Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир
На этом фоне добровольческое движение выступало своего рода жертвенным антиподом солдатской разнузданности. В советское время о нем вспоминали с сарказмом: «В нашем полку офицерство, вольноопределяющиеся, комитетчики и писаря украсили рукава черепами и черно-красными шевронами» 83. Действительно, без показухи не обошлось. Была разработана присяга «революционера-волонтера». Ударники давали клятву перед «черно-красным знаменем – символом революции и борьбы за свободу», обещая бороться за честь России, возвращение «утерянных земель», «свободу, равенство и братство».
Кое-где эта инициатива имела успех. Случалось, что целые полки отказывались от старых знамен, предпочитая новые революционные штандарты. Ударник обязывался «наступать впереди всех», «не иметь никаких братаний с врагом», не сдаваться в плен живым, не потреблять спиртного, а также быть терпимым к политическим убеждениям товарищей по оружию. Однако основная солдатская масса ударников боялась и ненавидела.
На деле порыв ударников увеличил неразбериху, в том числе политическую. Вопреки провозглашенной партийной нейтральности среди ударников оказалось немало как правоэсеровских элементов, так и людей, ненавидевших социалистов. Во время смотра 1‑го юнкерского ударного батальона его командир капитан К. С. Попов не отдал чести Б. В. Савинкову, в прошлом знаменитому эсеровскому террористу, а ныне правительственному комиссару. Когда Савинков приказал арестовать офицера, ударники едва не подняли комиссара на штыки. Позднее батальон был расформирован как «контрреволюционный» 84. Савинков обычно внушал: «Мы, старые революционеры, на смерть ходили в одиночку, а вы идете на подвиг большой семьей». Сомнительно, чтобы подобные доводы убеждали.
Некоторые ударники выделялись высоким боевым духом. 24 июня 1917 года отличился Корниловский ударный полк. В ряде случаев «батальоны смерти» помогали остановить бегство с фронта дезертиров и бунтарей, расстреливая их на месте. Однако генерал А. П. Будберг считал нелепостью «объявление сразу целых полков „частями смерти“, надевание повязок с черепами». Он видел в этом проявление «мишурной шумихи», насаждаемой окружением «одного из самых ничтожных революционных прыщей» – А. Ф. Керенского.
Особые проблемы возникали в связи с формированием женских ударных батальонов. Инициатором их в мае 1917 года выступила унтер-офицер М. Л. Бочкарева, вскоре произведенная в прапорщики. В прошлом феномен «кавалерист-девицы» в России был известен. Теперь, после того как было получено разрешение от А. А. Брусилова, хлынул поток прошений от женщин, особенно солдаток и казачек Дона, Кавказа и Кубани (а вовсе не экзальтированных буржуазных дамочек, как уверяла левая пропаганда), готовых вступить в пехотные батальоны. Некоторые ударницы оказались психически неуравновешенными. Обнаружились забеременевшие. Отдельные энтузиастки видели в своем участии в боях продолжение борьбы за эмансипацию.
На женское ударничество реагировали по-разному. 19 июня из Вятки интеллигентная девушка сообщала: «У нас носится слух, что будет мобилизация женщин до 45-летнего возраста… И уже идут добровольцы-женщины в так называемый „полк смерти“. При одном митинге сразу записалось 40 женщин. А что? Мне хочется». Однако вряд ли уставшая от войны армия нуждалась в легкомысленных искательницах приключений.
Пропаганда женского ударничества продолжилась. Популярный журнал публиковал фотографии Бочкаревой, коллективные снимки ударниц в Петрограде, Симбирске, других городах. Рядом размещались фотографии участников Ударного батальона увечных георгиевских кавалеров. Эти снимки намеренно сочетались с рисунками «грузовиков с кронштадтскими матросами, солдатами и рабочими-большевиками, терроризирующими население столицы».
Однако оформление ряда женских частей, возникших явочным порядком в Баку, Вятке, Харькове, Мариуполе, Полтаве, Минске, Симбирске, завершить не удалось – назначенный Верховным главнокомандующим вместо проштрафившегося А. А. Брусилова Л. Г. Корнилов был против участия женщин в боях, полагая, что практичнее использовать их в тылу. Узнав об этом, многие энтузиастки отказывались от службы. Особенно резко против женских батальонов выступил Всероссийский совет крестьянских депутатов, увидевший в этом стремление «сделать из этого моду, устроить себе развлечение». В сатирических журналах реагировали так: «А будут ли мужья, оставшиеся в тылу, получать паек за жен, ушедших на фронт, как раньше получали жены?»
Женские части, отправленные на фронт, сразу столкнулись с неприязненным отношением солдат. Только незначительная часть женщин приняли участие в боях. В целом движение «доброволиц» не только не помогло оздоровлению армии, а лишь усилило неразбериху. Между тем в Великобритании, Германии и Австро-Венгрии вспомогательная женская военная служба охватывала до 100 тысяч человек. В середине октября 1917 года в российских военных верхах пришли к выводу, что «женское военное движение, столь усиленно муссированное печатью и ходатайствами отдельных лиц и целых организаций в начале революции, не оправдало своего существования». Тем не менее одному из подразделений ударниц пришлось принять участие в обороне Зимнего дворца.
Основная масса солдат отнеслась к наступлению отрицательно. Наступление они понимали как наступление на их, ими самими завоеванную свободу. Братания отнюдь не прекратились. В период с 10 по 17 июня 1917 года в одних частях «раздавались голоса против наступления», в других – настроение было «колеблющееся», а на Юго-Западном фронте «агитация и пропаганда большевиков и прибывающие пополнения мешали быстрому улучшению настроения». Нередко солдаты грозили: «Если нас заставят идти в наступление насильно и если наступление будет неудачно, то мы переколем штыками всех офицеров». Угрожали даже членам армейских комитетов, агитировавших за наступление. Помощник комиссара 8‑й армии К. Анардович, агитировавший за наступление, был схвачен толпой разъяренных солдат. Со скрученными за спиной руками, под градом сыпавшихся на него ударов, Анардович кричал: «Я и на виселице, в петле скажу вам, что вы – сволочи!» Поразительно, но после этого его отпустили. Солдатам не нужна была их – генералов и буржуазии – победа.
Значение военного успеха понималось в верхах по-другому. «Если не разовьется наступление, тогда надо сознаться – конец», – говорил Г. Е. Львову земский деятель Ю. А. Олсуфьев, упрекая его в том, что он «мало власти показывает». Впрочем, от Львова уже ничего не зависело. Теперь даже А. Ф. Керенскому солдаты заявляли: «…В наступление не пойдем, и мы вас министром не признаем». Он неслучайно получил прозвище «главноуговаривающий». Войска, отзывавшиеся о своем вожде подобным образом, стоили немногого. Правда, кое-где Керенский, лично производивший в прапорщики отличившихся солдат, имел успех.
Основной удар наносился, как и годом ранее, армиями Юго-Западного фронта. Русские войска имели более чем трехкратный перевес в живой силе, однако превосходство во всех видах вооружений было не столь значительным, а самолетов у австрийцев по-прежнему было больше. Считалось, что операция готовилась в условиях строгой секретности, а потому сработал эффект неожиданности. На деле в войсках Австро-Венгрии наступления давно ждали, удивлялись, что оно откладывается. Ответные приготовления получили значительный размах. Тем не менее мощь российской артиллерии впечатлила.
Массированные атаки пехоты начались 18 июня 1917 года. Однако укрепления противника не удалось полностью разрушить, а его артиллерия нанесла упреждающий удар по занявшим исходные позиции русским войскам. Первые атаки оказались безуспешными. Обстрел вражеских позиций возобновился; тылы и артиллерийские позиции противника подверглись газовой атаке. Оборона противника была прорвана не без труда. Было захвачено около 10 тысяч пленных. Однако скоро артиллерийская поддержка русских войск ослабла, а за захваченными позициями противника обнаружились новые оборонительные линии. Стоявшие в резерве части отказывались наступать без основательной артиллерийской поддержки, а ходившие в атаку солдаты требовали смены. А. А. Брусилов отказался ввести в бой резервы, посчитав, что эта мера «увеличит лишь число беглецов». Тем временем деморализация солдат нарастала. Порой они соглашались выступать на передовую только при условии, если впереди атакующих цепей двинутся священник, командир полка, командир дивизии и старший врач.
