Чарльз Тилли - Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг
Но будь они местные или иностранные, посредники обыкновенно действовали в зоне своего контроля как тираны. Когда на оттоманской территории система чифтликов вытеснила систему тимаров, невозможным стало даже обращение в мусульманский суд или к чиновникам, и землевладельцы, жившие вдали от своих поместий, часто притесняли своих крестьян сильнее, чем раньше военные (Roider, 1987: 134). С ослаблением власти центра — как это повсеместно происходило в XIX в. — землевладельцы получали все больший контроль в местных вопросах. В Боснии и Сербии XIX в. землевладельцымусульмане вытесняли христианских арендаторов, превращая их в серфов (Donia, 1981: 4–5). В этих условиях на Балканах стал процветать бандитизм. Из–за жестокой непреклонности посредников союз с далеким монархом или его представителями часто казался более привлекательным, чем местное притеснение; тогда сельские жители обращались к представителям короля, подавали на землевладельцев в королевский суд и приветствовали сокращение привилегий городов. На короткое время они иногда выигрывали. Но в далекой перспективе разрушение барьеров делало их более уязвимыми в следующем цикле порожденных войной запросами государства.
Сильным стимулом к введению прямого правления был переход к регулярной армии на основе местного (национального) набора. И хотя в некоторых армиях наемники употреблялись и в XVIII в., правители в регионах, развивавшихся по модели капитал + принуждение, — в особенности, во Франции, Пруссии и Англии, — уже отказывались от использования исключительно наемников, как это было в XVII в. У наемников было много недостатков: при недостаточной оплате они были совершенно не надежны, без присмотра они легко обращались к грабежу, после демобилизации причиняли много неприятностей и стоили очень дорого. Содержать значительные армии в мирное время, начало этому положили прусские правители вроде Фридриха Вильгельма в XVII в., было не по силам для большинства государств, которые не могли собрать для этих целей достаточно налогов, тем более в условиях соревнования с региональными владыками. Указанные причины побуждали правителей создавать у себя долговременные военные управления и затем призывать на военную службу, кооптировать и иметь непосредственный доступ в толщу населения. Таким образом можно было обойти посредников и проложить путь от непрямого правления к прямому.
Внутренний призыв в большие регулярные армии приводил к серьезным тратам. Так если окончившие службу наемники не имели особых претензий к государству, то ветераны национальных вооруженных сил имели значительные претензии, в особенности, если они на службе потеряли здоровье или были искалечены. Семьи погибших или раненых воинов также получали некоторые привилегии в виде преференций в находившейся в ведении государства торговле табаком и спичками. При размещении войск в стране военным и гражданским должностным лицам приходилось заниматься поставками питания, обеспечением жильем и поддержанием общественного порядка. Со временем правительство начало заботиться и о здоровье, и об обучении молодых мужчин, поскольку от этого зависела их эффективность в бою. Таким образом, военная реорганизация грубо вмешалась в политику государства по проникновению в те сферы, что раньше были местными и частными.
Одной из самых сомнительных попыток организации государственной власти было стремление правителей гомогенизировать население по ходу установления прямого правления. С точки зрения власти, лингвистически, религиозно и идеологически гомогенное население создавало риск выступления против королевских интересов единым фронтом; гомогенизация увеличивала стоимость политики «разделяй и властвуй». Но гомогенность имела множество преимуществ: в однородном обществе простые люди легче идентифицировали себя со своими правителями, эффективнее была коммуникация, проводились административные инновации, которые, будучи приняты в одном сегменте общества, с большей вероятностью срабатывали и повсюду. Больше того, люди, сознававшие общность происхождения, легче объединялись для борьбы с внешней угрозой. Испания, Франция и другие крупные государства то и дело проводили гомогенизацию, предоставляя религиозным меньшинствам — в особенности, мусульманам и евреям — выбор: обратиться или эмигрировать. Например, в 1492 г. вскоре после покорения Гранады Фердинанд и Изабелла предоставили испанским евреям именно такой выбор. Португалия последовала этому примеру в 1497 г. Правда, в дальнейшем изгнанные из Иберии евреи — сефарды, составляли торговую диаспору повсюду в Европе, используя свои связи для создания мощной системы долгосрочных кредита и коммуникации, что позволило им в следующие столетия (в разное время) почти монопольно заниматься драгоценными камнями, сахаром, специями и табаком (von Greyerz, 1989).
Протестантская Реформация предоставила правителям небольших государств великолепную возможность определить свое национальное своеобразие и гомогенность относительно великих империй, не говоря уже о том, что таким образом можно было кооптировать духовенство и административный аппарат на службу королю. Раньше всех подала пример Швеция, которая многое в государственном управлении передала лютеранским пасторам. (И сегодня шведские ученые используют бесчисленные приходские книги, содержащие информацию о грамотности и переменах места жительства прихожан, которые пасторы честно ведут с XVII в.) Особо отметим, что, помимо влияния на представления о законности государственной власти, общая вера и общее духовенство, связывавшие народ с сувереном, были могучим орудием управления.
Французская революция: от непрямого правления к прямому
Уже в XVIII в. европейские государства ставят своих граждан перед выбором: лояльность местным властям или национальным. И хотя Просвещение с его «реформами» начинает насаждать прямое правление, но самое решительное движение в этом направлении породили, без сомнения, Французская революция и Империя. Французские события 1789–1815 гг. способствовали общему переходу европейских государств от непрямого правления к прямому в двух отношениях: они дали модель централизованного правительства, которую скопировали другие государства, и они насаждали эту модель в завоеванных Францией странах. И хотя многие новшества в управлении этого периода были отчаянной импровизацией в ответ на угрозу бунта или краха, но эти проверенные в бою формы пережили и Революцию, и Империю.
Что же случилось с системой управления Франции в годы революции? До 1789 г. французское государство, как и все почти другие государства, осуществляло на местном уровне непрямое правление, полагаясь на посредничество духовенства и дворянства. С конца американской войны в связи со сборами правительством денег на покрытие военных долгов сложилась антиправительственная коалиция. Сначала она объединила парламенты и других носителей власти, но затем (с обострением конфронтации режима с его противниками) стала более народной по составу (Comninel, 1987; Doyle, 1986; Egret, 1962; Freche, 1974; Stone, 1981). Очевидная слабость государства в 1788–1789 гг. позволяла всякой группе, имевшей скрытую претензию или недовольную государством, его агентами или союзниками, высказывать эти потребности, присоединяясь к другим гражданам, требовавшим перемен. Сельские восстания — Великий страх, захват зерна, бунты против налогов, нападения на землевладельцев и т.д. — весной и летом 1789 г. происходили главным образом в регионах с большими городами, с ориентированным на рынок сельским хозяйством и множеством дорог (Markoff, 1985). География этих восстаний отражает пестрый состав недовольных, преимущественно руководимых буржуазией.
В то же время те, чье выживание зависело самым непосредственным образом от Старого режима — дворянство, государственные служащие и высшее духовенство, — в целом присоединились к королю (Dawson, 1972: 334–346). Так начала складываться революционная ситуация: оформились два блока, претендовавшие на власть и поддерживаемые значительной частью населения. После того как многие военные изменили королю и сформировались преданные народному делу милиции, оппозиция получила собственные вооруженные силы. Народный блок, связанный с буржуазией и ею руководимый, начал захватывать контроль над государственным аппаратом.
Юристы, государственные служащие и другие представители буржуазии, захватившие в 1789–1790 гг. государственный аппарат, вытесняли прежних посредников: землевладельцев, феодальных служащих, продажных государственных чиновников, духовенство, а иногда и муниципальные олигархии. «Не класс сельских дворян в английском стиле, — заявляет Линн Хант, — занял ведущие политические позиции на национальном и региональном уровнях, но тысячи городских профессионалов воспользовались возможностью начать политическую карьеру» (Hunt, 1984: 155; Hunt 1978; Vovelle 1987). На местном уровне так называемая муниципальная революция широко передавала власть противникам Старого режима; союзы патриотов, объединявшиеся в милиции, клубы и революционные комитеты и связанные с парижскими активистами, вытесняли старые муниципалитеты. Но даже там, где прежние носители власти сумели пережить первые бури революции, резко изменились отношения конкретной местности с национальным центром. Старинные свободы крестьянских альпийских «республик» — включая, по всей видимости, свободное согласие на налоги — начали разрушаться, когда аутсайдеры принялись втискивать их в новую административную машину (Rosenberg, 1988: 72–89). Перед парижскими революционерами встала задача управления без посредников. Сначала они экспериментировали с комитетами и милициями, появившимися в ходе мобилизации 1789 г., но оказалось, что их трудно контролировать из центра. Более или менее одновременно они перекроили французскую карту в систему департаментов, районов, кантонов и коммун, одновременно рассылая специальных представителей (representants en mission) для проведения революционной реорганизации. Они ввели прямое правление.
