Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Кафафов. — Позвольте вам доложить, что я политики департамента не знал. Обычно я в департаменте политическим отделом не ведал, т.-е. в то время, когда я исполнял должность директора департамента (как старший по назначению вице-директор), политический отдел руководствовался распоряжениями товарища министра.
Председатель. — Кто был товарищем министра при вас?
Кафафов. — Много их было, а в то время — Белецкий (Моллов ушел: он три месяца пробыл директором при Хвостове и Белецком; тут началась война, и решили, что как болгарину ему нельзя оставаться)… Был назначен директором департамента Климович, который и вступил в исполнение своей должности в конце ноября или в начале ноября, точно сказать вам не могу… Тогда было получено из Ставки верховного командующего сообщение… (если не ошибаюсь, от штаба верховного командования 12-й армии и кажется на имя министра…). Изложено было таким образом: «Из штаба (кажется, 12-й армии) — из вполне достоверных сведений», и затем вот это сообщение, вошедшее в циркуляр…
Председатель. — Т.-е. как? Целиком все это?
Кафафов. — Целиком. Это было все изложено. Может быть, была перефразировка в департаменте полиции, но я сравнивал, когда запрос был в государственной думе, и обратил внимание…
Председатель. — Для какого же назначения, с какой целью была прислана эта бумага?
Кафафов. — Не то к сведению, не то на распоряжение, — от штаба верховного главнокомандующего. При чем было написано: «препровождаю на вашего высокопревосходительства распоряжение» или к «сведению», — я точно не помню…
Председатель. — К сведению, или на распоряжение кого? Министра внутренних дел А. Н. Хвостова?
Кафафов. — Да, А. Н. Хвостова. 26 ноября была эта бумага получена из штаба верховного командующего. И, как все бумаги такого рода — серьезные, — она поступила к товарищу министра Белецкому. И он положил на нее резолюцию. Я вам, конечно, слово в слово сказать не могу, но я ее проверял, и я вам смысл резолюции точно передаю. Было написано следующее: «немедленно секретным циркуляром сообщить это губернаторам и начальникам губернских и жандармских управлений, предложить им принять все меры к пресечению сего, а затем копию сего сообщить в департамент общих дел, как ведающий еврейские дела…» Тогда политическим вице-директором был Смирнов, И. К., а делопроизводителем, т.-е. заведующим особым отделом (так назывался тогда политический отдел) — Броецкий. Остальное делопроизводство называлось по номерам: № 1, 2, и так далее, политическое же делопроизводство меняло название: тогда, кажется, это было «особое отделение» департамента, и делопроизводителем был Броецкий. Когда он мне предъявил…
Председатель. — Простите, установим точнее эти подробности: И. К. Смирнов был кем?
Кафафов. — Он был вице-директором политическим.
Председатель. — Так он и назывался? И значит в его распоряжение поступали подобные дела?
Кафафов. — Большую часть департамента составлял этот особый отдел.
Председатель. — Кто заведывал этим особым отделом?
Кафафов. — Особым отделом заведывал Броецкий.
Председатель. — А вы не ошибаетесь? Здесь подписано: «за делопроизводителя»…
Кафафов. — Он — чиновник особых поручений. Тогда, должно быть, это называлось «особым отделением»: Климович его называл «особым отделением», Джунковский называл его «6-м делопроизводством»… Во всяком случае Броецкий был на правах делопроизводителя. Именно он принес это сообщение штаба и мне передал. Когда я прочитал эту резолюцию, я говорю, что этого исполнить нельзя. Зная губернаторов (от вас я скрывать не буду), я был в ужасе. Я политики не ведал… Я прошу, если можно, спросить их, — единственная моя просьба: в моем присутствии!…
Председатель. — Кого спросить?
Кафафов. — Смирнова и Броецкого.
Председатель. — Значит, эту резолюцию Белецкого принесли вам Смирнов и Броецкий?
Кафафов. — Я не помню. Кажется, оба вместе… Я говорю: «Исполнить нельзя, — зная губернаторов; если мы им пошлем сведения с указанием, что они сообщены из Ставки верховного главнокомандующего, да еще с предложением им принять меры к пресечению сего, то что из этого произойдет?». Я боялся тогда эксцессов, эксцессов чисто добросовестных… А провокации я никогда не предполагал. Я откровенным образом объяснял государственной думе о провокации: о ней я не думал. Но я боялся, зная губернаторов, которые иногда меня спрашивали, куда направить немцев, можно ли направить через румынскую границу, когда началась война. Если такую вещь спрашивали, то что же сделает такой губернатор с циркуляром со сведениями, сообщенными из Ставки верховного командующего, и с предложением министра внутренних дел принять решительные меры? Тогда я взял этот циркуляр, эту резолюцию для доклада Белецкому. Но нужно вам заметить, что докладывать Белецкому было чрезвычайно трудно. Он все время отвлекался телефонами, которые беспрестанно звонили, затем в перерывах подписывал бумаги, делал распоряжения. Это человек с чрезвычайной энергией…
Председатель. — Энергией сверх меры?
