Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел
Почему же это так произошло? Чем он руководствовался?
Прежде чем ответить на этот вопрос, я должен обратить ваше внимание на показания, данные Пеньковским на предварительном следствии: "Я в какой-то степени удовлетворил свое большое желание быть на передовых участках. В двадцать пять лет мне был доверен полк. В тридцать присвоили звание "полковник". Родина дала мне два высших образования. Меня опьянили дары Родины, я хотел все больше и больше".
Вот видите, как легко и блестяще складывалась его карьера: в двадцать пять лет командир полка, в тридцать - полковник.
Обращает на себя внимание легкость, с которой он прошел службу. Пеньковский был ослеплен своей карьерой, он стал себя переоценивать, ему хотелось иметь больше, чем в действительности он имел, он научился быть почтительным и услужливым с теми, от кого зависело его продвижение по службе. У него от успехов закружилась голова.
Как это ни печально, но он возлагал большие надежды на привезенные из-за границы сувениры, безделушки, шариковые ручки, французский коньяк, а также на телефонные звонки, чем на добросовестную работу и беззаветное служение Родине. Он к этому привык и этим пользовался.
На правах близкого друга он был вхож в некоторые дома ответственных работников, а те, в свою очередь, уподоблялись грибоедовскому Фамусову и для Пеньковского делали все по принципу: "Ну как не порадеть родному человечку!"
Хотя в родственных отношениях они и не состояли, но это для них не играло никакой роли.
Услуга одному, помощь в устройстве сына в институт другому, ордер на квартиру третьему, удачно и вовремя рассказанный анекдот четвертому - все это медленно, но верно превращало Пеньковского в обывателя, но обывателя с большими возможностями, для которого личная карьера, веселое времяпрепровождение, личные блага стали выше интересов общества, выше благополучия своих близких и родных.
Менялись его взгляды на жизнь, менялись товарищи, менялись его общественные интересы.
Привычка достигать успеха любым путем стала неотъемлемой чертой его характера. У Пеньковского в последнее время родилась уверенность в своей непогрешимости, и это увело егр в сторону от общественных интересов.
Из боевого, смелого командира истребительно-противотанкового полка в период Великой Отечественной войны, который не раз смотрел смерти в глаза и дрался с врагами своего народа, в результате мелкой, непринципиальной обиды на действия своих непосредственных руководителей, которые, по его мнению, препятствовали дальнейшему развитию его служебной карьеры - а карьера для него была всем, - он, забыв об интересах Родины, которые были главными для него в годы Великой Отечественной войны, стал предателем.
Нравственный процесс его перерождения происходил на глазах честных людей друзей, близких и знакомых, которые за внешней эрудицией и инициативой, добросовестностью и общительностью, галантностью и почтительностью, блеском ресторанных обедов и тихих бесед в домашней обстановке не сумели заметить червоточину обывателя.
Когда же один из сослуживцев в грубой, но достаточно прямолинейной форме заявил, что Пеньковский заражен обывательщиной, что он ради своей личной карьеры и благополучия готов на низкие, недостойные советского человека дела, что с ним трудно из-за этого работать, то этот голос потонул в восторженных характеристиках и трелях телефонных звонков о добродетелях подсудимого.
Правда, это заявление проверяли, но больше для формы, так как заранее не верили ему, а истинными мотивами сделанного заявления никто так и не поинтересовался.
Объективности ради, я должен сказать, что такому "благополучному" для подсудимого решению этого вопроса способствовало и то, что и сам заявитель не во всем был прав.
Я далек от мысли, что свидетель Савченко уже в 1956 году предвидел то, что произойдет спустя пять лет, но, если бы к его заявлению отнеслись более внимательно, если бы было меньше заступников, уверен, что сегодня мы бы не занимались рассмотрением настоящего уголовного дела.
Был, правда, еще один человек, который видел, что с Пеньковским происходит что-то неладное, это жена, которая, будучи допрошенной на предварительном следствии, показала:
"Вообще за последний год он стал нервным, подозрительным. По своему характеру Пеньковский был тщеславен, самолюбив и склонен к авантюрам. Эти черты его характера складывались на протяжении всей его жизни. Этому способствовало восхваление его достоинств среди родственников, товарищей и друзей. Служба у него протекала довольно легко. В жизни он больших трудностей не испытывал".
Видите, какая проникновенность? Но любовь к мужу, уважение к человеку отцу ее детей, к его боевому прошлому исключили для нее возможность каких-либо подозрений...
Самовлюбленность, нежелание считаться с коллективом, товарищами и нормами нашей морали, игнорирование этих норм, карьеризм, перешедший в авантюру, - все перечисленное и привело Пеньковского на эту скамью.
Но ослепление прошло, пелена спала с глаз, и сейчас на скамье подсудимых сидит человек, глубоко осознавший всю неприглядную картину своего падения, понявший неправильность сделанного им шага и глубоко раскаивающийся в совершенных им деяниях.
Есть ли основание считать, что Пеньковский чистосердечно раскаялся и рассказал обо всем, что он совершил? Защита считает, что у нее есть основания говорить о его чистосердечном и полном раскаянии, так как это не только слова, но и дела, свидетельствующие о желании Пеньковского рассказывать только правду...
...Генерал Васильев (как всегда, в синем костюме, локотки поблескивают, ботинки чиненые, галстук старомодный, повязан неумело) походил по своему небольшому кабинету (форточка открыта настежь, зимой - холодрыга, а ему нипочем, крестьянская закалка), остановился у окна, пожал плечами и наконец ответил:
- Нет, Виталий, и я не верю, что Пеньковский до конца открылся, руби руку - не верю... Я ведь с ним работал с самой первой минуты после задержания, вел дело все те месяцы, что он сидел у нас... Между следователем и тем, кто сидит напротив него в течение многих часов, день за днем, неделя за неделей, складываются совершенно особые отношения... Ты этого, видимо, не знаешь.
- Когда ты его увидел в первый раз, Саша? - спросил Славин. - Расскажи все, что помнишь, до самой последней мелочи...
- Хм... Сколько лет прошло? Двадцать три года, видишь ли ты, - вздохнул Васильев. - Впрочем, ладно, давай попробуем реанимировать прошлое... Ты, кстати, знаешь, как взяли Пеньковского?
Славин кивнул.
- Пеньковского уже не первый месяц подозревали, но работать с ним было трудно - весьма подготовленный... Особенно после того, как перестал ездить за границу... Когда мы все-таки получили улику - шпионское оборудование, ничего больше... Ерунда, а не улика - ни имен, ни связей. Все это мне надо было выявить в процессе следствия, сам понимаешь. Приняли решение его брать... Но в это время в Венгрию должен был приехать Гревилл Винн, его там решили задержать. Следовательно, операцию надо было провести элегантно, чтобы ни одна живая душа не узнала об аресте... Привезли его на площадь Дзержинского и повели прямехонько в кабинет начальника контрразведки... Генерал стоит возле камина - кабинет-то помнишь, - и я в своей форме, подполковник средних лет, но вполне уже седой, импозантно, правда?
Генерал был кряжист, скуповат на слова, медлителен в движениях; после долгой паузы сказал: "Олег Владимирович Пеньковский, вы задержаны по подозрению в преступлении, именуемом Уголовным кодексом РСФСР как шпионаж в пользу иностранного государства". Пеньковский, мертвенно-бледный, в считанные, знаешь ли, минуты покрывшийся щетиной, переодетый в рубашку и костюм, заранее для него приготовленный, спокойно, очень сдержанно ответил: "Вы же понимаете, что все это - чушь и ерунда, товарищ генерал. Обычная клевета врагов - я был, есть и буду солдатом и патриотом России!" - "Вы прекраснейшим образом понимаете, что времена теперь не те и, не имея улик, мы бы никогда вас не задержали". - "Нет, этого не может быть, я заявляю протест!" Руки у него не тряслись уже, как в первые минуты после задержания, успел собою овладеть, крепкий был человек, ничего не скажешь... "Повторяю, я ни в чем не виноват, произошла какая-то страшная ошибка!" - "Олег Владимирович, не надо... Вы отдаете себе отчет в случившемся. Ведите себя достойно..." Пеньковский побледнел еще больше, серый стал какой-то, пепельный, вытянул руки по швам и четко, чуть не по слогам, отрапортовал: "Даю слово офицера: если вы пошлете меня в Англию или Америку, я сделаю такое, что принесет советской разведке гигантскую победу над нашим идейным противником!" - "Почему вы убеждены в этом?" - "Потому что я действительно работаю на ЦРУ и британскую секретную службу". - "Когда вы начали на них работать?" - "Я начал работать на них двадцать шестого июля тысяча девятьсот шестьдесят первого года".
