Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II
В распоряжении короля оставались лишь прибрежные городки в Испанских Нидерландах (ныне — территория Бельгии), и многие из приближенных, включая никогда не унывающего ирландского иезуита Питера Тэлбота, настаивали, чтобы он съездил в Брюссель. Помимо того, рассуждал Тэлбот, тайный переход в католичество обеспечит Карлу договор с Испанией на любых условиях. Этот совет Карл благоразумно пропустил мимо ушей и, напротив, стал тщательно готовиться к визиту: он хотел, чтобы высокомерные испанцы оценили подлинное достоинство англичан и их дела. В Брюссель Карл отправил Ормонда, который должен был задать переговорам должный уровень, но дни перетекали в недели, не принося сколько-нибудь заметного прогресса, пока наконец король испанский, выяснив, что Кромвель снаряжает еще один мощный флот, не назначил нидерландского вице-короля своим представителем в Брюсселе. Испанцы поставили условием, чтобы Карл приехал туда один, надеясь, что молодой король, будучи в безвыходном положении и к тому же без советников, станет удобной игрушкой в их руках. Естественно, Карл и сам хотел произвести на испанцев впечатление. Он попросил Ормонда достать ему Новый Завет на испанском, чтобы хоть несколько слов сказать на их языке. Зная также строгость испанского этикета, Карл выражал в письме Хайду сожаление, что лишен возможности пользоваться его руководством в выборе правильных манер общения.
Отдавая себе в отчет во всех трудностях, Карл отправился в Брюссель переодетым, однако, когда его присутствие обнаружилось, вынужден был остановиться в какой-то деревушке неподалеку от города. Работа над договором заняла три недели и показала, что опыт, полученный в общении с шотландцами, не прошел даром: король приобщился к тонкостям международной дипломатии. Ни унизительных уступок, ни безвольного согласия с невыполнимыми требованиями на сей раз не было. После воцарения на троне Карл обязывался вернуть испанцам Ямайку. Он обещал также приложить все усилия, чтобы предотвратить пиратские действия английских судов у берегов Южной Америки. Кроме того, Карл согласился приостановить санкции против английских католиков и предоставить испанцам корабли для войны с Португалией. Взамен испанцы полностью оплачивали услуги шести тысяч солдат, которые составят костяк сил, долженствующих вернуть короля на престол. Солдаты начнут действовать, как только сторонники Карла захватят в Англии какой-нибудь береговой плацдарм.
Казалось, годам изгнания приходит конец, но тут выяснилось, что остались некоторые недоразумения. Испанцы рассчитывали, что Карл, завершив переговоры, вернется в Кёльн, где и воодушевит роялистов на штурм какого-нибудь английского порта. Однако в намерения короля это совершенно не входило. Он слишком хорошо понимал, с какими трудностями и расходами сопряжена подготовка такого предприятия. Напротив, Карл, стремясь выжать из ситуации все возможное, оставался в Брюсселе до последнего, пока наконец его настойчиво не попросили перебраться вместе с двором в Брюгге, где испанцы готовы были платить ему три тысячи экю в месяц. Естественно, французское содержание к тому времени давно уже кончилось, и в Кёльне в качестве залога невозвращенных ссуд остались лишь сервизы и белье. Увы! Брюгге, городок, конечно, славный, оказался всего лишь тихой заводью, и именно здесь, разгуливая по набережным узких каналов и слушая неумолчный звон колоколов, Карл почувствовал, сколь стремительно идут прахом лучшие его надежды.
Остановившись поначалу у Томаса Престона, ирландского роялиста, Карл затем переехал в уютный дом на р. От. Пребывая здесь, он мог заниматься теми важными и мелкими делами, которые выпадали монархам в изгнании: например, посещать заседания английского конвента или выполнять необременительные обязанности патрона лучников гильдий Св. Георгия и Св. Себастьяна. По пятам за ним следовали неизбежные кромвелевские соглядатаи, посылавшие в Англию явно приукрашенные отчеты о разгульной жизни роялистов. Брюгге якобы — «гнездо разврата и пьянства». Быть может, впрочем, некоторые из придворных короля действительно были не без греха, однако же сам он, погруженный в меланхолию и тоску по неосуществленным планам, мирно жил со своей новой любовницей, симпатичной Кэтрин Пегге. От нее у него родились дочь, умершая в младенчестве, и сын, бесхитростно названный Карлом Фитцкарлом. Была у Карла и дочь (Шарлотта Фитцрой) от Элизабет Киллигру, и еще он, похоже, ухаживал за Генриеттой Екатериной Оранской, юной дамой независимого склада, — в этом романе искреннее увлечение сочеталось с политикой. Карлу теперь нравились женщины с сильным характером, и, делая принцессе скромные, какие только мог себе позволить, подарки — перчатки из Парижа, например, — он самодовольно писал Таффе, что «таких женщин» у него еще не было.
