Дэвид Кинг - Битва дипломатов, или Вена, 1814
Канцлер Гарденберг двумя днями раньше отправил Меттерниху послание, агитируя его за прусско-австрийское сотрудничество. Форма обращения была весьма нетипичная для дипломатических контактов, но, наверно, соответствующая общему довольно фривольному духу конгресса. Гарденберг послал Меттерниху, представьте себе, целую поэму, посвященную сближению двух стран:
Прочь, раздор, исчезни,
Зловредный монстр!
У двуглавого и черного орлов
Одно гнездо.
На весь германский рейх
Один язык и мысль одна;
Везде, где по-немецки лютни поют,
Единый рейх, могучий и прекрасный!
В субботу вечером, 10 декабря Гарденберг получил ответ. Со всей присущей ему учтивостью австрийский министр уведомлял прусского канцлера: несмотря на историю добрососедских отношений, Австрия вместе с Британией, почти всей Германией и другими цивилизованными государствами осуждает захват Саксонии. Заверив Гарденберга в том, что он не забывает об интересах своего друга, Меттерних предложил ему свой вариант решения проблемы. Пруссия отказывается от аннексии всей Саксонии и получает ее небольшую часть с населением 330 000 человек, а также некоторые территории на западе, в Рейнланде. В совокупности эти земли позволят Пруссии вернуться к прежним размерам, существовавшим в 1805 году, и ее население возрастет, как и было обещано, до десяти миллионов человек. К предложению прилагались соответствующие расчеты.
Гарденберг возмутился. Одна пятая часть Саксонии! Пруссия имеет право на весь регион. Именно это обещал Меттерних. Все последние месяцы Гарденберг пытался урезонить экстремистски настроенных генералов, побуждавших короля к тому, чтобы предъявить еще более жесткие требования. И вместо вознаграждения его нагло унижают. Другие прусские представители в городе были в равной мере рассержены на Меттерниха. Как написал Генц, все пруссаки кричали: «Караул, грабят!»
Под впечатлением от сухого ответа на свои лирические стихи Гарденберг совершил действие, о котором потом, наверно, сожалел. По крайней мере Талейран назвал его поступок «глупым и непорядочным». Если Меттерних нарушил слово, то и он должен сделать нечто подобное, решил Ганденберг. Он взял всю конфиденциальную переписку с Меттернихом, приехал во дворец Хофбург и показал ее русскому царю.
Сразу же всплыло наружу пристрастие Меттерниха к лавированию. Особенно неприятно царю было читать письмо Меттерниха, в котором князь опровергал абсурдные обвинения Александра, из чего следовало, что русский царь — лжец. Александр рассвирепел и требовал сатисфакции. По некоторым свидетельствам, царь ударил шпагой по столу и закричал, что он вызывает Меттерниха на дуэль.
В то же самое время, когда разгорался дипломатический конфликт вокруг Саксонии, слег в постель в своей маленькой квартирке на Мёлкер-Баштай принц де Линь, простудившись в начале декабря. Он лежал на рваном матрасе в окружении любимых предметов — книг, гравюр, картин, теперь уже не в рамах, а пришпиленных к стенам кнопками. У постели сидели родные и близкие с микстурами и пилюлями в руках, повидаться с больным шли нескончаемым потоком друзья и знакомые. На улице у дома собралась толпа; она всматривалась в окно на третьем этаже, но видела только мерцающую свечу.
— Я знаю, таков закон природы, — говорил принц окружившим его родственникам. — Мы покидаем этот мир, чтобы освободить место для других.
Помолчав, он продолжал:
— Только о как больно оставлять тех, кого любишь! Это самое ужасное в смерти.
Принц говорил тихим, слабым голосом, с трудом произнося слова; он поинтересовался делами на конгрессе, сказал, что завтра собирается куда-то поехать, а потом забылся. Можно было понять, что в бреду он видел себя фельдмаршалом, руководящим сражением. По некоторым воспоминаниям, принц, вздохнув, еле слышно сказал: «О, я это чувствую. Душа покидает свое изношенное тело». Другие запомнили то, что старик пообещал подарить конгрессу замечательный спектакль — похороны фельдмаршала. К наступлению вечера доктор признал — он бессилен что-либо сделать. Утром принц умер; было 13 декабря 1814 года.
Через двое суток, в день, когда по его прогнозу конгресс должен был закончиться, принца отпевали в Шотландской церкви на Фреюнге. В храме, возле него, на площади, на близлежащих улицах столпились люди; они стояли и на балконах, выглядывали из окон верхних этажей. Затем похоронная процессия, во главе которой шли маршалы и генералы, двинулась через весь город к месту погребения на Каленберге на краю Венского леса.
Гроб несли восемь гренадер, на крышке покоились шпага князя, маршальский жезл, военные ордена и медали. За гробом шла лошадь, без всадника, покрытая черным полотном с серебряными звездами. Процессию сопровождал рыцарь в черных доспехах и с опущенным забралом. Похоронный кортеж двигался медленно, в полном безмолвии, слышалась только траурная дробь барабана.
* * *Приближалось Рождество. Дни становились короче, темнее и холоднее, временами выпадал снег, белым кружевом украшая деревья. И жители Вены, и гости бродили по рынкам и бутикам в поисках подарков. Они готовились встретить первое послевоенное Рождество.
Агент XX, зайдя в салон Фанни фон Арнштейн, жены банкира из фирмы «Арнштейн и Эскелес», немало удивился, увидев в комнате высокую елку, утыканную свечками. И зрелище это было диковинное не только для многоопытного шпика. По свидетельству историков, в декабре 1814 года жители Вены, переняв «берлинский обычай», впервые наряжали рождественские елки.
Во французской миссии Доротея тоже уговорила Талейрана встретить Рождество «по-берлински». Они поставили елочку в прихожей и елку побольше у парадной лестницы, развесив везде красочные гирлянды. В канун Рождества в посольстве устроили прием, а вечером, следуя по желанию Доротеи немецкой традиции, обменялись подарками, не под Новый год, как в католической Франции и Австрии.
Талейран подарил Доротее кашемировый платок и мейсенский фарфор, а она вручила ему часы Бреге, специально присланные из Парижа; внутри был вставлен ее миниатюрный портрет, выполненный художником Изабе. Эти часы, сказала племянница, будут помогать ему коротать время на долгих и ужасно нудных совещаниях.
Хотя роман и прекратился в одностороннем порядке, старшая сестра Доротеи Вильгельмина так и не выходила из головы Меттерниха, и он послал ей к Рождеству банку английской лимонной соли, надеясь, что она помогает бороться с мигренью. «Даже маленькие подарки скрепляют дружбу, — написал ей князь в послании, прикрепив его к пакету. — Вспомните обо мне. Скажите, что вы моя. Жажду увидеть вас завтра вечером».
На Мёлкер-Баштай Людвиг ван Бетховен, как обычно, сидел за фортепьяно и писал музыку. Недавно он закончил полонез до-мажор (соч. 89), посвятив его русской императрице и заработав пятьдесят дукатов. Царю России он уже посвятил «Три сонаты для скрипки» (соч. 30). А сейчас Бетховен пытался положить на музыку патриотическую трагедию, которую написал личный секретарь короля Пруссии Иоганн Фридрих Леопольд Дункер. Композитор должен был доработать еще одно произведение, посвященное Венскому конгрессу, — песни для хора с оркестром «В честь светлейших союзников». Однако конгресс закончится прежде, чем Бетховен завершит это произведение. Впрочем, оно так и не будет завершено; вообще оно могло не прозвучать, если бы его не начали исполнять в девяностые годы XX века.
В Рождество придворный композитор Антонио Сальери дирижировал на торжественной мессе в дворцовой капелле. Позднее в Редутензале повторно состоялся концерт Бетховена. Вновь исполнялись Седьмая симфония, «Славное мгновение» и «Победа Веллингтона». Собранные деньги пошли на вспомоществование местному госпиталю. Сам Бетховен и не дирижировал, и не играл. Двумя днями раньше он давал концерт на дне рождения русского царя. С того времени музыкант больше не садился на публике за фортепьяно.
Княгиня Багратион устроила рождественский званый вечер для царя, фестивальный комитет организовал бал в императорском дворце, а лорд Каслри принимал гостей у себя в посольстве на Миноритенплац. У англичан были замечены кардинал Консальви, князь Евгений де Богарне и кронпринц Баварии, который почему-то весь вечер пытался говорить на древнегреческом языке. Это его четвертый язык, объяснял он, и ему необходима разговорная практика. Неизвестно, сколько вина было выпито за рождественский вечер. Когда уже в январе проверяли винные запасы, посольство недосчиталось десяти тысяч бутылок.
Барон Франц фон Хагер и в канун Рождества горел на работе, читал перехваченные письма, сводки и рапорты. Для него это был обычный день. Около семидесяти документов он передал в «темный кабинет».
Посольство Талейрана уже не было столь неприступным, как прежде. Поставлял информацию купленный привратник, «свои» горничные обшаривали все кабинеты. Соглядатаям везло: Дальберг имел привычку разбрасывать повсюду свои бумаги, и среди них были не только любовные послания и записи расходов, вроде недавних ста восьмидесяти флоринов, потраченных на балерину Биготтини. Агенты с пользой для себя обыскивали и кареты. Особенно забывчивым был граф Алексис де Ноай. Он нередко оставлял письма в экипаже.
