Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
войском своим в поле и расположились на Черном Шляху между Белою Церковью и
Винницею, а московских воевод велел просить, чтобы спешили с помощью согласно
договору. Этим способом долженствовал начаться первый акт Турецкой войны.
В самом деле, отряды Орды Ногайской, Очаковской и Крымской приближались к
польским границам. Но, слыша о великом войске, стоящем между Брацлавом и
Винницею, немедленно вернулись в свои юрты; а гетман и сенаторы, узнав от
волоипского господаря, что султан отказал хану в эмирах, и что Татары ни в каком
случае не двинутся из Крыма, пока не яаростет трава, распустили 30.000 войска, и этим
способом опять отсрочили королевские замыслы до весны. Деятелями этой отсрочки,
оказавшейся гибельною, по исчислению Адама Киселя к путивльскому воеводе, кроме
Николая Потоцкого, были: краковский воевода Любомирский, сендомирский воевода,
князь на Остроге Заславский, киевский воевода Тишкович, русский, — Вишневецкий,
черниговский—Калиновский, староста калучский Замойский, староста львовский
Сенявский, князь Корецкий, паны Немиричи и другие украинские землевладельцы.
Перечислив, сколько кто из них привел войска, коммиссар пограничных съ
137
Москвою дел, Адам Свентольдович Кисель, писал с обычным своим красноречием:
„Яко исчезает дым, тако, Божою милостью, исчезли врази наши: с полей Черного
Шляху в Крым повратили“. Он уведомлял путивльского воеводу, князя Юрия
Долгорукого, что „Венеты и Малтяне" победили многолюдное турецкое войско, и
потому от султана пришли к хану „немеры жестокие, сиречь заказы', чтоб он не
вторгался ни в Польшу, ни в Московское Царство. Это было писано в феврале 1648
года. Имя Хмельницкого еще не произносилось, но Кисель уведомлял пограничного
воеводу, что „войско квартянное зде в Украину притягнуло и положенное есть в
черкаских козацких местах (городах), потому что козаки черкасци! одного пулковника
своего Чигиринского здрадили".
Летом 1647 года Адам Кисель ездил в Москву в качестве королевского посла для
заключения с царем договора против Татар, но, застав царских сановников уже в
мирных переговорах с Ордою, мог постановить съ' ними только такия условия: 1) Оба
монарха не будут задевать Татар, и будут поступать с ними постарому. 2) Еслибы
Татары вторгнулись в Польшу, или в Московское Царство, тогда оба монарха будут
заодно, то-есть будут помогать один другому, и уведомят об этом договоре хана. 3) Но
еслибы хан объявил Польше, или Москве, войну, в таком случае монархи обдумают,
что будет найдучшйм, и король сзовет сейм.
С этого времени начались у Киселя приятельские с царскими людьми отношения,
которыми он пользовался и в качестве коммиссара пограничных с Москвою дел. Когда
на Польшу поднималась из Запорожья непредвидимо грозная буря, у Киселя шла с
царскими боярами деятельная переписка самого мирного свойства. Польша мостилась
хозяйничать на русской земле, отторгнутой у царя в 1633 — 1634 году, с помощью
Козаков. Кисель, не довольствуясь королевскими пожалованиями в Черниговщине,
выпросил у царя позволение—в трех -местах Трубчевского уезда и в двух
Недригайловского жечь золу для выделки поташа, или, как он писал, шмальиуги, „и на
это дело рубить лес в черных диких местах оприч бортного дерева", в течение пяти лет.
С обеих сторон старались определить спорные земли по границе между двух
государств и разобрать „обидные дела" на польскую и на московскую сторону".
Московские власти при этом „всех, до ково што по сыску и по уликам воровство
дойдет, велели пытать по томуж, что с обе стороны людем, хто в какове деле от ково
изобижен, управа в правду учинить, а вороми, смотря по винам, наказанье бес нона-
18
т. II.
138
.
ровки дать, чтоб, иа то смотря, иным не повадно было воровать*. Напротив, судьи
„с литовской стороны", по именам: Райский, Конопляный, Белка, Бурый, люди русские,
сперва отказывали в суде своих преступников, говоря, что „шляхта их сама своих
крестьян судитъ"; потом требовали, чтобы крестьянина, обвиненного в убийстве „за
литовским рубежемъ", „казнить смертною казнью без сыску"; а когда им было
доказано, по свидетельству духовника умершего литовца, что обвиняемый крестьянин
за литовским рубежем покойного „не убивывалъ", то пан судья Райский с товарищи „и
с суда усердясь пошли", объявив, что „вперед па рубеж для росправы никаких дел не
будутъ*.
