Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича
Итак, теперь Константин перестал быть наследником престола, а Николай — стал таковым, но почти никто, включая их обоих, достоверно не знал об этом.
Такое намерение Александра сложилось не сразу. Известно, что в ноябре 1823 он почти одновременно допустил два различных эпизода утечки информации: сообщил о назначении Николая наследником престола брату его жены Александры Федоровны — Вильгельму Прусскому (будущему кайзеру Вильгельму I) и знаменитому историку Н.М.Карамзину. Последний тщательно хранил секрет, а прусский принц, приехав на родину, особо конспирировать не стал, так что даже в Берлинском придворном календаре на 1824 год Николай был назван наследником российского престола.
Но в дальнейшем Александр решил хранить молчание и сделал, по-видимому, соответствующие внушения: в Берлинском календаре на 1825 год Николай наследником уже не назван.
Сложившееся теперь положение вполне удовлетворяло Александра I. Оба брата — Константин и Николай — были теперь полностью в его власти: первый воображал, что судьба престолонаследия зависит от него; осведомленность второго и поныне не совсем ясна.
Едва ли Вильгельм Прусский не поделился секретом с сестрой и ее мужем, с которым дружил. Но помимо этого ходили слухи, что Николай Павлович, восторги от деятельности которого разделялись немногими, был не единственным претендентом, которого Александр примеривал в свои преемники. Конкурентом Николаю считался упомянутый Евгений Вюртембергский, которому в 1825 году исполнилось 37 лет и который был достаточно известным полководцем — храбрым и любимым войсками, но, по мнению А.П.Ермолова, не способным хоть к сколько-нибудь сложным соображениям. С 1807 года он состоял на русской службе, а в кампанию 1812 года командовал дивизией.
Очевидно, круг родственников Александра со стороны его матери давил на то, чтобы как-то провести этого достойного кандидата. Но понятно, что замена законного наследника престола его родным братом — еще куда ни шло, а вот двоюродным — дело гораздо более сложное! Тут без перекройки законодательства не обойдешься!
В конце концов на разногласиях по этому вопросу отношения между Александром и Евгением испортились, и последний в 1821 году покинул Россию, вернувшись, как рассказывалось, только в ноябре 1825.
Так или иначе, но круг этих родственников должен был очень внимательно относиться к тайным передрягам, происходившим в России, и неудивительно, что они были в курсе того, как же этот вопрос формально разрешился. Но с этим кругом у Николая заведомо не было доверительных отношений, а сведения, исходящие оттуда, вполне можно было расценивать как злостную провокацию. Благожелательные намеки, которые позволяла его собственная матушка, не могли полностью рассеять неведения Николая.
На основании известных фактов никак нельзя ставить под сомнение утверждение Николая, что до 27 ноября 1825 года он не был знаком с текстом Манифеста, как это делают современные историки: Николай, дескать, юлил 27 ноября, а потом не сознался в этом.
Это традиционное мнение восходит к свидетельству одного из современников Николая — декабристу С.П.Трубецкому. Вот что он писал в 1857 году: «Александр давно уже сделал завещание, которое хранилось в трех экземплярах в московском Успенском соборе, в Государственном совете и в правительствующем Сенате. Публике петербургской было очень известно, что этим завещанием Николай назначался наследником престола, и, конечно, это знала не одна петербургская публика. Как же этого не знал великий князь, до которого это всех более касалось?» — как видим, Трубецкой, в свою очередь, сам не знал о четвертом экземпляре документа.
Подобное же мнение пытался распространять граф Милорадович сразу после событий 27 ноября 1825 года — имеется об этом свидетельство литератора Р.М.Зотова; но это — из разряда всех прочих мистификаций Милорадовича того времени, о чем подробнее будет рассказано ниже.
Трубецкому собственное заявление, что о завещании знали многие, показалось несколько категоричным, и он решил обосновать его ссылкой на то, что это должны были знать многие, если он сам, Трубецкой, и такие как он, были в курсе событий — логика довольно своеобразная! «Это обстоятельство известно было не одной петербургской публике; слух о нем должен был распространиться между многими, проживающими внутри государства, когда многим лицам, подобным пишущему эти строки, он не был тайною».
Если мнение Трубецкого о том, что многие были в курсе назначения Николая престолонаследником, представляется все же натяжкой, то его заявление, что Николай должен был быть больше чем иные люди (включая Трубецкого) заинтересован в знании этого факта, выглядит бесспорным.
Но здесь, очевидно, нужно различать две степени знания. Утверждение Николая, что 27 ноября 1825 года он впервые ознакомился с текстом Манифеста от 16 августа 1823 года, вполне согласуется с той секретностью, какой было окружено создание и хранение этого документа. Нам представляется, что в данном случае Николай предельно честен, хотя 27 ноября ему и пришлось соврать — на этом мы остановимся позже.
Что же касается того, что назначение его престолонаследником было ему в принципе известно — в этом следует согласиться с Трубецким. Слухи, и не только от матушки, до Николая, несомненно, доходили, но в чем именно состояло содержание секретного документа и насколько юридически безупречно он был оформлен — этого Николай знать не мог. Его утверждение, на которое мы уже ссылались, что обо всем этом таинственно молчал сам царь, с которым Николай регулярно общался — вплоть до конца августа 1825 года, мог бы опровергнуть один только Александр I — но таких свидетельств не известно.
Александру с осени 1823 года было все-таки не очень трудно посвятить Николая в суть секретного акта, т. к. вовсе не обязательно было открывать младшему брату все нюансы и каяться во всех свершенных прегрешениях против чести и совести — которых даже не удосужились заметить историки! Неофициальный, но вполне серьезный и секретный разговор мог дать Николаю полную уверенность в незыблемости полученных прав и спасти и самого Николая, и всю державу от передряг, что случились впоследствии.
У Николая, разумеется, была вера в благоприятное для него разрешение проблемы престолонаследия, а иначе вовсе бы не было никакого весомого повода ставить вопрос о своих правах перед Милорадовичем 25 ноября 1825 года — еще при жизни царя, как считалось тогда в Петербурге; подробности этого эпизода — ниже. Но Александра I вполне устраивало неопределенное положение Николая, заставляющее последнего тянуть служебную лямку и не помышлять ни о каких замыслах против правящего брата. Вот это последнее и было важнее всего для Александра, опасения которого, вполне возможно, вышли на грань с манией преследования!
Понятно, зачем была оговорена возможность царя заполучить секретные документы назад — без рассекречивания их. Если бы царь решил вдруг снова передумать и отменить назначение Николая престолонаследником, то никакие устные обещения последнему царя бы не остановили. Запечатанные документы достаточно было уничтожить — и тогда престолонаследником вновь становился Константин, готовый решать судьбу престола по своему усмотрению в пределах возможных законных вариантов (заставить, например, его или любого иного претендента царствовать вопреки собственному желанию было невозможно — как это и случилось в 1825 году).
С другой стороны, если бы наивный Константин все же пришел бы к какому-то своему определенному решению и внезапно обнародовал его, то также возникали два противоположных варианта, вполне предусмотренные акцией, спланированной Александром.
Если бы Константин вопреки желанию старшего брата еще при его жизни или сразу после смерти стал публично настаивать на своих правах на престолонаследие, то Манифест 16 августа делал подобные заявления попросту незаконными.
Наоборот: если бы Константин вдруг публично объявил об отказе от прав на престол, то запечатанные документы опять же имело смысл тайно уничтожить — во избежание никому не нужных обид Константина и новых претензий и скандалов, которые действительно возникли в декабре 1825 года. Для этого конверты и должны были возвратиться к автору Манифеста невскрытыми. Сам же текст Манифеста о престолонаследии в этом случае, естественно, нуждался в коррекции.
Чрезвычайна интересна деталь с сокрытием экземпляра в Москве, тем более, что первоначально этот экземпляр предполагалось сделать единственным.
Чтобы содержание документов сделать публичным, достаточно придать гласности любой из четырех имевшихся. Прятать какой-либо из них имело смысл лишь в предположении, что остальные уничтожатся помимо воли царя. Ведь ясно, что Александр прятал этот экземпляр в Москве не от себя самого. Предполагалась, следовательно, возможность того, что Константину или его сторонникам (кому же еще?) удастся уничтожить документы, хранящиеся в Петербурге — еще при жизни Александра или после его смерти. Тогда оставшийся в Москве экземпляр должен был «выстрелить» против Константина.