Елена Кудрявцева - Россия и становление сербской государственности. 1812–1856
Тома (или Фома) Вучич-Перишич представлял собой одну из наиболее колоритных фигур среди вождей уставобранительского движения. В прошлом верный соратник Милоша Обреновича, он еще при его власти часто подвергался наказаниям со стороны князя за необузданный нрав и самовольные действия. Будучи богатейшим предпринимателем края, он тем не менее пользовался поддержкой и уважением простого народа, перед которым умел предстать радетелем его интересов. Его речи, произносимые на многолюдных собраниях и скупщинах, живые и доходчивые, всегда имели успех у собравшихся. По мнению С. Йовановича, давшего характеристику всем наиболее значительным личностям эпохи, Вучич сделал для становления уставобранительского движения больше, чем его соратники – Гарашанин или Петрониевич[406]. В то же время в политической системе, установленной новой властью, не Вучич играл первую скрипку; ему скорее принадлежала роль ее защитника и стража. Жестокость, с которой он подавлял движения недовольных, мало отличалась от средневековых методов усмирения, применяемых турецкими властями.
Российское правительство крайне отрицательно отнеслось к переменам в Сербии. Во-первых, в лице Михаила Россия лишилась поддержки в высших кругах сербского руководства. Во-вторых, сама форма смены власти, в виде вооруженного восстания, не могла не вызвать протеста российских политиков. В течение многих лет основным стремлением России было поддержание спокойствия на Балканах; она резко осуждала все проявления, на ее взгляд, революционных выступлений южнославянских народов. Часто это происходило в ущерб влиянию самой России, которая придерживалась принципа «законности» установленной власти и нежелательности любых политических перемен в Балканском регионе. Все планы политического переустройства Османской империи, время от времени появлявшиеся в кругах деятелей культуры и политики, не находили поддержки государственных властей России и не выходили за рамки неосуществимых проектов. Наконец, отрицательное отношение к смене власти в Сербии было связано с тем, что за фасадом правления Александра Карагеоргиевича стояли все те же оппозиционеры, получившие возможность осуществить свою программу и не отводившие России той роли, которую она играла в княжестве на протяжении всех предыдущих лет.
Узнав о событиях в Сербии, в столицу Турции срочно прибыл Бутенев. К тому времени он, после десятилетней службы на посту посланника в Константинополе, получил назначение в Рим. Однако Бутенев счел необходимым лично присутствовать в турецкой столице, поскольку, пользуясь заслуженным авторитетом у османских властей и хорошо владея всей информацией о делах в Сербском княжестве, рассчитывал повлиять на ход событий. На встрече с министрами Порты Бутенев заявил, что в Сербии произошла настоящая революция и Россия, следуя своим политическим принципам, считает необходимым вмешаться в ситуацию, чтобы не допустить нежелательного распространения пагубного примера, поданного сербами[407]. Несмотря на сделанные предостережения, в сентябре 1842 г. Порта прислала в Сербию берат, утверждающий княжеское достоинство Александра Карагеоргиевича. Было сформировано новое правительство, в котором Вучич занял пост попечителя внутренних дел, а Петрониевич возглавил внешнеполитическое ведомство. Все ключевые места в правительстве принадлежали уставобранителям. Лидеры движения не скрывали своей внешнеполитической ориентации – в Сербии резко возросло влияние австрийского консула и прибывшего в Землин австрийского генерала Гауера. Частые посещения белградского паши и тесные контакты с Вучичем и Петрониевичем заставляли подозревать генерала в антирусской деятельности. Как выяснилось, Гауер проявлял личную инициативу в этом направлении и вел дела без определенных инструкций своего правительства, за что и был отозван из Землина[408].
Значительно улучшились отношения сербских властей с турецкой администрацией. Стремление Порты ослабить русское влияние в княжестве нашло наконец поддержку самих сербских подданных в лице лидеров одержавшего победу уставобранительского движения. Правда, его вожди чувствовали некоторую неловкость, когда сталкивались с недоумением народа по поводу охлаждения сербско-русских отношений и конфликта с российским консулом. А конфликт становился все более очевидным даже для непосвященных: во время народных празднеств по случаю утверждения Александра Карагеоргиевича князем российский консул не только не принял в них участия, но и демонстративно не вывесил флага на здании консульства.
Российское правительство заняло принципиальную позицию – оно считало выборы нового князя незаконными. Не входя в объяснения с сербскими властями, Николай I направил султану письмо, где попытался представить его жертвой заговора и обмана. Император утверждал, что не вступит в переговоры с «бунтовщиками» и не признает законности произошедших в Сербии перемен[409]. Той же осенью в Белград и Константинополь был командирован барон В. К. Ливен в качестве чрезвычайного комиссара по сербским делам.
Обращение российских властей к Порте не принесло желаемого результата. Более того, оно продемонстрировало крайнюю недальновидность петербургского кабинета, не желавшего считаться с тем фактом, что все события в Сербии произошли при прямой поддержке османского правительства.
Выступая пособниками оппозиции, турецкие власти преследовали несколько целей: во-первых, Россия теряла свои позиции в Сербии, а во-вторых, Порта освобождалась от Михаила Обреновича, правлением которого была недовольна. Ему ставилась в вину поддержка антитурецких выступлений в Боснии и Герцеговине, помощь Нишскому восстанию 1841 г Порта не скрывала своей заинтересованности в смене власти в Сербии. Турецкий паша в Белграде принимал непосредственное участие в подготовке переворота – именно он вместе с уставобранителями составил план, по которому должны были развернуться события в Белграде.
В отличие от российских австрийские власти были лучше информированы о событиях и отчетливо понимали, что смена династии в Сербии произошла при поддержке Порты. Поэтому, когда Ливен перед отъездом в Сербию посетил Вену, австрийский канцлер советовал ему рассматривать события в Сербии как свершившийся факт. Меттерних, впрочем, также назвал переворот незаконным и даже осудил его, но в то же время советовал Николаю I смириться с ним. Он предложил свой путь решения проблемы – высказал мысль о том, что положение в Сербии будет спокойнее, если из нее уедут все представители великих держав – кроме австрийского[410]. С их отъездом должны прекратиться все несогласия, касавшиеся княжества и имевшие слишком негативный отзвук в сербском обществе, отвечавшем открытыми бунтами. Ливен не имел полномочий на решение такого рода вопросов, к тому же было ясно, что они заведомо неприемлемы для Петербурга. Он продолжил путь в Сербию и 24 ноября прибыл в Землин, а 28-го – в Белград. Никто не ждал Ливена в княжестве – торжественной встречи он не удостоился. Императорский представитель вступил в переговоры с белградским пашой, намеренно избегая прямых контактов с сербской оппозицией, а позже лишь в присутствии турецких представителей имел беседы с Вучичем и Петрониевичем[411]. 23 декабря Ливен прибыл в Константинополь, где начал переговоры с османским правительством. Темой их стало положение в Сербии. Поскольку для турецких министров темы для дискуссии как бы и не существовало, переговоры в течение нескольких месяцев не сдвинулись с мертвой точки. Россия настаивала на созыве новой скупщины в Сербии и законном избрании нового князя. Но даже и на эти достаточно мягкие требования, которые позволили бы России «сохранить лицо» в неприятной для нее ситуации, Порта не соглашалась. 1 апреля 1843 г. Бутенев в Константинополе получил следующие инструкции: Россия остается при своем мнении – новый князь в Сербии должен быть переизбран законным путем. В противном случае речь шла о прекращении отношений с Портой.
Надо сказать, что обострение отношений с Османской империей происходило в неблагоприятной для России международной обстановке: западные правительства явно поддерживали Турцию. Франция даже попыталась созвать конференцию великих держав по сербскому вопросу, которой удалось избежать вследствие противоречий между европейскими державами. Одним из пунктов этих разногласий было вмешательство в сербские дела польских эмигрантов, отношение к которым у западных правительств было неоднозначным. Если Франция предоставила им официальное убежище и поддерживала их деятельность на Балканах, то австрийские власти относились к польской эмиграции крайне негативно. После польского восстания 1830–1831 гг. его лидеры и участники оказались во Франции, ряде балканских провинций Турции и в Константинополе. Главным эмиссаром польской эмиграции в Юго-Восточной Европе стал М. Чайковский[412]. Между ним и вождями уставобранителей установились тесные связи. В Белград был послан агент польской эмиграции Людвиг Зверковский (принявший фамилию Ленуар), который был секретарем Чайковского в Константинополе. Ленуар прямо предлагал оппозиционерам покончить с русским влиянием в Сербии, ориентируясь на помощь западных держав. Эти тезисы находили отклик среди «защитников Устава», искавших новую опору во внешнем мире. По воспоминаниям Чайковского, в Константинополе в это время проживала «масса поляков», скрывавшихся под мусульманскими и французскими именами[413]. Так, сам Чайковский носил имя Мехмет-Садык-паши. Польские эмигранты делали ставку на развертывание национального движения на Балканах, один из важнейших центров которого они видели в Сербии в связи с крайне неустойчивой внутренней ситуацией в княжестве. Одной из основных целей поляков было нанесение ущерба авторитету России в Сербии, дискредитация ее политики в этом регионе. Найдя поддержку и прибежище во Франции, польские эмигранты ориентировали сербских политиков на помощь именно этой страны. Их пропаганда имела успех среди определенной части сербской знати, которая положительно воспринимала идеи демократического развития страны по западному образцу. А. Петрониевич в газетной статье обвинял Россию в своекорыстии, отмечая, что «Сербия не обязалась состоять под вечным покровительством какого-либо одного двора; само собою разумеется, что Сербия в случае надобности может искать защиты у какого угодно независимого двора, и даже не одного только, а одновременно у многих»[414].