О Люси Уолтер Карл того же не сказал бы. Угнетенная тяготами повседневного существования, взбалмошная по природе, она все больше деградировала морально и физически. Превратив и собственную жизнь и жизнь окружающих в Гааге в сущий кошмар, Люси вместе с детьми решила вернуться в Англию. Тут ее немедленно схватили агенты Кромвеля: как «жена или любовница» короля она представляла немалую ценность. Люси продержали в тюрьме две недели и допросили с пристрастием, после чего Кромвель решил, что с политической точки зрения целесообразнее всего будет ее отпустить; надо только придать этому акту публичный характер, так, чтобы люди говорили о щедрости души протектора. Насмешливо обозвав Карла ханжой и королем-благотворителем, проматывающим деньги на таких женщин, как эта, он распорядился освободить «даму для королевских радостей и юного наследника» и отослать обоих во Фландрию. В следующем месяце Люси уже была в Брюсселе.
Раздраженный и обеспокоенный, король твердо решил отобрать у Люси сына и, поселив ее с Яковом в доме одного из своих приверженцев, сэра Артура Слингсби, велел тому «по возможности без шума отобрать ребенка у матери». Но Слингсби оказался не тем человеком, которому можно было доверить такую миссию. Люси не смогла заплатить за проживание, и Слингсби попытался было взять ее под стражу. Прижимая маленького Якова к груди, Люси с громкими рыданиями выбежала на улицу. Прохожие сразу же встали на сторону несчастной матери, а Слингсби только усугубил положение, заявив во всеуслышание, что действует от имени английского короля. Это вызвало такое волнение в городе, что вынужден был вмешаться сам мэр, и Карлу, которому в тот момент меньше всего нужны были дипломатические скандалы, не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с переселением своей прежней возлюбленной в дом лорда Кастлхэвена.
Используя в качестве посредника графа Ормонда с его неизменно внушительными манерами, Карл попытался объяснить мэру сложившуюся ситуацию. В письме ему граф, ссылаясь на «чудовищное и неприличное поведение» Люси, писал, что присутствие ее сделалось совершенно невыносимым для короля и его приближенных. Лучше всего ей как-нибудь незаметно исчезнуть, намекал Ормонд, выдерживая тон оскорбленного достоинства, отличающий все письмо. «Таким образом Вы не просто обяжете короля; это будет великим благодеянием для ребенка, а в конечном итоге и для его матери, — быть может, она сменит наконец образ жизни, который навлекает на нее справедливые упреки окружающих». Если же Люси откажется, то последствия будут самыми печальными. «В таком случае, — продолжал Ормонд, явно рассчитывая, что эти слова дойдут до Люси, — к ее прежним безумиям добавится еще одно, на сей раз касающееся невинного ребенка, так как он вынужден будет из-за ее упрямства разделить все беды, которые неизбежно свалятся на мать, когда Его Величество лишит обоих своего попечения». Те же, кто в таких обстоятельствах станет на сторону Люси, нанесут королю «ущерб» и выкажут таким образом свое «явное неповиновение».
Столкнувшись с такого рода шантажом, Люси решилась на крайнюю меру. Она пригрозила обнародовать письма Карла. Сообразительный, как всегда, О'Нил предложил, чтобы Слингсби как-нибудь завладел ими, да поживее; Карл же тем временем отправил в Брюссель гонца, некоего Эдварда Проджерса, с наказом под каким-нибудь благовидным предлогом увезти ребенка. Люси отлично понимала, какие тучи сгустились у нее над головой. Когда Проджерс попытался увести Якова, она закатила настоящую сцену, и все же сопротивление ее было безнадежно. В конце концов, больная и измученная, Люси вынуждена была уступить. Ребенок оказался у Карла, который сразу же отдал его на попечение Крофтса из Литтл-Сэксема, недавно возведенного в баронское достоинство. Так мальчик стал Яковом Крофтсом. Компенсируя недостатки образования, опекун отправил его в Париж, где тот поступил в янсенистскую школу Порт-Рояля. Последовала за ним в последнем приступе отчаяния и Люси; в Париже под самый конец 1658 года она умерла, как пишут, «от дурной болезни». Но наследство оставила — в лице славного мальчугана, которому предстояло стать для отца настоящей головной болью.
