вблизи Путеол в морское дно недалеко от берега вбили столбы, послужившие опорами для двух деревянных помостов. Помосты расположили на таком расстоянии друг от друга, чтобы можно было разговаривать, но перепрыгнуть было нельзя. Октавиан и Антоний расположились на ближайшем к берегу помосте, рядом со своим войском, выстроившимся на суше. Секст и Либон (тогда еще шурин Октавиана) уселись на другом, в нескольких ярдах от флагмана, готовые в любой миг взойти на него и скрыться за горизонтом.
Первая встреча окончилась ничем. Секст хотел войти в триумвират — четвертым участником или же вместо Лепида. Октавиан не согласился. Он знал, что Секст слишком вспыльчив и не особенно щепетилен. Более того, Секст ненавидел Октавиана как преемника человека, который погубил его отца, убил брата и лишил семью имущества. Они ни за что не смогли бы править вместе. Обе стороны решили сделать перерыв и поговорить со своими советниками. Среди советников Секста были сопровождавшие его мать Муция и жена Юлия. Обеим дамам, по всей вероятности, не терпелось вернуться в римское общество, возобновить знакомство с бывшими друзьями. Они сильно настаивали на примирении.
Переговоры возобновились. Секст желал получить некий эквивалент налога — огромный выкуп за то, что он прекратит блокаду, не станет трогать чужие суда и принимать беглых рабов. Ему оставили еще на пять лет те острова, которыми он уже владел, включая Сицилию, Сардинию и Корсику; кроме того, Антоний передавал ему на этот же срок Пелопоннес, полуостров на юге Греции. Солдатам Секста пообещали столь же выгодные условия отставки, как и солдатам триумвиров — тем из них, кто не был рабом, — а примкнувшим к нему беглым рабам пообещали свободу. Секст получал денежную компенсацию за земли отца и мог избираться на консульство, равно как и выбирать будущего консула. Ему следовало убрать с материка свои войска и возобновить подвоз зерна с островов в столицу.
Много важнее для будущего страны была договоренность, что все изгнанники, нашедшие убежище у Помпея, не только смогут вернуться на материк, но и получат компенсацию.
Когда с помоста прозвучало это решение, среди солдат по обеим сторонам началось настоящее безумство. По словам Диона, они так ликовали, что в ответ загудели горы, самой высокой среди которых был спящий Везувий. Люди прыгали с кораблей в море, и те, кто стоял на берегу, тоже бросались в воду — им навстречу. Родственники и друзья, которых разлучила гражданская война, обнимались прямо в воде, на берегу же люди пришли в такое неистовство, что в давке погибли несколько человек.
