Арно Леклерк - Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина
После заключения договора об окончании Первой мировой войны немецкая геополитика получила новый импульс: связанный с «Аксьон Франсэз» (монархическая организация профашистского толка. – прим. ред.) историк Жак Банвиль в книге «Политические последствия мира», опубликованной в 1920 г., предлагает собственное видение событий и считает, что проекты альянсов, подобных тем, о которых мечтает Франция, стремящаяся найти (после распада союза с Россией, произошедшего из-за заключения большевиками в начале марта 1918 г. сепаратного мира с центральноевропейскими державами) новых союзников в Центральной и Восточной Европе, имеют слабую сторону. У Банвиля появляется возможность поразмышлять о «будущем славян» и о роли России, обнаруживая за революционными событиями 1917 г. глубинные составляющие российской политики. Прежде всего, он отрицает единство славянского мира, слишком поспешно противопоставленного миру германскому, и упрекает Ренана за мысль о том, что сербы, хорваты и чехи «неизбежно объединятся вокруг большого московского конгломерата, став ядром будущего славянского единства». Это славянское братство, однако, не включает в себя Польшу, давнего врага России: события лета 1920 г. – спасение Варшавы от захвата Красной армией – напоминают о сохранении этого антагонизма. Таким образом, Банвиль может легко допустить, что в 1920 г. «славянское единство приобретает большевистский оттенок». Он настаивает на постоянстве польско-русского антагонизма, запечатленного в истории и превращающегося в яблоко раздора для Франции, которой необходимо выбирать между сочувствием к Польше, проявленным во время восстаний XIX в., и стремлением к союзу с русским «катком», сохранившимся с момента заключения альянса в 1891–1893 гг. После попыток поляков захватить Киев Банвиль считает нацеленный на Варшаву марш Красной армии следствием того, что «большевизм в свою очередь опирается на знаменитый закон национальной преемственности революций». По мнению автора «Политических последствий мира», «…Версальский договор способствовал установлению союза между Германией и Россией, связанного с восстановлением Польши за счет обеих сторон». Банвиль продолжает: «Германцы и русские не любят друг друга, однако они, так сказать, друг друга дополняют. Им необходимо поддерживать отношения, обмениваться товарами, идеями, людьми, и они не могут воссоединиться иначе как над трупом Польского государства. Они еще не настолько договорились, чтобы гарантировать друг другу часть польской территории; им проще разрушить ее и разделить снова. Германия после своего поражения должна естественным образом стремиться к союзу с Россией. Впрочем, это не может быть достаточным основанием для подобного стремления. Польша, кажется, придумана для того, чтобы ускорить сближение двух государств». Отсутствие защищенных границ на великих равнинах Северной Европы и традиций сильной государственной власти, помимо прочего, обрекают Польшу на поражение, поскольку, «несмотря на некоторые губительные последствия революций, случившихся в обеих империях (Германской и Российской), они сохранили материальное наследие и традиции, завещанные одной из них королями Пруссии, а другой – московскими царями». Весьма озабоченный дальнейшей неопределенностью судьбы Польши, чьей защитницей неосторожно объявила себя Франция, Банвиль, тем не менее рассматривает перспективы развития современной ему России вполне реалистично. Подтверждением тому становится сама История: в августе 1939 г. после заключения германо-советского пакта смерть Польского государства была предрешена.
Во время Второй мировой войны американец голландского происхождения Николас Джон Спайкмен (1893–1943) предлагает новый взгляд на баланс сил в мире, критикуя Маккиндера и обеспечивая американских наблюдателей последующих лет необходимым материалом для теоретизации холодной войны, которая на протяжении более чем четырех десятилетий сделает противниками США и СССР. Профессор международных отношений, а затем директор Института международных исследований Йельского университета, Спайкмен излагает свои взгляды в книге «Американская стратегия в мировой политике. Соединенные Штаты и баланс сил», опубликованной в 1942 г., и в «Географии мира», напечатанной в 1944 г., через год после смерти автора. Он отрицает противостояние между континентальными и морскими державами как основу геополитической борьбы, отталкиваясь от фактов заключения союза между Россией и Великобританией в 1914 г. или между СССР и США с 1941 по 1945 г. Он считает устаревшей идею heartland’а – из-за появления новых разработок в области ведения воздушной войны. В противовес этой концепции он настаивает на преимуществах rimland (дуговой земли) – района, находящегося между heartland и примыкающими к ней морями. Именно rimland становится для Спайкмена той осевой зоной, которая ранее была названа Маккиндером heartland. Согласно Спайкмену, тот, кто «управляет rimland, управляет Евразией, а тот, кто управляет Евразией, держит в своих руках судьбу мира». Rimland представляет собой дугу, образованную территориями более значимыми, чем inner crescent Маккиндера. Помимо Западной Европы после Второй мировой войны к ним относятся Греция, Турция, Иран, а также – в Азии – Корея, Вьетнам и Япония. Именно основываясь на подобном анализе, Спайкмен вместе с Джорджем Кеннаном и президентом Трумэном выдвигает доктрину containment[103] советского режима, вышедшего победителем из противостояния с Германией и опирающегося на коммунистические партии, основанные во многих государствах; после создания восточноевропейского щита и «отпадения» в 1949 г. Китая СССР демонстрирует устойчивую динамику развития. Американская «пактомания» последующих лет, самым очевидным образом направленная против Советского Союза, – создание ОАГ (Организации американских государств), Атлантического альянса, заключение АНЗЮС (договора о безопасности между Австралией, Новой Зеландией и США), японо-американского договора, создание СЕАТО (Организации договора Юго-Восточной Азии) и СЕНТО (Организации Центрального договора) – свидетельствует о желании контролировать окраины евразийского континента в целях противодействия СССР, тогда как Сталин, прежде всего заинтересованный в создании восточноевропейского щита или – ценой локальных успехов, например в Иране, – преследовавший цель осуществить проект мирового господства, не имел для этого достаточных средств. Заботясь о протяженности границ, он в большей степени стремился к завоеваниям, чем к поощрению коммунистических революций в Греции, Италии или Франции. Тем самым он опровергал тезис Спайкмена, утверждавшего, что «в мирное время, как и во время войны, основной целью США должно стать предотвращение объединения держав Старого Света в коалицию, противоречащую их собственным интересам».
Французский адмирал Рауль Кастекс (1878–1968), автор «Стратегических теорий» (1937), известен в основном своими размышлениями, связанными с судьбой колониальной французской империи и новыми условиями, сложившимися благодаря механизации войск, развитию военно-воздушных сил и глобализации конфликтов, однако он в равной степени интересовался Россией и ее местом в европейской и мировой истории. Как подчеркивает его биограф Эрве Куто-Бегари[104], «видение Кастексом истории – и это не должно нас удивлять – строится на реалистической концепции международных отношений. Идеология не имеет никакого значения, и, какой бы ни была власть, страны станут проводить одну и ту же политику; самый мощный побудительный механизм для них – национализм, и власть спонтанно стремится к тому, чтобы стать империалистической, иными словами, стремиться к внешней экспансии, не считаясь с принципами внутренней политики. Члены французского Конвента всеми силами проводили прежнюю политику бывшей монархии, заключили, размахивая условиями Вестфальского мирного договора, Базельский мир, словно воскрешая тень Ришелье. Очевидно также, что Советы продолжают светскую политику царей; большевики и прежние ортодоксы объединяются в стремлении к славизму, в целом выходящему… за пределы национализма и империализма. Идеология здесь становится обыкновенным стимулятором и особенно ширмой для масс, отлично годящейся для использования как внутри страны, так и за ее пределами. Как когда-то религия, идеология соответствует национальной политике, однако, когда она вступает в конфликт с ней, она уступает место стратегическим императивам, германо-советский пакт 1939 г. – яркий тому пример».
Помимо этих представлений о российской преемственности, преодолевающей случайности внутренних политических и социальных перемен, Кастекс применяет к России теорию «возмутителя», которую поясняет в своей «Стратегической смеси»: «В каждом столетии (или в чуть меньший период времени) мы видим присутствие “возмутителя”: существуют развитые, процветающие державы, истекающие соком амбиций, желающие править всеми остальными… Этот “возмутитель”, опираясь на свои преимущества – всевозможные ресурсы, политику, силу оружия, – открыто заявляет о своей цели поглотить или сокрушить соседей, ввязываясь в ожесточенную борьбу с другими странами. Этот “возмутитель” может регулярно действовать подобным образом, если это вписывается в традиционную политику экспансии; примером служит Франция Людовика XIV». Также существуют и «нерегулярные» возмутители – те, кто пережил внутреннюю революцию и обратился к внешним авантюрам; в качестве примера Кастекс называет революционную Францию в период ее борьбы с объединившимися против нее европейскими монархиями, гитлеровскую Германию, фашистскую Италию и Советскую Россию. Борьба против режима-«возмутителя» идет непрерывно, поскольку победа над одним из очередных подобных режимов может привести к тому, что его место занимает его бывший противник. Поражение Наполеона порождает стремление к единству Германии, вскоре обрамленное прусским милитаризмом; точно так же победа Красной армии над фашистским рейхом превращает Советскую Россию в новую опасность для Европы. Другая принципиальная мысль Кастекса связана с тем, что России отведена роль аванпоста, стоящего на пути «усиливающейся» Азии; это усиление началось в результате победы Японии в 1905 г., и, без сомнения, ему способствует взаимное истощение европейских держав, втянувшихся в Первую мировую войну.
