Валерий Шамбаров - Иван Грозный против «Пятой колонны». Иуды Русского царства
Между тем Великое посольство, добравшись до Смоленска, оказалось в полной растерянности. Польские сенаторы не признали подписанного договора! Да и приехавший Жолкевский выкручивался так и эдак. Король требовал присяги себе, а не сыну. Об обращении королевича в православие поляки слышать не желали. А на послов насели, чтобы они от имени правительства приказали Шеину сдать Смоленск. Остальное, мол, потом утрясем. Но и русские делегаты сообразили, чем дело пахнет. Голицын с Филаретом твердо заявили, что не имеют права отойти от инструкций, полученных от Земского собора. Взбешенный король угрожал, но они упорно стояли на своем.
По всей стране присяга Владиславу лишь усугубила бедствия. Придрался шведский король Карл IX. Он находился в состоянии войны с Польшей – значит, и русские стали врагами. В России уже находились шведские контингенты под командованием Делагарди, к ним выслали подкрепления, они двинулись захватывать русские города. Но и польские отряды безобразничали повсюду. Сожгли Козельск, Калязин, подступали к Пскову и Новгороду. Сапега ушел от Лжедмитрия только для того, чтобы грабить южные уезды. Опустошил окрестности Новгорода-Северского, перебил тысячи жителей, детей продавал в рабство.
И даже покорность Сигизмунду не спасала. Тверь, Торжок, Старая Русса, Волоколамск впустили поляков, но гарнизоны обирали их и бесчинствовали. Смоленские и брянские дворяне изменили в надежде сохранить свои имения, поступили к королю на службу. Тем не менее их поместья разграбили, их семьи перерезали или угнали. Попытки добиться справедливости при дворе или хотя бы выкупить родных из неволи ни к чему не привели. Люди, поехавшие в Польшу искать жен и детей, «потеряли там головы».
В Москве первый месяц оккупации поляки вели себя подчеркнуто дружески. Но Сигизмунд начал бесцеремонно распоряжаться Россией как собственными владениями. Щедро жаловал послушных, Мстиславского и Салтыковых. Своего полковника Гонсевского произвел в бояре и назначил начальником Стрелецкого приказа, а в качестве доверенного лица прислал в Москву Федора Андронова – он стал главой Казенного приказа, а заодно и тайной службы. Рассылал шпионов и составлял для интервентов списки недовольных. В октябре поймали некоего попа Харитона, под пытками вынудили к нужным признаниям (от которых Харитон потом отрекся). Сфабриковали обвинение в заговоре и арестовали патриотическую часть правительства – патриарха, Воротынского и Андрея Голицына.
От московского гарнизона поехали отряды по городам собирать жалованье. Поляк Маскевич писал: «Наши ни в чем не знали меры; они не довольствовались тем, что с ними обходились ласково, но что кому понравилось, то и брали, хотя бы у помещика жену или дочь». Тут уж встревожились бояре – это был лучший способ взбунтовать народ. Выезды прекратили, стали платить из московской казны. Но поляки уже чувствовали себя в столице полными хозяевами, наглели. Мстиславский во всем шел у них на поводу. Да он больше и не котировался, делами заправляли Гонсевский, Михаил Салтыков и Андронов. «Боярин» Гонсевский казнил людей без суда, конфисковывал поместья и имущество, раздавая своим сторонникам. Прочие бояре очутились в положении заложников. Боялись и поляков, и восстания черни.
Мстиславский, Салтыков и иже с ними провели и утвердили через Боярскую думу новый наказ для Великого посольства – требовали, чтобы оно присягало Сигизмунду, а Смоленску приказало сдаться. Однако Филарет, Голицын и большинство делегатов, которые оказались в королевском лагере на положении пленников, отвергли такие поползновения. Указали, что послов направили не от Думы, а от Земского собора. Они примут лишь инструкции с подписями патриарха и земских сословий. Поляки настаивали, силились их застращать. А Салтыков с Гонсевским насели на Гермогена, заставляли подписать грамоту к послам и смолянам. Но и патриарх держался твердо, отказался.
Между тем по России растекались вести о польском коварстве. Из посольского стана хитростью сумел уехать келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, разнося правду. А Захар Ляпунов притворно подружился и бражничал с поляками – а тайно пересылал брату Прокопию известия о намерениях интервентов и обращении с дипломатами. Рязанский лидер Прокопий гневно отписал московским боярам: пришлют ли обещанного «православного» Владислава на царство или весь договор ложь? Пригрозил «биться насмерть с поляками и литовцами» и начал рассылать собственные воззвания.
