Ю Фельштинский - Коммунистическая оппозиция в СССР (1923-1927) (Том 1)
Я приведу один пример, но, как мне кажется, показательный. В нашей печати сообщалось, что меньшевистский "Социалистический вестник" во время прошлогодней дискуссии возлагал большие надежды на "оппозицию" или на отдельные ее элементы. Я не проверял этого сообщения, но вполне допускаю, что такие проницательные реалисты, как Дан и К0, надеявшиеся всю жизнь на демократизацию буржуазии, ныне исполнились надежд на меньшевизацию большевистской партии. Однако, совершенно случайно раскрыв No 7 правоменыпевистской "Зари", я в статье Ст. Ивановича нашел следующую критику, направленную против надежд Дана и К° на эволюцию большевистской партии. "Может быть, им (Дану и К0) что-нибудь известно насчет этой оппозиции такое, что неизвестно всем прочим. Но если им известно только то, что известно и всем прочим, то не может же им быть неизвестным и то, что именно среди оппозиции внутри РКП находятся наиболее утопические сторонники диктатуры, наиболее твердокаменные ее ортодоксы, влияние которых и сказалось в последних взрывах левого бешенства, в антинэповском курсе и тому подобное. Каким образом именно из этих ортодоксов "октября" могут
выделиться по словам платформы "элементы, способные... сыграть, благодаря своему положению, значительную роль в деле подготовки демократической ликвидации диктатуры"? Платформа находит, что вес это может совершиться "под давлением развивающегося и приходящего к классовому сознанию рабочего движения". Но это совершенно произвольная гипотеза, при том опровергнутая жизнью еще до того, как она попала в платформу. Именно под влиянием длинной полосы бурных забастовок, иногда даже с политическими требованиями, оппозиция РКП потребовала усиления диктатуры, крови буржуя, нового курса. Жизнь показала, что оппозиция выделяет наиболее прожженных демагогов диктатуры, а платформа ждет отсюда выделения элементов демократии. Как неразумно поступает жизнь, что так расходится с платформой!" (стр. 197).
Эту цитату из статьи беломеньшевистского проходимца я с естественной брезгливостью воспроизвожу в работе, посвященной внутренним вопросам нашей партии. Я далек от мысли делать из цитаты какие-либо политические выводы, кроме одного: осторожнее с отзывами и суждениями эмиграции! Осторожнее с вырванными наудачу суждениями европейской буржуазной печати! Мнения врагов учитывать всегда полезно. Но нужно это делать критически и не наделять врага большей прницатель-ностью, чем та, какою он располагает на деле. Не забудем, что буржуазия вслепую судит о тех для нее совершенно недоступных вопросах, которые составляют главное содержание нашей работы. Не забудем, что мировая капиталистическая печать не раз на протяжении советского режима заявляла, что Ленин стремится перевести Россию на национально-консервативные рельсы, но что ему мешают "левые", под именем которых фигурировали то Бухарин, то Зиновьев, то автор этих строк. Неужели же эти суждения были симптомом чего-либо другого, кроме тупости буржуазной мысли пред лицом задач пролетарской диктатуры? Особенно же недопустим такой образ действий, когда мы своими пристрастными, искуствен-ными обвинениями сперва вводим в заблуждение томящуюся надеждами буржуазную печать, а затем кривое отражение в ней наших собственных слов выдаем за убедительную буржуазную оценку. Таким образом мы выдаем за реальность тень того призрака, который мы сами создаем!
* * *
Чтобы придать призраку "троцкизма", построенному на комбинации старых цитат, хоть некоторую актуальность (злободневность), критиками, особенно тов. Зиновьевым, выдвинуты были -- правда, в крайне общей и неопределенной форме, -- вопросы текущей внутренней политики. Никакой дискуссии по этим вопросам я не поднимал. Ни на какие конкретные столкновения по этим вопросам тов. Зиновьев не ссылается. Никакого повода мое предисловие для обсуждения этих вопросов не дает. Решения XIII съезда я нигде не оспаривал и во всей своей работе строго проводил. Но, так или иначе, мое предисловие было истолковано не на фоне поражения немецкой революции, а на фоне прошлогодней дискуссии. В связи с этим мое предисловие послужило поводом для постановки вопроса о моей "линии" вообще.
Тов. Зиновьев выдвигает целый ряд пунктов, которые должны, по его мнению, характеризовать мою линию, как направленную против линии партии.
Я стремлюсь будто бы ослабить руководящую роль партии в государстве. Я не могу принять это обвинение ни в какой степени. Чтобы подойти к этому общему вопросу совершенно конкретно, я напомню хотя бы, что рядом постановлений последнего времени ЦК снова и очень категорически высказался против замещения партийными органами местных органов советской власти. Должно ли это постановление ослабить роль партии? Нет, правильное проведение этой линии только усилит и укрепит роль партии. Разумеется, в этих рамках могут быть практические расхождения. Однако, и относительно таких чисто практических расхождений тов. Зиновьев не приводит каких-либо новых примеров, так как их в практике нашей работы не было.
