Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича
Практическое развитие сюжета, однако, показало, что уверенность царя в Филарете и его верности и влиятельности оказалась ошибочной.
В конечном итоге, вся ситуация теперь оставалась полностью в руках Александра — пока он был жив. Положение двух его братьев, каждый из которых мнил себя престолонаследником, ограждало обоих от желания выяснить отношения между собой и составлять альянс за спиной правящего императора. Если Александр опасался участия в заговоре своего наследника, то невозможно изобрести более удачного профилактического средства, чем подобная неопределенность с престолонаследием.
И такое гениальное решение — несомненно величайшее по глубине и коварству замысла изо всех достижений великого Александра Благословенного! — до сих пор не нашло должной оценки у историков и политологов, не говоря уже о массах читателей исторических учебников!
При этом вполне можно было применять полумеры: угрожать Константину или Николаю репрессивным лишением прав на наследство, если бы что-либо в их поведении не устроило царя. Да эта угроза и так существовала, даже если Александр не применял ее явно. Такая ситуация вполне стандартна для богатых глав семей, имеющих алчных наследников — см. миллион примеров в мировых хрониках и художественной литературе!
Почему же никакие из этих мер царем так и не применялись? Да просто потому, что при жизни Александра за два с небольшим года существования секретных документов ни Константин, ни Николай не подали дополнительных поводов для недовольства царя. И вообще остается вопросом, насколько все эти сверхбдительные меры диктовались реальной, а не чисто воображаемой опасностью — к этому мы еще будем возвращаться.
Ясно, однако, что именно такое гениальное решение, предусматривающее все варианты, нагороженные воображением царя-отцеубийцы, и принесло неисчислимые беды его наследникам и их многочисленным подданным, а все предпринятые хитроумные шаги сделали по существу самого Александра соавтором сценария событий, развернувшихся в ноябре 1825 года.
Вот ведь как вредно слабонервным людям убивать своих родителей!
После летних маневров и учений гвардии в лагерях (на сей раз — близ Царского Села, что стало постоянной традицией), осенью 1823 года заговорщики собрались в столице. Встал вопрос, что же делать дальше.
Н.М.Муравьев в беседе с С.П.Трубецким высказал мнение, что столичному кружку, как он ни слаб численно, следует принять строгие организационные формы и активизировать деятельность — иначе в Петербурге возрастет влияние Пестеля, который уже пытается создавать здесь собственную организацию и, несомненно, продолжит попытки впредь. К тому же энергия принятого прошедшим летом поэта К.Ф.Рылеева с его первых шагов требовала какой-то целенаправленности.
В соответствии с этим в октябре 1823 года состоялось собрание, на котором выбрали руководство и приняли организационный устав.
Н.И.Тургенев наотрез отказался баллотироваться в руководители. Он дал ряд полезных советов (в частности — образовать две степени посвященности членов: «убежденных», имеющих право выбора Думы и вербовки новых членов, и «соединенных» или «согласных», лишенных этого права), но, по всему видно, подходило его время собирать чемоданы и двигаться за границу. Дума была избрана в составе Н.М.Муравьева, С.П.Трубецкого и Е.П.Оболенского. Этот момент и следует признать по-настоящему возрождением Тайного общества в Петербурге под новым именем — «Северное общество».
Между тем, судя по показаниям декабристов, данным на следствии в 1826 году, планы «Южного общества» выглядели грозно.
Несмотря на давление, оказываемое П.Д.Киселевым, «Общество» росло: даже без отставников список только действующих старших офицеров выглядит весьма солидно: П.И.Пестель, С.И.Муравьев-Апостол, А.П.Барятинский, А.З.Муравьев, В.К.Тизенгаузен, И.С.Повало-Швейковский, В.С.Норов, А.П.Юшневский и С.Г.Волконский. Последние двое были генералами, остальные — на уровне не ниже начальников штабов полков. Это была голова без тела: среди заговорщиков число полковников превышало численность младших офицеров. Лишь подпоручик М.П.Бестужев-Рюмин (правая рука Сергея Муравьева-Апостола) мог сравниться по активности со старшими офицерами и даже с самим Пестелем.
Только последний считался среди них самих настоящим революционером — государственный переворот вроде бы стал главной целью и главным смыслом его жизни. Остальные вспоминали о своих революционных стремлениях лишь время от времени, а к Пестелю, как отмечалось, не без оснований относились как к честолюбцу и карьеристу, метившему в диктаторы.
Вот как рассказывал Сергей Муравьев-Апостол о несостоявшихся событиях осени 1823 года: «полк наш был в Бобруйской крепости. Тогда назначен был смотр дивизии государем. Мы решились — Швейковский, Бестужев[-Рюмин], Норов и я — начать действие. Положили овладеть государем и потом с дивизиею двинуться на Москву. Сие осталось без исполнения по недостаткам средств», — звучит, что говорить, внушительно, но вот что это за штука такая — недостаток средств? Интендантство, что ли, не выделило средств на поход в Москву?
Никто, читавший подобные откровения, начиная с того времени, когда они писались (начало 1826 года) и до наших дней, не счел их параноидальным бредом. Понятно, почему: за этими строками стоял вполне реальный ужас событий 14 декабря 1825 года и восстания Черниговского полка. Однако эти революционные выступления имели, как известно, вполне разумный повод (отказ от повторной, предположительно незаконной присяги), обеспечивший сочувствие и поддержку заговорщикам со стороны многих в принципе законопослушных людей. Ничего подобного, естественно, в 1823 году не наблюдалось, а за перечисленными Муравьевым-Апостолом персонажами не стояло ровным счетом ни одного заранее предуведомленного сторонника.
Государственный переворот в России, совершаемый вдали от столицы четырьмя провинциальными офицерами, — замечательный сюжет для авантюрного романа, но не для реальной жизни. Даже самые экстравагантные из попыток, совершенных в XVIII веке (В.Я.Мирович и др.), имели гораздо более реалистический антураж, но и тогда те из них, которые не получали безоговорочную поддержку нового императора или императрицы, были обречены на гарантированную неудачу.
Как, интересно, можно было бы осуществить изложенный план, если его реализация требовала усилий множества исполнителей, а каждый из них — будь то солдат, офицер или генерал — в ответ на любое предложение или распоряжение заговорщиков обязан был поинтересоваться, а как оно соответствует принятой всеми присяге и почему это вдруг происходит насилие над священной особой государя?
Понятно теперь, каких именно средств тотально не хватало революционерам вплоть до начала междуцарствия в декабре 1825 года? Отдавали ли себе отчет в этом сами заговорщики еще в 1823 году?
К ответам на эти вопросы мы еще вернемся.
Николай Павлович, как известно, даже после августа 1823 года оставался командиром бригады. Насколько это его тяготило, об этом свидетельствует, например, запись в дневнике князя А.С.Меншикова от 15 ноября этого года. Последний оказался свидетелем разговора Николая с генералом А.Ф.Орловым (старшим братом М.Ф.Орлова), который признался, что хотел бы отделаться от командования бригадой в 1-й Кирасирской дивизии. Густо покраснев, Николай воскликнул: «Ты Алексий Федорович Орлов, а я Николай Павлович, между нами есть разница и ежели тебе тошна бригада, каково же мне командовать бригадою, имея под своим начальством инженерный корпус с правом утверждать уголовные приговоры до полковника».
Как видим, Николай Павлович считал принципиальной разницу между собой и опытным боевым генералом, причем разница была, по его мнению, в пользу великого князя!
В этом-то и коренилось противоречие Николая со всеми его подчиненными! Это противоречие подпитывалось секретным назначением Николая в престолонаследники: усилилось самомнение великого князя и, увы, его нетерпимость к подчиненным, а эти последние, не понимая, что имеют дело с будущим царем, излишне давали волю своим ответным чувствам.
Кстати, описанный эпизод мог быть как раз спровоцирован сведениями о назначении Николая престолонаследником, которые он мог только что получить от Вильгельма Прусского.
Отметим и ту специфическую особенность должности инспектора инженерного корпуса, которая более всего, оказывается, импонировала Николаю!
В конце 1823 года с юга в столицу снова приезжали С.Г.Волконский и В.Л.Давыдов, привезшие письма С.И.Муравьева-Апостола в защиту Пестеля. В переговорах с ними Никита Муравьев по-прежнему придерживался уклончивой линии. Резко возражал Муравьев только против контактов «Южного общества» с польским тайным обществом, сообщение о которых привезли делегаты; он считал изменой России идти на соглашение с ее врагами, ратующими за независимость Польши. Переговоры завершились лишь приглашением к приезду в столицу самого Пестеля.
