Игорь Морозов - Праздничная культура Вологодского края
Довольно полное и точное описание типичной для Вологодского края сценки из Череповецкого уезда можно найти у С.В.Максимова. «Ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть «покойником», потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал и не убежал.
«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из виней сахарной бумаги с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горючие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане я платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего.
Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».
По окончании отпевания девок заставляют «прощаться с покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами…
Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» — кусками мерзлого конского помета».
Похожие сценки разыгрывались в Вологодских деревнях вплоть до 50-60-х годов нашего века. Правда, существовали некоторые местные различия в церемонии прихода покойника в дом, в его наряде, поведении и т. п. Скажем, в одних деревнях покойник ходил из дома в дом самостоятельно, а в других его возили на дровешках или даже телеге, привязав к ним. Чаще всего покойника заносили в дом на одной-двух сколоченных вместе досках, на полатнице или на скамейке, привязав к ним, чтобы покойник не упал или не убежал. Реже для этого применяли грубо сколоченное из досок подобие гроба или даже настоящий гроб, носилки или полотно —»коленкорово портно», «постильно».
Эти детали в той или иной степени отражают особенности реального похоронного обряда, нередко уже утраченные.
Покойник мог появляться и не через дверь. Скажем, в Череповецком уезде и по Широгорью парни заранее прятались в голбец и в разгар игрища выносили оттуда в корыте покойника с редешными зубами.
Наряд покойника также различался по степени архаичности. Чаще всего его заворачивали в «саван» — простыню, большое белое полотно или просто накидывали полотно на него сверху. Встречаются упоминания о том, что накрытый покрывалом «покойник» был голым (дд. Великодворская, Ростово, Халдынка, Климовская), хотя нередко под этим имелось в виду, что ряженый был в одной рубахе до колен, без штанов. Чаще, однако, покойника наряжали как настоящего мертвеца: в домотканое нижнее белое белье — рубаху, и портки (кальсоны), причем эротизм этого персонажа подчеркивался демонстративно расстегнутой ширинкой (д. Ростово) или прорехами в самом неподходящем месте (д. Ростове). Во всех описаниях особо подчеркивается цвет наряда («во воем белом набашон»), что объясняется, видимо, тем, что это старая разновидность погребальной одежды, которая некогда символизировала «одеяние предков».
У куйско-пондальных вепсов до начала века сохранялась и такая архаическая деталь наряда покойника, как остроконечный колпак (в реальном похоронном обряде остроконечное навершие обычно имел саван). Иногда колпак заменялся ведром (д. Брюшная). Напомним, что остроконечные колпаки или заостренные головы — обязательная принадлежность ряженых и «нечистых духов», «щуликунов», которые широко распространены на Русском Севере, особенно на территории бывших Архангельской и Олонецкой губерний.
Одной из главных задач покойника было запугивание детей и девушек. Отсюда разные «устрашающие» детали его облика. Часто упоминаются огромные репные или картофельные зубы, но обычно их делали в виде полукруглой пластины, которую ряженый держал во рту и внешний край которой завершался утрированными «зубами». Нередко для пущего устрашения в выдолбленную картофелину с «зубами»-прорезями клали уголек, и ряженый-покойник время от времени раздувал его, пуская изо рта дым и искры (дд. Паршино, Калинино, Новоселово, Великая Тарн.).
Для этой же цели лицо, а иногда и весь наряд покойника, обсыпали мукой, мелом или вымарывали сажей. В д. Великий Двор (Тот.) «покойник был весь умазан в сажу и в тесто», а в д. Чеченинской — сажей и мукой. Реже покойнику подвязывали бороду (дд. Подсосенье, Копоргино) и волосы из конского хвоста (д. Спирино), а нос перевязывали ниткой (д. Аксентьевская). В д. Марачевская облик покойника дополнял свиной пятачок, который он держал в зубах. Лицо обычно прикрывалось платком, сеткой или марлей, но так, чтобы были видны зубы.