5 декабря Мстиславский, Салтыков, Андронов явились к Гермогену, чтобы он запретил Ляпунову восстание. Патриарх объявил – если прежний договор исполнен не будет, он восстание благословит. Салтыков бросился на него с ножом, однако Гермоген угрозе не поддался и проклял его. В храмы на службы его еще выпускали, и он произнес гневную проповедь. Тогда поляки ужесточили его арест, окружили стражей. Но смельчаки все равно пробирались к нему, и патриарх передавал с ними свои послания. Он освобождал Россию от присяги Владиславу и призывал: «Мужайтеся и вооружайтеся и совет между собой чините, как бы нам от всех врагов избыти. Время подвига пришло!»
Но в это же время исчезло препятствие, разъединявшее патриотические силы. Лжедмитрий казнил изменившего ему касимовского царя Ураз-Мухаммеда. А татары за это прикончили «царя Дмитрия» (в его вещах обнаружили Талмуд и письма по-еврейски). Попыталась было солировать Марина, она была беременной и вскоре родила сына. От кого – неизвестно, по словам ее дворецкого, она «распутно проводила ночи с солдатами в их палатках, забыв стыд и добродетель», а русский летописец выразился проще: «Маринка воровала со многими». Младенца она торжественно вручила казакам и калужанам, дескать, вот вам «царевич Иван Дмитриевич». Но ребенка и мать никто всерьез не воспринял.
А Ляпунов снесся с Заруцким, с «тушинским боярином» Трубецким – договорились действовать вместе. К ним присоединился воевода Зарайска Пожарский. Начали созывать Первое Земское ополчение. Гонсевский встревожился. Под страхом смерти потребовал от москвичей сдать оружие. Ввел комендантский час, ночью по улицам ездили патрули, на месте убивая нарушителей. На окраинах выставили заставы – у кого находили оружие, топили в проруби. Перехватили одно из воззваний патриарха, которое вез дворянин Чертов. Его казнили, а Гермогена заточили в келью Чудова монастыря, лишив бумаги и чернил. Но и сейчас гонцы ухитрялись проникать к нему, увозили его призывы на словах. Начали рассылать воззвания и архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, келарь Палицын.
В марте 1611 г. земские отряды выступили на Москву. По тем временам наша столица считалась огромным городом. Иностранцы отмечали, что она «намного больше Лондона с предместьями», «больше Рима и Флоренции». В центре – мощная крепость Кремль, к нему примыкал Китай-город, тоже опоясанный стеной. С запада, севера и востока Кремль и Китай-город окружал Белый город, также укрепленный. Еще одним внешним кольцом раскинулся Земляной город, а с юга, в излучине Москвы-реки – Замоскворечье, их окружала деревоземляная стена.
Гонсевский всерьез опасался восстания населения. Но наступало Вербное воскресенье. По традиции в этот праздник устраивалось торжественное шествие, патриарх выезжал на «осляти» – специально подобранной смирной лошади, которую вел под уздцы сам царь, и посмотреть съезжались люди со всех окрестностей. Поляки были в затруднении, боясь и праздничных толп народа, но боясь и запретить праздник, чтобы не спровоцировать мятеж. Все-таки разрешили. Вместо «царя Владислава» вел «ослятю» боярин Гундуров. Это был последний выезд Гермогена на люди, как бы предваривший мученичество самого патриарха. А для Москвы Страстная неделя стала таковой в прямом смысле.
Люди знали, что приближаются освободители, происходили стычки с поляками. Во вторник, 19 марта, оккупанты стали хватать извозчиков, чтобы перевозить пушки. Те начали отбиваться, позвали на помощь. Тогда Гонсевский бросил на безоружный люд войска. Поляк Стадницкий вспоминал, что «они рассекали, рубили, кололи всех без различия пола и возраста» и сами были в крови с ног до головы, «как мясники». Толпы в панике бежали в Белый город. Но многие москвичи стали вооружаться чем попало.
А предводители ополчения действительно готовили восстание, для этого в Москву пробрался Дмитрий Пожарский. Он возглавил сопротивление на Лубянке, построили острожек, с Пушечного двора притащили орудия. Возникли центры обороны на Кулишках, в Замоскворечье. Поляки нарвались на крепкий отпор, покатились назад. Но Гонсевский велел поджигать Замоскворечье и Белый город. Жарко заполыхали дома, а каратели продвигались следом за огнем, спасающиеся толпы москвичей расстреливали из пушек и мушкетов. Заодно расправлялись с политическими противниками. Зверски убили содержавшегося под арестом Андрея Голицына.