Кафафов. — Сверх меры и недюжинной энергией. Это было соединение двух лиц с необыкновенной энергией, это были два вулкана, которые извергали, так сказать, свою лаву в то время, — А. Н. Хвостов и он!…
Председатель. — А. Н. Хвостов и Белецкий — два вулкана, которые извергали лаву?
Кафафов. — Да. Это время, вы не можете себе представить, действительно, это было самое тяжелое время! Правда, 3 месяца правил Моллов. Когда я вступил, ведь это не был департамент полиции, это было министерство внутренних дел: оно делало все, все распоряжения были сосредоточены на нас!… Тут был и приказ составить какой-то продовольственный план, тут был приказ мне составить доклад о законопроекте об увеличении содержания чинам полиции… Ведь это кажется просто, а между тем, это — работа колоссальная! Надо было рассчитывать, сколько прибавить каждому. Приказано было: от 25% до 50%…
Председатель. — Вы не находите, К. Д., что вы уклоняетесь несколько от темы?
Кафафов. — Я уклонился, да… Я говорю: трудно было докладывать Белецкому, потому что он отвлекался, и телефоны, и распоряжения, и у него постоянно бывала масса народа на приеме — человек до 70… Тем не менее я ему доложил… (Я был с ним на «ты»: я поступил при Макарове и он был назначен при Макарове, тогда был товарищем министра Золотарев. Иногда мы вместе обедали, — так он и предложил мне быть на «ты»… По домам особенного знакомства не было, но относился он ко мне хорошо — отрицать этого я не буду…) — «Вот какая вещь!» — Я ему говорю: «этого исполнить нельзя, это вызовет большие затруднения!…» — «Тогда что же? — отвечает он, — не можем же мы складывать сведения, да еще такие!…» — «Департамент, — говорю, — есть учреждение, где сосредоточены всякие сведения, — следовательно, поэтому…» — «Ну, — говорит, — тогда сообщи…» — «к сведению», только к «сведению», — без «распоряжения»… Таков был приказ. Я вернулся, вызвал Броецкого и Смирнова и говорю: «Я докладывал товарищу министра, он приказал написать: «к сведению». Они говорят: «А как же? А вот тут резолюция!».— Я говорю: «Не исполнять ее». Я сам вспомнил эту его резолюцию и написал: «к сведению»… Я говорил, что, по моему, этого делать не нужно; я убеждал (это могут подтвердить!), что этого, по-моему, делать не следовало, — и «к сведению» — совсем не следовало!… Прошло некоторое время. Об этом циркуляре я забыл. Но вот, вероятно, 9 января, они пришли ко мне оба и говорят: «Надо исполнить. Чего же вы боитесь? Ведь мы сообщаем «к сведению», а не «на распоряжение»… Сведения эти мы получили из такого авторитетного источника, как Ставка верховного командующего, — ничего сделать нельзя! Распоряжения товарища министра вам известны… Это обычный прием департамента полиции: сведения, которые получены, если не требуется распоряжения, то минимум, что можно сделать, — сообщить к сведению. Ведь это секретный циркуляр… В циркуляре сказано: «получены сведения из авторитетного источника»… — Так они говорили. Я спросил Смирнова, он подтвердил. И я подписал. Броецкий мне указал, что так принято, как минимум, что делает департамент: получивший сведения сообщает их только к указанию, а не для распоряжений. Я говорил (и Смирнов подтвердит вам, что я лично говорил), что, по моему мнению, этого делать не стоит, но в виду того, что такое распоряжение было, и в виду настояния, — я подписал… О том, что я был против этого вообще, я говорю теперь не впервые: я это говорил и в департаменте, и ближайшие мои сотрудники подтвердят это, что я говорил, что циркуляр этот был издан вопреки моему желанию… Вы можете спросить делопроизводителя первого департамента Курлова (не генерала Курлова) и Волчанинова. Это более близкие люди, с которыми я обменивался мнениями и которые подтвердят, что я лично был против циркуляра… Должен заметить, что было два циркуляра, которые были изданы против моего желания. Другой циркуляр не имеет такого значения: это циркуляр «о русских талантах»… Когда мне принесли этот циркуляр, то я сказал Белецкому, что мы попадем в юмористический журнал, — это буквальные мои слова были. Циркуляр этот при докладе д. ст. с. Волкова был послан Белецкому…
