Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Председатель. — Этот циркуляр относится к какому времени?
Кафафов. — Одновременно.
Председатель. — Тоже при Хвостове и Белецком?
Кафафов. — Да. Я говорю, что я два циркуляра подписал, за которые я страдал. Тот я скрепил, а подписал Хвостов: циркуляр о том, чтобы полиция разыскала таланты! Я говорил, что мы в «Стрекозу» попадем…
Председатель. — В каком смысле «таланты»?
Иванов. — В смысле талантливых людей…
Кафафов. — Это было высмеяно депутатом Милюковым в государственной думе, а затем Аверченко написал статью.
Иванов. — В какой области разыскивались таланты?
Кафафов. — В области искусства, литературы, музыки.
Председатель. — Вы не знаете происхождение этого циркуляра: каким образом товарищу министра могло прийти это в голову?
Кафафов. — Мне лично представляется, что эта мысль пришла старому чиновнику Волкову. Когда я получил этот циркуляр, он исполнял должность вице-директора. Он написал доклад Белецкому. Белецкий написал: «Согласен, представить к подписи самого министра». Бумаги, которые подписывал министр, скреплять должен был директор. Бумаги, которые подписывал товарищ министра, скреплял вице-директор…
Председатель. — Почему первый циркуляр — о евреях — не подписан ни министром, ни товарищем министра?
Кафафов. — Я сейчас доложу. В этом мое несчастье! Если бы я не возражал против резолюции, то циркуляр был бы подписан за министра Белецким и скреплен вице-директором, и я бы здесь не сидел. Тот циркуляр «о талантах» был исполнительный, т.-е. требовал известных рассмотрений и распоряжений… Распоряжение губернаторам и предложение может делать министр и за министра товарищ министра, а осведомительный циркуляр, т.-е., когда сообщается что-нибудь «к сведению», — подписывается начальником департамента. Так что, если бы была исполнена первая резолюция, против которой я возражал, было бы хуже для дела, а для меня было бы лучше… Но я тогда этого не предвидел. Этот же, второй циркуляр требовал распоряжений, чтобы полиция искала таланты, чтобы она их обнаружила. Это есть распорядительные действия. Белецкий считал, что это очень талантливая вещь, и поэтому решил, что лучше, если бы подписал министр, и министр подписал.
Председатель. — Почему ему самому было не подписать такую талантливую резолюцию?
Кафафов. — Его резолюция была — подать к подписи министру…
Председатель. — А не было у него мысли такую талантливую вещь перевалить на другого?
Кафафов. — Я не знаю…
Председатель. — Что Белецкий — глупый или умный человек?
Кафафов. — Он человек очень хитрый, очень талантливый и, как малоросс, упрямый.
Председатель. — И очень умный?
Кафафов. — Он не очень развит.
Председатель. — Вы очень волнуетесь… На чем вы остановились?
Кафафов. — Я остановился на том, что два циркуляра было издано вопреки моему желанию, не за моей подписью, и я об этом говорю всем. Теперь, значит, по отношению к первому циркуляру. Второй циркуляр был только смешон, и потому он был отменен, — я просил оба отменить, но отменили этот один.
Иванов. — Он был не послан?
Председатель. — Посланный был отменен, т.-е. поискали таланты некоторое время, но эти поиски министром были прекращены.
Кафафов. — Так вот обстоятельства, при которых первый циркуляр был послан. Затем появился запрос в государственной думе. Алексей Николаевич Хвостов хотел лично дать объяснения по этому циркуляру.
Председатель. — По еврейскому?
Кафафов. — Да. Но как раз, на счастье или на несчастье, он ушел из министерства в это время. Тогда вступил министром Штюрмер, который приказал мне выступить… единственно, что я мог сделать, так как я знал, в чем обвиняют, — я приказал собрать мне сведения: неужели в департаменте не было случая, чтобы предписывалось принять решительные меры к пресечению погромов? Я помнил хорошо, что такой циркуляр я подписал сам, исправляя должность; помнил потому, что это было в день, кажется, моего маленького семейного праздника, именин дочери и моих — 21-го мая. Действительно отыскали циркуляр 21-го мая 1915 года, когда директором был Брюн де-Сент-Ипполит, и, как оказалось, он уехал в Крым, увозя семью: в этот промежуток и был издан такой циркуляр. Я просил за 5 лет найти мне… Второй был от 9-го февраля 1916 года, из которого было видно, что он предписывал начальнику…
Председатель. — Т.-е. второй циркуляр?
Кафафов. — Нет, не циркуляр, а сепаратное распоряжение. Это второе было распоряжение начальнику полтавского жандармского управления, от 9-го февраля 1916 года. Были получены сведения, что ожидается погром, и ему было поручено принять меры и сообщить губернатору, чтобы пресечь возникновение этих погромов. Обе эти бумаги оказались во время исполнения мною должности директора. Других бумаг найдено не было…
Председатель. — А вы подписывали и другие?
Кафафов. — Циркуляр подписал я, а бумагу начальнику жандармского управления подписал Смирнов, не во время исполнения мною должности. Кажется, Смирнов подписал…
Председатель. — Когда вы выступали в государственной думе?
Кафафов. — Кажется, 11-го марта 1916 года. Конечно, я не говорил в думе о степени моего участия в этом циркуляре, потому что я не мог говорить: весь вопрос был не в этом, а в том, почему был издан такой циркуляр… Между прочим, я говорил (уже после того, как запрос был снят в думе), говорил В. А. Маклакову, с которым я встретился у товарища министра Степанова в приемной…
Председатель. — Запрос был снят после вашего выступления в государственной думе?
Кафафов. — В государственной думе я совершенно искренно объяснял те мотивы, которыми была вызвана посылка этого циркуляра. В отчетах это есть. Насколько были искренни мои объяснения в думе, вы можете спросить членов государственной думы, из которых многие потом обращались ко мне (не из правых); они мне подчеркивали эту искренность и полную откровенность моих объяснений, которые некоторым не понравились.
Председатель. — Когда вы давали объяснения, то товарищем министра продолжал быть Белецкий?
Кафафов. — Нет, его не было, он ушел раньше Хвостова, а в это время и Хвостова не было…
Смиттен. — Отношение штаба главнокомандующего, на которое вы ссылались, должно находиться в особом отделении департамента полиции?
Кафафов. — Непременно. Я его брал, когда шел в думу, и его видел Хвостов…
Председатель. — Почему этот циркуляр был без номера?
Кафафов. — Этого я не могу сказать. Он оставался в особом отделении и номер должен быть…
Председатель. — Как же вы дали свою подпись на этом циркуляре?
Кафафов. — В этом моя вина… Ведь мне говорят: «Из Ставки верховного главнокомандующего получены сведения. Что с ними делать?» Они говорят: в таких случаях минимум, что можно сделать, это сообщить власти на местах секретным циркуляром эти сведения…
Председатель. — Почему это минимум того, что можно сделать? Эти сведения на имя министра внутренних дел посылаются к сведению и, стало быть, министру внутренних дел предоставляется свободный выбор дать какое угодно ему употребление этим сведениям…
Кафафов. — Я говорю: за министра товарищ министра положил резолюцию: «сообщить с требованием принять меры».
Председатель. — Какие же меры здесь мыслил товарищ министра?
Кафафов. — Я не знаю… вероятно, проверку…
Председатель. — Меры не есть проверка. На языке бюрократии вряд ли можно не различать понятие — «принять меры» от понятия — «проверить».
Кафафов. — Предварительно, вероятно, проверивши…
Председатель. — Я просил бы вас изложить факты: вы по поводу циркуляра, который вас тревожил, имели беседу с Белецким. Постарайтесь вспомнить эту беседу.
Кафафов. — Я говорю, что резолюция положена такая, и это может вызвать нежелательные эксцессы. Он говорит: «сообщите к сведению». Он был очень занят вообще, и я даже не спрашивал, что он предполагает под этим…
Председатель. — Вы сознавали, что здесь ряд отрицательных явлений русской жизни, как-то: «задержка разгрузки товаров», «сокрытие товаров», «обесценение монеты», «обесценение русской валюты» и т. д. — все это взваливается на еврейскую нацию, и притом на нацию, по отношению к представителям которой были уже погромы: вы же отдавали себе отчет, какой это ужас?