Польские Русичи, намеченные уже силою жизни к воссоединению с Русичами
московскими, в порубежных сделках соседних государств, при одной и той же вере,
смотрели чужеземцами. (В этомъ—начало будущих смут по присоединении
Малороссии).
Московские пограничные воеводы усердно досматривали, чтобы королевские люди,
ни в каком диуие, к воеводам и ни к кому иному не дерзали писать „непристойно", и
чтобы в титулах обоих соседних государей не было „ни прибавки, ни умаленья"... „а
есть ли хто в прописке тител объявится", то чтобы „всяк таковъ" был судим „и казнен
по вине своей, яко явный нарушитель миру*. Ревностным защитникам прав своего
царя, отвоеванных у Сигизмунда и Владислава с такими утратами и жертвами, было „в
великое подивленъе, какими обычаи князь Еремей Вишневетцкой, воевода руской, и
канцлер корунный, Юрьи Осолинской, и хорунжей корунный, и иные старосты и
державцы в листех своих писали, мимо вечного докончанья, неостерегательно, а по
вечному докончанью королевскому величеству царем и великим князем и многих
государств государем и обладателем не отписыватися и не именоватися*... „А люди
они" (внушали царские бояре, как недорослям), „князь Еремей и канцлер, думные и
сенаторы большие, и им бы обоих великих государей честь пригоже оберегать, болыпи
иных простых людей; а на канцлера то дело наипаче и иных людей надлежит, что
государская честь остерегать".
Точно как будто знали царские люди про отзыв Оссолинского перед папой о
Москалях, которые де одним именем христиане, а делом хуже последних варваров.
Теперь, накануне крушения польской силы -и славы, московский боярин Алексей
Трубецкой в простосердечной преданности интересам отечества, требовал, „чтобы
королевское величество, по вечному докончанью, велел нарушителей
139
докончанья казнити... чтоб от того меж обоими великими государи нашими
нелюбья и ссоры не было*.
Это достопамятное по своим повторениям внушение было писано 15 марта, а через
два дня Адам Кисель сообщил московским пограничным воеводам первую весть о
человеке, из которого польскорусская жизнь создала карателя шляхты за её
многовековые злоупотребления личною свободой. Б качестве руководителя
пограничных разбирательств с польской стороны, писал он к путивльскому воеводе,
который жаловался, что „буды отмежованное не уступают, пасек пщельных польские
чиновники не зносять* с царской земли, „и поселили хаты за рубежемъ*, а те с своей
стороны жаловались, „будто его царского величества воеводы с Ахтыра, Олжаного и
Бобрика у хрестян Гадяцкое волости всемше поклоны од пасек, их потом пасеки
многие насильством забрали и колко тысечий пщелы побили, и самих хрестян многих
порезали и порубили*. Кисель не верил таким „зачепкамъ* в противность „вечному
докончанью*, говорил о братской любви обоих пресветлых государей и о дружелюбном
соединении обоих великих государств, и только в конце письма упомянул о событии,
которое занимало его больше всех пограничных ссор и драк:
„Еще же о том тебе весть даю, и ты к его царскому величеству писать будешь, что
никая часть, тысеча, или мало того болш своеволников Козаков черкасцов избегли на
Запорожье; а старшим у них простий холоп, нарипається Хмельницкий; и думають
донских Козаков подбити на море... аще ли же збежить (Хмельницкий) з Запорожа на
Дон, и там бы его не приймати, не щадити, ни на море пустити*.
Деятельный охранитель Речи П осполитой Польской на другой день писал к
воеводе севскому, Замятне Леонтьеву, благодарил за уведомление о Калмыцкой Орде и
прибавил: „Толко того не разумею, што тая Орда в Крыму делами мает: чи сами з
собою междуусобную брань учнут, или обоим великим господарством пресветлых
господарей наших, совокупившися, вражду думають.—На сей стороне Днепра од
Очакова* (уведомлял он, в свою очередь) „Орды нет, толко две албо три тысечи: вся на
Крымской стороне14, и опять. занялся пасеками да будами, не предвидя, что скоро все
польское хозяйство на русской почве пойдет прахом.
