Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
Операция «Нахшон» началась в девять часов вечера 5 апреля.
Первые отряды атакующих быстро заняли покинутую англичанами военную базу и две арабские деревни в зоне, прилегающей к тому месту, откуда должны были отправиться автоколонны на Иерусалим. Отряды второй линии двинулись к ущелью Баб-эль-Вад и завладели холмами, возвышающимися над дорогой.
Арабы оказали яростное сопротивление. Деревни Сарис и Бейт-Махсир отразили нападение евреев, но тем удалось занять позиции между деревнями и дорогой. Находившаяся восточное деревушка Кастель уже раньше была захвачена Ҳаганой, но арабы атаковали еврейское поселение Моца. В целом, несмотря на отдельные задержки, операция шла успешно. К полуночи Ҳагана уже контролировала въезд в ущелье Баб-эль-Вад и его фланги. Из штаба поступил приказ отправлять первую автоколонну.
Вскоре после полуночи автоколонна вышла из Кфар-Билу. Она шла с тёмными фарами: Бар-Шемер лично проследил за тем, чтобы его люди вывинтили все лампочки из фар, и ни один огонёк не мог выдать движение машин по дороге арабским снайперам. Глядя на угрюмые, испуганные лица шофёров, которых он недавно бесцеремонно похитил, Бар-Шемер думал:
«Если бы взгляды могли убивать, я был бы мёртв».
Ехавший в головной машине Гарри Иоффе услышал, как о металлический корпус его новенького «форда» выпуска 1947 года лязгнули три пули. «Дай Бог, чтобы это были случайные выстрелы!» — подумал Иоффе. Сейчас грузовики, в отличие от тех, что отправлялись в Иерусалим раньше, не были обшиты защитной бронёй. Однако, как и надеялся Иоффе, кроме нескольких снайперов, на придорожных холмах никого не было.
Грузовики медленно поднимались к Иерусалиму. Бойцы Ҳаганы бегали вдоль колонны и кричали водителям:
— Кадѝма! Кадѝма! (Вперёд!)
А в Иерусалиме весть о приближении автоколонны переполошила весь город. На рассвете сотни евреев радостно бежали по Яффской дороге к западному предместью. Это были отчаявшиеся, голодные люди, которые прожили последнюю неделю на двух унциях маргарина, четверти фунта картошки и четверти фунта сушёного мяса. За две недели в Иерусалим не пришла ни одна машина; и вот теперь по дороге двигался целый поток машин — десятки грузовиков, бампер к бамперу, — и их кузова ломились от продовольствия.
Взрослые мужчины плакали, не скрывая своих слёз. Дети взбирались на грузовики и украшали их цветами. Женщины вспрыгивали на подножки и целовали водителей. Какая-то пожилая женщина обняла и расцеловала Йеҳуду Лаша, ветерана иерусалимских автоколонн, и он, вздохнув, подумал: «Ах, если бы на её месте была её дочь!» Прояснились даже испуганные лица шофёров, которых Бар-Шемер силой заставил отправиться в это рискованное путешествие. Ведя свои машины среди ликующей толпы, они поняли, что спасли Иерусалим.
В памяти иерусалимцев, встречавших эти грузовики в счастливое утро 6 апреля, навсегда осталась надпись на переднем бампере синего «форда», в котором ехал Гарри Иоффе; на бампере крупными буквами было выведено:
«Если я забуду тебя, Иерусалим...»
21. Араб, которого убили ночью
Примерно в двух километрах от того места, где толпы счастливых людей встречали автоколонну с продовольствием, в арабском квартале Баб-эль-Захири возле ворот Ирода сидел огорчённый арабский вождь и писал жене в Каир. Абдул Кадер Хусейни вернулся в Иерусалим из Дамаска как раз к тому времени, когда пришло известие, что евреи прорвали кольцо блокады. На заднем сиденье его машины лежали пятьдесят винтовок, которые выделила ему сирийская армия, и три автомата, которые он на собственные деньги купил на дамасских базарах. Это было всё, что Хусейни смог раздобыть в Сирии.
Несмотря на ссору, которой закончилась ею первая встреча с Сафуатом Пашой, Хусейни решился ещё раз встретиться с иракским генералом — и снова ничего не добился. Как раз во время этой встречи в Дамаск пришла весть о том, что Камал Иркат не смог выбить евреев из деревни Кастель.
— Если твои люди не смогут отобрать у евреев Кастель, это сделает Каукджи, — утешил Сафуат Паша.
Хусейни сделал ещё несколько попыток раздобыть оружие.
Единственное, что ему удалось получить, это пятьдесят винтовок, причём их дал не Сафуат Паша, а сирийский президент Шукри Куатли.
— Да падёт кровь Палестины и её народа на твою голову! — в ярости пожелал Хусейни упрямому иракскому генералу во время их последней встречи. В ту же ночь он покинул Дамаск. И вот, сидя в иерусалимском доме своего брата, он заканчивал горестное письмо к жене в Каир. В письмо он вложил стихотворение, которое написал накануне ночью в Дамаске и посвятил своему сыну:
Землю предков моих
Враг безжалостно ранит.
На эту священную землю
Еврей не имеет прав.
Могу ли я спать в то время,
Как топчет её чужестранец?
Что-то сжигает мне сердце.
Меня призывает мой край.
Закончив письмо, Хусейни вызвал одного из своих адъютантов.
— Нас предали, — сказал он.
Покидая Сирию, Хусейни видел на территории аэропорта Аль-Маза большой склад оружия, предназначенного для его соперника Фаузи эль Каукджи.
— У нас осталось три возможности: уехать в Ирак и жить под чужими именами, покончить с собой или сражаться и умереть здесь.
Хусейни решил во что бы то ни стало взять Кастель, даже если ему придётся лично возглавить атаку.
Атака началась в десять часов вечера 7 апреля. В распоряжении Хусейни было почти триста человек, а у Мордехая Газита семьдесят. После отчаянного сражения, длившегося примерно час, арабам удалось выбить евреев из первого ряда домов и закрепиться в сотне метров от ключевой позиции Газита — дома деревенского мухтара.
Группа сапёров получила приказ взорвать этот дом. Через несколько минут Газит услышал крики, доносившиеся из дома мухтара. Взяв с собой несколько человек, Газит поспешил на помощь, но арабов не обнаружил. Перед домом валялась большая жестянка из-под оливкового масла, начинённая порохом, из которого торчал незажженный фитиль. Газит решил, что крики бойцов, засевших в доме мухтара, спугнули подрывников, и вернулся на свой командный пост. Войдя в дом, он услышал, как старший сержант Меир Кармиоль, выйдя на маленький балкончик, крикнул в темноту по-английски:
— Кто идёт?
— Свои, свои! — ответил чей-то голос по-арабски.
Через окно Газит видел, как Кармиоль вскинул автомат и нажал на спуск. Метрах в двадцати от дома раздался негромкий крик, и чьё-то тело тяжело шлёпнулось оземь.
Наутро к Газиту пришло подкрепление — дюжина бойцов Пальмаха под командованием Узи Наркиса, несколько дней назад первым захватившего Кастель. Арабы снова отступили. Газит и Наркис прошлись по деревне. В серой утренней дымке Наркис заметил труп человека на склоне холма перед командным постом.
— Кто это? — спросил он.
— А, это один из арабов, которых мы шлёпнули ночью, — ответил Газит.
Наркис склонился над трупом, перевернул его на спину и обшарил карманы в поисках документов. Он обнаружил лишь водительские права, один палестинский фунт, какие-то заметки о разговоре с американским консулом и — в нагрудном кармане — переплетённое в кожу миниатюрное издание Корана.
В арабском лагере никто не мог объяснить исчезновения Абдула Кадера Хусейни. Слух о том, что он пропал, тотчас распространился по Иерусалиму и его окрестностям. От Хеврона до Рамаллы арабы всполошились и ринулись к деревне Кастель искать своего вождя. Иерусалимские базары опустели. Кажется, все, у кого было оружие, покинули город. Цены на патроны подскочили до шиллинга за штуку. Арабская автобусная компания отменила все рейсы и стала возить добровольцев к Кастелю. Шофёры такси, водители грузовиков, владельцы частных машин — все они предлагали свои услуги по доставке бойцов на место сражения.
Днём Газит и его солдаты оказались в кольце ураганного огня.
Вокруг деревни собралось около двух тысяч арабов. Бойцы Ҳаганы не знали, в какую сторону стрелять. Вскоре арабы захватили дом мухтара, и Газит, поняв, что сопротивление бесполезно, приказал отступить точнее, бежать что есть духу.
После длившихся три дня боёв Кастель снова оказался в руках арабов. Однако не успел арабский флаг взвиться над домом мухтара, как по всей деревне пронёсся вопль:
— Алла акбар!
Это был вопль не торжества, а горя. Арабы обнаружили труп Абдула Кадера. Победа превратилась в поминки. Ликующие крики сменились воплями отчаяния, восторг перешёл в истерику.
Хадж Амин эль Хусейни получил известие о гибели своего лучшего военачальника в Дамаске, где он совещался со своими приверженцами. Муфтий встал.