Кульминационным моментом сценки с покойником было «отпевание» и «прощание» с ним. Главными фигурами «здесь были, конечно, поп и плакальщицы (жена», «родственники» покойника). Возглавляли процессию поп с дьячком, размахивая «кадильником» — кринкой с тлеющими и чадящими угольями и брошенными сверху шерстью или пометом, иногда сушеными травами, серой, берестой, чтобы сделать чад как можно более неприятным. «Лампадочкой гридят — мовтают кругом» (д. Подсосёнье). Иногда вместо «кадильника» махали подожженым старим лаптем.
В д. Павловская бросали в «кадило» табак, а в д. Дуброва — перец, чтобы заставить всех девок чихать. В д. Окатовская «старухи окуривали покойника травкой богородской (=чебрецом)».
Любопытно, что в деревнях со значительной долей старообрядческого населения оплакивание устраивали как на настоящих похоронах. «Покойника положат на постильно и охают: «0-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! 0-охх! И те мене за сутоцьки да под око-о-шецько-о! / Да по брусовой-то лавоцьки, / Да на родново племенницька (или иная степень родства). / Да ты куда жо средивси, Да ты куда наредивси? / В платьице да не нарядное, / Да (в) платьице умиральноё!» Зависяцця платком, да и охат тут над ним… А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно, итъ их ходит наряжонками, дак они и зацьнут прошчацця: «Простишь ли, старой-де, меня, грешную? «- «Тебя бог Простит!» Вот и все… Вот поприцитают, попрошчаюцця и опять понесли из избы-то» (д. Тырлынинская — здесь покойника носили по всей деревне).
В зависимости от степени «серьезности» оплакивания варьировались и тексты, которые распевал пол и плакальщицы. Очень часто, например, пели «Вечную память» — с большими или меньшими сокращениями и отклонениями от канонического варианта. Например, «поп» пел:
— Святы боже,
Святы крепки,
Святы бессмертный,
Помилуй мой!
Вечная память (2 р.),
Помянуть за упокой,
Человек-то был какой!
(вар.: Вецьная память,
Бесконецьная жис(т)ь!
Упокой, господи, душу нашу —
В дд. Цибунинская, Пеструха, Липин Бор пели «Господи, помилуй», добавляя «кто чево сумеет смешное»; «другой раз и матюки заворотят» (д. Пеструха). Брань в таких ситуациях некогда выполняла магическую роль: считалось, что она отпугивает всякую нечисть, предохраняет, в частности, участников церемонии от последствий опасного для них контакта с мертвецом. Такой же смысл имела замена имени. Например, в дд. Липин Бор, Лисицинская, Горка (Хар.), отпевая покойника, поп произносил: «Господи, помилуй / Усопшего раба (имярек)!» — называя при этом любое, произвольное имя (Сидор, Потап, Афанасий), что должно было отвести неприятные последствия «отпевания» от того, кто исполнял роль покойника.
С этой же целью перечисляли поименно («отпевали») всех присутствующих, браня тех, кого недолюбливали:
— Господи, помяни:
Трех Матрен,
Луку с Петром,
дядюшку Захара,
Сашечку и Маню,
Починочнова Ваню,
Гришу Хомоськово,
Игнашу Притовсково,
Микиту Рогоськово,
Фиста Молодьсково,
Ваню Каличёнка,
Он же и Романёнка,
Митю колдуна,
Евдисея бя…на.
Помяни, Господи:
дядюшку Трифона,
Старушку Ф……,
Сидора да Макара,
Скривёна мать Захара.
Оплакивание могло перемежаться шутливыми диалогами вроде: «Милушка, о чем ты плачешь? — О муже. — На ково твой муж-то был похож? — На назёмные (=навозные вилы!» (д. Ромашево Кирил.).
Этот диалог представляет из себя сокращенный вариант популярной шуточной песни, которая, видимо, также могла исполняться во время оплакивания «покойника», хотя Н.Иваницкий, записавший текст этой припевки в конце века, таких указаний не делает:
