Николай Толстой - Жертвы Ялты
В заключение приказа вновь подчеркивалась необходимость стрелять, если в какой-то момент ситуация выйдет из-под контроля.
Наверное, английских солдат удивила столь странная прелюдия к операции, к которой казаки отнеслись с редкостным единодушием и покорностью. Но после относительного бездействия последних двух недель события начали развиваться с поразительной быстротой. Майор Дэвис с переводчиком Бутлеровым, явившись в штаб Доманова в Лиенце, вручил атаману письменный приказ, одновременно объяснив через переводчика его содержание: всем казачьим офицерам предписывается завтра явиться на конференцию в районе Обердраубурга, где фельдмаршал Александер сообщит им важное решение относительно их будущего. Распрощавшись, Дэвис уехал.
Бутлеров, для которого этот приказ был не меньшей неожиданностью, чем для Доманова, решил расспросить англичанина поподробнее. За три недели совместной работы у них сложились дружеские отношения, и он вполне мог рассчитывать на откровенность собеседника. Бутлеров спросил, действительно ли планируется конференция или это какой-то подвох. Дэвис заверил его, что все в порядке.
— Но это как-то странно, — настаивал Бутлеров. — Зачем фельдмаршалу нагружать вас такой работой — организовывать грузовики и машины для перевозки двух тысяч человек, когда он вполне может приехать сюда на своей легковушке? Что-то тут не так. В чем дело?
Дэвис пожал плечами:
— Не знаю. Это приказ, и не мне его объяснять, и, уж конечно, я понятия не имею, что думает фельдмаршал. Может, там есть какое-нибудь здание, пригодное для такого сборища, кино, например, или театр. В лагере таких помещений нет.
Бутлерова это не убедило:
— Конечно, ты солдат и должен выполнять приказы. Но я надеюсь, что ты еще и мой друг. Ты ведь знаешь, у меня в Пеггеце жена и ребенок. Ты можешь дать мне слово офицера и джентльмена, что вечером мы вернемся в лагерь?
— Разумеется, — заверил его Дэвис. Бутлеров все еще сомневался, но продолжать разговор было бессмысленно.
Тем временем генерал Доманов обзванивал своих рассеянных по лагерям офицеров, сообщая о приказе. Для некоторых старших офицеров он назначил совещание на 11 часов утра у себя в штабе. Он зачитал им приказ: в час дня все офицеры должны собраться на площади перед бараками в Пеггеце, где накануне сдавали оружие. Он говорил спокойным, размеренным тоном, как будто речь шла о самом обычном деле. Когда он кончил, в комнате воцарилось молчание. Офицеры обдумывали услышанное. Затем посыпались вопросы:
— Вещи с собой брать?
— Нет, вы к вечеру вернетесь.
— Как быть с офицерами, которые не поверят приказу и решат бежать в горы?
— Вы командир полка. Вы меня поняли?
Спокойствие Доманова являло собой разительный контраст с волнением, охватившим старших офицеров. Они отправились отдавать приказы по своим полкам, горячо обсуждая со всеми, кто встречался им на пути, что бы это могло значить. Они терялись в догадках, но несмотря на абсурдность ситуации, напоминающей поговорку о горе, идущей к Магомету, большинство склонялось к тому, что конференция не выдуманная и, наверное, там объявят о положительном решении насчет их будущего устройства. Некоторые полагали, что им предложат поселиться в какой-нибудь малозаселенной английской колонии. По рассказам одного донского казака, не поверившего рассказам о конференции и бежавшего в горы, большинство из тех, с кем он говорил в тот день в лагере, считали, что с ними ведут честную игру. В пеггецком лагере у Ольги Ротовой начался ежедневный урок английского в кадетском корпусе, когда ее вызвал старый генерал. Он хотел знать, в чем дело. Может быть, Ольге, которая работает переводчицей, что-нибудь известно? Но она ничего не знала, и после бесплодного обсуждения приказа она ушла на урок, перекрестив генерала по его просьбе.
И все же большинство считало, что, каковы бы ни были цели этой конференции, вечером офицеры вернутся в лагерь. Ведь подозрения вызывали лишь внезапность приказа и явное отсутствие логики в том, что сотни офицеров везут на встречу с одним фельдмаршалом. Но логика вступала в конфликт с высоким мнением казаков об англичанах. Майор Дэвис дал Бутлерову честное слово, что офицеры вернутся в Лиенц вечером, то же самое обещали и другие офицеры, когда казаки задавали им сходные вопросы. Один лейтенант даже поклялся «честью английского офицера». А когда к Ольге Ротовой пришли заплаканные жены офицеров и попросили ее выяснить, что происходит, знакомый лейтенант Аргильского полка посоветовал ей успокоить их:
«Они все вернутся вечером. Офицеры едут на совещание, и плакать тут совершенно не о чем!»
Помимо веры в честность англичан, на многих казаков произвело впечатление то спокойствие, с которым принял приказ генерал Доманов. События двух последних дней не встревожили атамана. Он верил, что приказ о разоружении вызван необходимостью навести порядок среди кавказцев, которые недавно снова учинили какие-то безобразия. Что до конференции, то у него были свои причины верить англичанам. И он, и генерал Краснов скорее всего связывали эту конференцию с последним письмом Краснова фельдмаршалу Александеру. О письме знали всего несколько человек, так как непосредственным поводом к нему послужил резкий ответ генерала Арбутнота на вопрос об изъятии лошадей, и казацкие командиры понимали, что, если казаки узнают о том, что генерал назвал их «пленными», это может всколыхнуть весь лагерь.
Сообщение о конференции чрезвычайно встревожило жену Краснова Лидию Федоровну, но Петр Николаевич был спокоен и уверен в себе. Обняв жену на прощанье, он уговаривал ее не волноваться. Пообещав вернуться не позднее восьми часов, он, опираясь на палку, спустился к поджидавшей его машине. Он нисколько не сомневался, что стоит ему встретиться с Александером — и все сложности будут разрешены. Фельдмаршал — человек чести, и кто лучше объяснит ему положение казаков, чем старый атаман, солдат и писатель. Лидии Федоровне оставалось только ждать и молиться. Время шло, настал вечер. С каждым часом ее волнение росло. Вот пробило семь, восемь… Конечно, Петр Николаевич большой умница, он гораздо лучше разбирается в политике, чем она, но он обещал быть дома к восьми, и за 45 лет их супружества не было случая, чтобы он не сдержал слова…
Пока Доманов, Краснов и другие старшие офицеры штаба в Лиенце садились в свои машины, направляясь на конференцию, прочие офицеры собрались, следуя инструкциям, на площади перед бараками в Пеггеце. Их было 1475 человек (около 50 остались дежурными при полках), и они являли собой необычайно живописное зрелище. На встречу с фельдмаршалом они решили явиться в полном блеске; все надели праздничную форму, отглаженную и приведенную в порядок женами, построились в три колонны по названиям полков, красовавшимся на нашивках на плечах — «Дон», «Кубань», «Терек». Во главе каждой колонны выступал атаман. Все надели свои награды; у многих на груди красовались царские ордена. Одного очевидца особенно поразил знаменосец терских казаков, высокий человек благородного вида с широкой белой бородой, развевающейся на ветру. Гордо глядя прямо перед собой, он высоко вздымал трехцветное знамя Российской империи.
В тот майский полдень на площади перед бараками в Пеггеце собрался поистине цвет казачества. Вокруг толпились семьи, многие женщины громко рыдали. По сигналу майора Дэвиса колонны вышли за ворота, где их поджидали шестьдесят трехтонок. Разбившись на группы, офицеры сели в грузовики. Все это происходило в полном молчании, которое вдруг нарушили крики маленькой девочки. Она вырвалась из рук матери и с плачем бросилась к грузовику, куда залезал ее отец. Наверное, малышка решила, что он уезжает навсегда и что она больше не увидит его.
Длинная колонна грузовиков двинулась по пыльной дороге на восток. По обеим сторонам дороги тянулись палатки и вагончики, возле которых стояли казаки и их жены, следя за тем, как увозят их вожаков. Вскоре казацкий лагерь остался позади, колонна остановилась на опушке леса, где уже стояло несколько машин с казачьими генералами, но Доманова среди них не было. Опушка была окружена английскими войсками, и по приказу в каждый грузовик село по несколько английских солдат с автоматами. Как только колонна снова двинулась в путь, к ней пристроились выехавшие из леса бронемашины и вооруженные мотоциклисты. Некоторых казаков, сомневавшихся в реальности конференции, встревожил такой усиленный эскорт; другие же заметили, что, наверное, это просто мера предосторожности от нападения партизан. Среди сомневавшихся был кубанский казак Александр Шпаренго. В то утро он долго спорил со своими товарищами, так что его даже упрекнули в излишнем скептицизме. Правда, Шпаренго поддержал один офицер, философски заметивший:
