Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце
59
Вспомним, например, гетманство Дашковича, враждебное России, и потом предложения другого предводителя их, Дмитрия Вишневецкого, Иоанну IV; вспомним участие их в войнах Малороссии с Польшею и потом враждебные действия в отношении к Гетманщине.
60
Есть основание думать, что Отрепьев объявил себя царевичем еще на Запорожье. В январе 1601 года некто Тирфельд писал из Нарвы к Абовскому коменданту, что «сын Иоанна Мучителя жив и здоров, находится у казаков и старается овладеть престолом.»
61
Основываюсь на темном намеке Бера, стр. 32: Отрепьев возвратился (из Литвы) в Россию, прошел в землю казаков (запорожцы считались казаками литовскими, значит — в землю казаков донских) и начал там разглашать, и пр. Петрей, повторяя почти везде слова Беровой летописи, выясняет это место так: «злой чернокнижник возвратился в Россию и взбунтовал донских казаков.» (Сказ. Совр. о Дим. Сам. I, пр. 32.) Нет надобности здесь до имен, перепутанных обоими: важно обстоятельство, конечно, записанное по слухам.
62
Ригельман пишет (Ист. о Донск. Коз. I, 2), что у донцов существовало предание о происхождении их от какого-то зверолова, совершенно сходное с таким же преданием запорожцев о происхождении их общины. На стр. 8 и 9 своей Истории он говорит: «Первоначальное ж жительство их было неотменно подобно низовым запорожским казакам, потому что избы казачьи и до ныне называются также, куренями, и построением подобны оным.... а в главном городе Черкаске станицы одна от другой отделены и каждая своим околотком состоит. Они сперва жительством, нравом и поведением своим совсем запорожским казакам подобны были. Ибо с самого тут начала пребывания своего, как сказывают сами, так как сечевские, не имели жен и терпеть их не могли; но как стали за добычью отходить, то в промыслах своих доставали от турок, кумык, крымцов, кубанцев, черкес, от разных горских татар и из прочих мест, всякую пажить и людей, в том числе и женской пол, оных стали брать за себя и сожительствовать с ними.
63
Маржерет, стр. 63: «Государь дает им небольшое содержание; за то они имеют право своевольничать, как хотят; временем могут приходить в пограничные города, продавать там добычу и покупать необходимые для себя вещи.»
64
См. сочинение Мацеевского: «Polska az do polowy XVII wieku, II, 246 — 248: Эти люди вели праздную жизнь.... Часто сам пан не знал слуг своих.... Для легкой услуги бежало их несколько разом, а от тяжелой обязанности все уходили, как от огня. Когда пан плюнет, трое слуг затирали его плеванье; когда он умывался, четверо подавало ему утиральник. Среди многочисленной ватаги слуг часто нельзя было дождаться услуги, так что польские паны.... говаривали: «Приказал пан и должен был сделать сам; мы за то лишь платим слугам, чтоб разом с нами ели....» Один негодяй, во время раздачи жалованья, был спрошен: неужели и он служит? «Да», отвечал он, «и я служу, делая то, что другие, т. е. ем и пью.»
65
См. Летоп. Самов., 10: «Князь Вишневецкий.... имеючи при себе килканадцать тысяч люду ваенного грошового, опроч драгуней и выбранцов, которых с подданных своих начинил — был по всех городах неизлечоную речь», и пр.
66
Бер (стр. 32, 33) рассказывает иначе открытие Отрепьева пред кн. Вишневецким; но упоминаемые им обстоятельства несогласны с объяснениями польских магнатов. Любопытны подробности Сказания о Гр. Отрепьеве (стр. 7, 9), не смотря на то, что места, лица и события перепутаны и перемешаны с баснословием, как и в других рассказах этой летописи. Извлечения: «Прииде (Отрепьев) во град Самбор, во имение великого пана, Михаила Ратомского, и пана Александра и князь Юрья Свирских, и прият бысть ими радостно, и послаша его в Стодольский монастырь, идеже у них родители лежат, тамо ж и костел веры латинские и мнихов 40 и Язовит пять. Житие же их и причины имея, ряски аки чюги препоясаны, при грудях бархат зелен, и вишнев, и лазорев, и темносинь, и всяких разных сукон амоноти имеяху около шеи малы зело до плещу, и шапки с пухом, а в руках четки. Сиде у мнихов у Язовит.... В то же время той окаянный лютый змий.... нача изнемогати, и рече игумену Пимену, мниху сущу, да повелит ему прияти в болезни духовного отца по вере своей кафалические. Игумен же Пимен повеле ему прияти отца по прошению его; и прииде к нему его духовный отец, Грек сущий, именем Арсений, и исповеда его. Во исповедании же своем рече ему сей.... волк.... Углицкого царевича возвася окаянный в его царское имя: «Послушайте мене. отче Арсение! аще изволит Бог по душу мою послати, и по смерти же моей не скрый, Бога ради, восписуй и на Великую Россию к Московскому государству о моей смерти, яко аще зде, в Самборе граде, в Стодольском монастыре, смерть мя постигнет; аз же, отче Арсение, нарвский сын, великого царя Ивана Васильевича.... возвести по смерти моей, дабы память сотворяли на Руси со отцом моим и братьею; а ныне не возвести никому, дондеже аз есть в животе.» Отец же его духовной, Арсений, сия слышав и усумнися, яко тако великий царь обнища, аще истина есть, и шед поведа того ж монастыря игумену, Пимену, мниху сущу, веры же латинския, вся по ряду сказа, еже ему той окаянный возвести; игумен же Пимен, сия слышав, и прият сердцем своим, дондеже его князя приидут в монастырь, молитвы ради, да возвестит им о сем. Егда же в день недельный приидоша князь Александр и князь Юрий Свирский, и внидоша в келию ко игумену Пимену, благословения ради, он же им вся по ряду возвести, и отца его духовного, Арсения, свидетеля постави, и потом поидоша по костельной молитве на трапезу ясти, бе бо пан Александр угости братию всю, и постав на трапезе пред столом, витатися со всеми мнихи; обычай же тамо, егда кто великий и навышний пан в витании своем руку свою полагаше сверху, а мнихи же полагаху руку свои сысподи, да не подвигнут его на гнев. Той же трехглавный лев и прииде, и витаяся с паны, не восхоте руки своея положити сысподи, но сугубо руками витаяся с паны. И уразумев князь Александр, яко непроста роду есть сий.... по обеде же прииду ко игумену в келию оба князя на прохлад, и позва ту священно-инока Арсения, Грека суща, и посади его за запон, и повелели возвати князя.... И востав князя оба противу его, и витаяся, повеле ему сести, и потом нача глаголати ему игумен: «Брате и милый пане! повеждь сим нашим питателем и великим сенатырем его же кралевские тайные думы и нашему Бернадинству, како ты из земли русския переселися семо, и како царский сын в последнюю нищету уклонися, и како престола своего царского лишися; свидетельствует о тебе отец твой духовный, Арсений.» Тако же и князи начаша его вопрошали о том; он же первие нача ротитися и со отцом своим духовным сваритися, и понося, и глаголя к нему, яко не учитель, но губитель суть и тайнам объявитель. Отец же его духовный паки нача пред игуменом и пред князи тоже глаголати; треокаянный же лев сий лютый, прелукавый еретик, нача с рыданием поведати и дерзнув нарещися царевичем Дмитрием, и како избежа от руки Бориса царя, все лукавым советом, вся по рядку изрече. Тогда же князи послушание его и отпустиша во свою келию; по отшествии же его, заповедав князи во всю седмицу по-гречески поститися ему, в день же недельный приидут князи и видят, аще истина есть, и сия рек, пойдоша князи во имение свое; и егда совершив окаянный пост, в день же недельный приидоша князи в монастырь и повелели литоргисати в Рустей церкви святыя мученицы Екатерины священнику Арсению, бе бо та церковь от монастыря поприще, слобода Руская.... Егда же изнесоша из царских дверей живодательное тело и кровь Господа нашего Иисуса Христа, и приидоста оба князя и близь стаста, и сего волка призваша и вся мнихи монастыря того, и Бернадинства, и Язовиты на смотрение приидоша; и егда причащаху его и нача глаголати к нему отец его духовной, Арсений, и оба князя, и игумен Пимен: «Повеждь нам, брате и господине, пред сею страшною и живодательною трапезою, истинный ли ты еси нарвский сын, или несть?» Он же с клятвою изрек и крестным знамением себе огради и зря на владычиц образ дерзостно, рече: «На том приимаю тело Господне и кровь, яко истинный есмь царский сын, царевич Дмитрий имя мое.» И сия рек, причастися окаянный бесстудно; по совершении же Божественной литоргии, облечеся, окаянный в мирские ризы, по достоянию царску. На трапезе же пред ним по чину царску предстояща оба князя, яко рабы, и чрез день той веселяхуся и рыцарствоваху, и от-толе его пояста князи с великою честию во град свой».
67
В актах упоминаются два свидетеля. Один был Юрий Петровский или Петруша, русский выходец, слуга литовского канцлера Льва Сапеги. Он объявил, что Угличский царевич имел приметы самозванца: бородавку на носу возле глаза и короткую руку. Другой был крестьянин Юрия Мнишка, бывший в плену у русских во времена Иоанна IV и видевший, по его словам, Дмитрия в Угличе. (Собр. Гос. Гр. II, 293 — 296.)