Я не могу также ни в малейшей мере принять обвинение в том, будто я стремлюсь превратить партию в сумму фракций и группировок, - в духе английской рабочей партии. Карикатурность этого утверждения говорит сама за себя. Правильно или неправильно мое понимание октябрьских уроков, но нет никакой возможности рассматривать мою книгу об октябре, как орудие фракционной группировки. Такой цели я себе не ставил и ставить не мог. Нелепо вообще думать, будто в правящей массовой партии можно создавать "группировки" на почве исторических оценок!
Я не останавливаюсь на вопросах о "спецах", о финансах, о Госплане и прочее и прочее, так как совершенно не вижу тут материала для "дискуссии" и ни с какой стороны не давал повода поднимать заново эти вопросы.
Остается, наконец, вопрос о моей недооценке крестьянства, как основном будто бы источнике моих ошибок, действительных и мнимых. Я не буду говорить о прошлом, так как это завело бы нас в безвыходные дебри. Я не буду останавливаться на том, что моя брест-литовская ошибка вытекала не из "игнорирования" крестьянства (на революционную войну с его стороны я не рассчитывал), а из надежды на более быстрое развитие революционного движения в Германии. Но в отношении настоящего и будущего я считаю необходимым остановиться на этом основном обвинении, бесформенном, но настойчивом.
Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений брест-литовской истории, допущенных Куусиненом. У него выходит так: уехав в Брест-Литовск с партийной инструкцией: в случае ультиматума - подписать договор, я самовольно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись. Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума, выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК. Один лишь тов. Зиновьев предлагал дать мне инструкцию о немедленном подписании договора. Но это было отвергнуто всеми остальными голосами, в том числе и голосом Ленина. Все соглашались, разумеется, что дальнейшая затяжка переговоров будет ухудшать условия договора, но считали, что этот минус переве
шивается агитационным плюсом. - Как я поступил в Брест-Литовске? Когда дело подошло к ультиматуму, я сторговался насчет перерыва, вернулся в Москву, и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК, по моему предложению, решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это можно без труда проверить по протоколам ЦК. Куусинен грубо извращает брест-литовскую историю. Допускаю, впрочем, что злой воли тут нет, а есть просто незнание и непонимание.
Прежде всего нужно отвергнуть карикатурную мысль, будто формула "перманентной революции" есть для меня какой-то фетиш или символ веры, из которого я вывожу все свои политические заключения и выводы, особенно поскольку они связаны с крестьянством. В таком изображении дела нет и тени правды. После того, как я писал о перманентной революции с целью уяснить себе будущий ход развития революционных событий, прошли многие годы, произошла самая революция, развернулся богатейший опыт советского государства. Неужели же можно серьезно думать, будто мое нынешнее отношение к крестьянству определяется не коллективным опытом нашей партии и моим личным опытом, а теоретическими воспоминаниями о том, как я в таком-то году представлял себе развитие русской революции? Ведь был, и нас кое-чему научил, период империалистской войны, период керенщины, земельных комитетов, крестьянских съездов, борьбы против правых эсеров; период непрерывного солдатско-делегатского митинга в Смольном, где мы боролись за влияние на вооруженного крестьянина; был опыт брест-литовского мира, где значительная часть партии, руководимая старыми большевиками, не имевшими ничего общего с "перманентной революцией", рассчитывала на революционную войну и многому научила всю партию на опыте своей ошибки; был период строительства Красной армии, где партия в ряде опытов и подходов создавала военный союз рабочего и крестьянина; был период хлебной разверстки и тяжелых классовых конфликтов на этой почве... Затем партией взят курс на середняка, и курс этот постепенно привел к очень значительному изменению партийной ориентировки, -разумеется, на той же самой принципиальной основе; был совершен затем переход к свободе хлебной торговли и к нэпу - со всеми, вытекающими отсюда последствиями. Неужели же можно класть на одну чашу весов весь этот гигантский исторический опыт, которым питаемся мы все, а на другую чашу -- старую формулу перманентной революции, которая будто бы должна везде, всегда и при всех условиях приводить меня к недооценке крестьянства? Неверно это, нереально. Я решительнейшим образом отвергаю такое богословское отношение к формуле перманентной революции. Сама эта формула отражала давно пройденную ступень развития. Она вытаскивается и раздувается только потому, что иначе трудно обосновать сегодняшнюю "недооценку крестьянства" и создать призрак "троцкизма".
