Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова
Закона о передаче короны по прямой линии от отца к старшему сыну и так далее не существовало, да и сама идея того, что может быть какое-то правило, обязательное для самодержца, противоречило системе, которую создавал Иван III: высшей инстанцией являлась воля государя, и лишь он один имел право решать, кто станет монархом после него. Разумеется, такой порядок перехода власти будет не раз приводить к смуте, поскольку у каждого из сыновей, да и братьев монарха имелось теоретическое право на трон. «Правильный» порядок престолонаследия в России установится только в конце XVIII века.
Для Ивана Молодого честолюбивый отец – опять не без труда – сумел подыскать иноземную православную невесту, хоть и менее именитую, чем Софья Палеолог: дочь валашского (молдавского) господаря Стефана. Елена Волошанка, как называли в Москве молодую княгиню, силой характера не уступала государыне и, овдовев, возглавила сообщество придворных, делавших ставку на ее сына, маленького Дмитрия.
Обе женские партии – «Грекини» и «Волошанки» – боролись за влияние, стараясь склонить на свою сторону стареющего великого князя. Неустойчивое равновесие сохранялось несколько лет. Иван не торопился с решением – вероятно, присматривался к подрастающим княжичам, пытаясь понять, кто из них более подходит на роль правителя и будет лучше «держать государство». Есть основания полагать, что колебания Ивана Васильевича объяснялись именно государственными интересами, а не личными симпатиями. По-родственному он, кажется, был больше привязан к Дмитрию, но Иван III не привык в важных делах руководствоваться эмоциями.
Имело значение и окружение каждого из претендентов.
Вокруг внука собрались знатнейшие люди двора, члены Боярской думы. Это была партия аристократическая. На первых ролях в ней были ближайшие советники Ивана – князья Иван Патрикеев и Семен Ряполовский.
Партию Софьи можно назвать «бюрократической». В ней тон задавали дьяки – чиновничье сословие, усиление которого было обусловлено потребностями большого централизованного государства.
Конфликт двух этих сил, распространившийся и на церковь (об этом речь пойдет в отдельной главе), носил глубинный характер.
Бояре не любили «Грекиню», потому что она, следуя традициям византийской империи, стремилась возвысить престиж великокняжеского звания, усложняя придворный церемониал и вводя всё новые непривычные ритуалы. Это не только раздражало консервативную знать, но и пугало ее, причем не без оснований. Чем выше становился пьедестал трона, на котором восседал государь, тем больше он обособлялся от Думы, а московские бояре издавна привыкли активно участвовать в управлении страной.
В то же время у служилого сословия подобных амбиций не было; усиление личной власти монарха вполне соответствовало интересам дьяков и неродовитой знати.
Несколько лет противоборствующие стороны плели интриги и производили закулисные маневры. Затем произошел взрыв.
В октябре 1497 года Дмитрию Ивановичу исполнилось 14 лет. Бояре стали уговаривать государя назначить подростка соправителем, что означало бы полную победу над партией Василия и Софьи. Взволнованные оппоненты составили заговор, намереваясь захватить казну и уничтожить Дмитрия. О заговоре донесли государю. Больше всего Ивана Васильевича испугало, что Софья секретничала с какими-то «лихими бабами», у которых якобы было некое «зелье». Колдовства в те суеверные времена боялись еще больше, чем ядов.
Великий князь больше не колебался. Самых активных заговорщиков предали жестокой казни, «лихих баб», как полагалось поступать с ведьмами, утопили в реке, супругу Иван от себя отдалил, а Василия поместил под стражу.
Вскоре после этого Дмитрий – впервые в русской истории – был торжественно венчан на великое княжение. Некоторые историки даже считают, что это было коронованием на царство, ибо в чине церемонии упоминается «скипетр царствия». По иронии судьбы византийский ритуал, который так старательно насаждала Софья, увенчал победу ее врагов.
Фрагмент «Пелены Елены Волошанки» (1498) с изображением коронации Дмитрия: Елена – в красном плаще, Софья – в желтом, загнанная в угол
Но государственный интерес оказался сильнее обиды. Миновало совсем немного времени, и Иван Васильевич понял свою ошибку. Ослабление служилой партии привело к усилению Боярской думы, что нарушало систему власти, кропотливо строившуюся государем. Не прошло и года, как недавние триумфаторы, князья Патрикеев и Ряполовский, внезапно были схвачены. Первого постригли в монахи, второму отрубили голову. В чем заключалась их «измена», летописи не сообщают, лишь в одном из документов упоминается, что великий князь обвинял репрессированных в «высокоумничаньи» – очевидно, те оказались недостаточно гибкими и послушными.
Некоторое время после этого Иван Васильевич держал обоих наследников в «равноудалении», а их честолюбивых матерей тем более.
Однако государь старел, его здоровье ухудшалось.
В апреле 1502 года Иван наконец принял решение – видимо, с нелегким сердцем. Сын Василий не отличался государственными талантами, но зато вокруг него не группировалась боярская знать, усиление которой ограничило бы монопольную власть еще некрепкого самодержавия. Вероятно, не последнюю роль сыграло и то, что Софья стала не та, что прежде (она хворала и скоро умерла); Елена Волошанка была моложе и опаснее.
Василия провозгласили «большим князем» (то есть следующим по старшинству после «великого»), Дмитрия же вместе с матерью для верности посадили в заточение, хотя ни о каких их винах летописи не сообщают. По-видимому, суровое решение было мерой сугубо профилактической. Иван III, как обычно, пожертвовал семейными интересами ради государственных. (Мы увидим, что лишь перед самой кончиной, уже на смертном одре, он даст волю чувствам.)
Для человека Средневековья Иван Васильевич прожил долгую жизнь. На шестьдесят шестом году у него случился инсульт («отняло руку, и ногу, и глаз»), он «начал изнемогати» и через несколько месяцев, 27 октября 1505 года, скончался.
Намекая на то, что этот рассудочный, холодный монарх не был популярен, Карамзин вежливо пишет: «Летописцы не говорят о скорби и слезах народа; славят единственно дела умершего, благодаря Небо за такого Самодержца!»
Реконструкция личности
Каким же был человек, сыгравший такую значительную роль в отечественной истории?
Мы многое знаем о его деяниях и почти ничего об истинных мотивах этих поступков. Как писал С. Соловьев, в документах эпохи «редко исторические лица представляются мыслящими, чувствующими, говорящими перед нами – одним словом, живыми людьми; сами эти лица действуют большею частию молча, а другие люди, к ним близкие, знавшие их хорошо, ничего нам об них не говорят». Давать характеристики московским монархам смели разве что иностранцы, но в конце XV века их на Руси было еще слишком мало – первые более или менее живые описания русских государей начинаются с Ивана Грозного. Что же касается Ивана III, то мы и о внешности-то его знаем лишь благодаря запискам венецианца Контарини. Старинные русские портреты слишком условны, государи чересчур благообразны и иконописны, лишены черт индивидуальности.
Амброджо Контарини видел великого князя в 1476 году, когда Ивану Васильевичу было 36 лет. «Он высок, но худощав, – лаконично пишет итальянец. – Вообще он очень красивый человек». Вот и всё. В наших летописях еще мелькает прозвище «Горбатый», из чего можно предположить, что великий князь сильно сутулился – на настоящий горб Контарини наверняка обратил бы внимание.
Диапазон мнений о характере и натуре Ивана III у историков весьма широк – от восторженного до обличающего, в зависимости от того, нравится этот государь автору или нет. В его деяниях безусловно можно найти основания и для восторгов, и для обличений.
Наглядный пример такой противоречивости можно, например, встретить у Н. Костомарова, который в одном месте пишет: «Он не отличался ни отвагою, ни храбростью, зато умел превосходно пользоваться обстоятельствами», а через несколько абзацев: «Решительный и смелый, он был до крайности осторожен там, где возможно было какое-нибудь противодействие его предприятиям».
Попробуем реконструировать личность Ивана III сами, руководствуясь не чьими-то оценками, а установленными фактами и правдоподобными предположениями.
Не вызывает сомнений, что важную роль в формировании личных качеств Ивана сыграли впечатления детства, полного потрясений, опасностей и резких перемен.
В жизни мальчика было очень много страшного: страх перед татарами, взявшими в плен отца; страх перед жестоким Шемякой, приказавшим выколоть отцу глаза; страх перед изменниками-боярами; страх перед ненадежными родственниками; да и грозная бабушка Софья Витовтовна, которой боялся сам Шемяка, наверняка внушала домашним трепет.
