Джесси Байок - Исландия эпохи викингов
Вольноотпущенники
Исландская правовая система, уважая права свободных людей, распространяла их и на вольноотпущенников (рабов, которым была дарована свобода) и их наследников. Рабов — в основном, судя по всему, кельтского происхождения — привезли с собой на остров первопоселенцы, но они очень быстро интегрировались в местное общество.[211] Ни число, ни даже процентная доля рабов в Исландии эпохи заселения неизвестны, и, вероятно, рабство было, так сказать, внутрихуторским феноменом — к примеру, женщины-рабыни служили в основном кормилицами, воспитательницами и наложницами. Большинство рабов получили свободу в ходе X века, хотя отдельные упоминания о рабах встречаются и в текстах, описывающих события начала XII века.[212] Некоторые вольноотпущенники обзаводились землей, большинство же, вероятно, становились лишь арендаторами. Последних теоретически было два типа: арендаторы-работники (дисл. búðsetumenn), которые обязаны были, кроме аренды, работать у арендодателя на хуторе, и полные арендаторы (дисл. leiglendingar), обязанные лишь арендной платой, — но различить эти два класса на практике не представляется возможным, так как в Исландии арендатор пользовался тем же объемом прав, что и свободный, например, имел право осуществлять кровную месть и принимать виру.[213] Согласно «Серому гусю», лишь наемные работники и нищие рыбаки не имели права выбирать себе годи:
Человек, который начинает хозяйствовать на хуторе весной, должен выбрать себе годи, какого захочет. Хутор — это такое жилье, где имеется молочный скот. А если у человека нет молочного скота, то он все равно должен выбрать себе годи, если владеет своей землей. А если у человека нет ни земли, ни молочного скота, то тогда его годи — тот, кого выбрал себе хозяин хутора, на котором человек живет. Если же человек занят ловлей рыбы, то его годи — тот, кого выбрал себе хозяин земли, на которой человек живет. Человек должен объявить, какого годи он выбрал себе по своему желанию, на альтинге либо на весеннем тинге [várþing], как ему хочется.[214]
Глава 8
Саги об исландцах «Сага о Стурлунгах»: средневековые тексты и движения за национальную независимость нового времени
Каждому обществу присуща своя социальная драма, а каждой драме — свой собственный стиль, своя, уникальная эстетика течения конфликта и его разрешения. Естественно ожидать также, что в словах и делах главных действующих лиц такой драмы отразятся социальные ценности, на которых зиждется ее стиль.
Виктор Уиттер Тёрнер, «Исландские саги с точки зрения антрополога»От привычных нам «героических сказаний» саги отличаются тем необыкновенно пристальным вниманием, какое они уделяют человеческой мерзости, низости и подлости.
Уильям Патон Кер, «Темные века»Саги об исландцах, повествующие о событиях десятого и начала одиннадцатого веков, а с ними тексты, составляющие «Сагу о Стурлунгах» и повествующие о событиях с 1120 по 1264 год, представляют собой наиболее важный и одновременно наиболее подробный источник для изучения социальной и экономической жизни средневековой Исландии. Эти две связанные между собой группы прозаических текстов на древнеисландском языке — настоящее сокровище для исследователя общественного сознания и правил общежития, действовавших в Исландии эпохи народовластия.[215]
Саги об исландцах
Саги об исландцах — на современном исландском Íslendingasögur — иногда также называются родовыми сагами.[216] Этим текстам нет аналогов в литературе континентальной Европы той эпохи, ни в латинской, ни в нелатинской — в последнем случае исторические тексты, за редкими исключениями, сплошь стихотворные и носят куда более «эпический» характер, нежели саги. Некоторые из саг об исландцах рассказывают о заселении острова, но в большинстве своем они повествуют о событиях, происходивших с середины десятого по начало одиннадцатого века, так называемого «века саг». В лаконичной и непосредственной манере они говорят о жизни простых бондов и годи из самых разных уголков страны, о семейных и иного рода делах людей из самых разных слоев общества. В них ярко показано, какие возможности для предприимчивого индивидуума предоставлял островной мир Исландии эпохи народовластия и как такие личности в одних случаях добивались успеха, а в других оказывались у разбитого корыта.
Тексты «Саги о Стурлунгах» заняты в основном судьбами тех, кто участвовал в борьбе за власть в среде появившейся в те десятилетия сверхэлиты, и уделяют мало внимания подробностям личной жизни простых бондов и людей средней величины, влияние которых оставалось на локальном уровне. Напротив, в фокусе саг об исландцах находятся именно последние. Какую сагу об исландцах ни возьми, в ней будет говориться о делах совершенно частных и мелких; читатель получает шанс заглянуть на социальную «кухню» и увидеть, чем в действительности были заняты семьи на хуторах, какие насущные задачи людям приходилось решать, как завязывалась или не завязывалась семейная жизнь. Кризисным ситуациям родовые саги, конечно, уделяют особое внимание, тем самым несколько преувеличивая их важность, — кроме того, речь, как правило, идет не о проблемах рода или группы родичей (как, казалось бы, следует из названия жанра), а о проблемах того или иного мелкого региона в Исландии. Мы видим, как одни и те же или похожие поступки совершаются разными лицами в разных уголках острова. Подробности и фон событий меняются, но сага всякий раз рассматривает, словно под увеличительным стеклом, типичные ситуации, в которых оказываются люди, и их попытки из этих ситуаций выпутаться — когда успешные, а когда, напротив, провальные. Особый упор делается на то, как следует исландцу реагировать на притязания чрезмерно амбициозных или в ином смысле опасных личностей, какие действия, в том числе правовые, предпринимались теми или иными известными исландцами в тех или иных ситуациях, как и при каких обстоятельствах в ход событий вмешивались третьи лица, какие альтернативы имелись для разрешения споров и конфликтов, на каких условиях мирились стороны, как завязывались связи взаимопомощи, как они работали и как их полагалось поддерживать.
В устной саге, как и вообще в устной литературе, абсолютной точности в передаче всего массива конкретных фактов не требовалось. Рассказчику саги также не приходилось заучивать ее текст наизусть — достаточно было помнить общую канву истории и иметь общее представление о ее правдивости, то есть быть уверенным, что нечто подобное в самом деле произошло в прошлом. Средневековая аудитория предъявляла к рассказчику саги иные требования, нежели современная. Главное — рассказ должен выглядеть правдоподобно и убедительно, то есть события должны излагаться так, что слушатель воспримет их как вероятно на деле происходившие, а ход их и взаимосвязь должны соответствовать его представлению об устройстве исландского социума. В этом случае услышанная история окажется полезной в плане освоения логики, на которой основано общество средневековой Исландии и согласно которой протекает распря. Саги в значительной мере исполняли роль воспитательной литературы, обучая исландцев правилам жизни в обществе.
В более ранней книге, озаглавленной «Распря в исландской саге», я выдвигал гипотезу, что распря служила элементом сплочения и стабилизации исландского общества эпохи народовластия.[217] Правила ведения распри, сформировавшиеся в Исландии, ограничивали число ситуаций, когда общественное спокойствие в самом деле нарушалось; на всем протяжении эпохи народовластия конфликты протекали в определенных рамках, а физическое насилие не выходило за приемлемые для общества пределы. Принципы, согласно которым развивалась распря, одновременно обеспечивали и структуру повествования для саг.[218] Рассматривая вопрос о том, что такое «устная сага» в дописьменную эпоху, я пришел к выводу; весьма вероятно, что устная сага существовала как высокоорганизованное явление дописьменной исландской литературы, а ее композиционные приемы и устройство легли впоследствии в основу саги письменной. Техника устной саги была весьма гибкой и строилась на использовании «элементарных эпизодов», которые могли встречаться в рассказе в произвольном порядке.[219] Я выделяю три категории таких эпизодов: конфликт, вмешательство третьих лиц либо переговоры, разрешение конфликта. Рассказчик — как устно, так и письменно — составлял из этих «кирпичиков» повествование, опираясь на свое знание правил поведения в исландском обществе той эпохи (какие действия социально приемлемы, какие нет); «кирпичики» могли располагаться в разном порядке на разном фоне и нагружаться разным объемом дополнительной информации.[220] Пользуясь этими «кирпичиками», рассказчик эксплицирует социальную норму — превращает ее в нарратив. В антропологическом же смысле «кирпичики» соответствуют стадиям развития исландской распри. Эти дискретные элементы, из которых собран сюжет, — главный признак сагового стиля. Они служили удобным инструментом для рассказчика — как «грамотного», в смысле знакомого с письмом и письменной культурой, так и «неграмотного», в смысле незнакомого с этой технологией[221], — позволяя ему составить целостное и сложное повествование зачастую весьма значительного объема.[222]
