Николай Скоморохов - Боем живет истребитель
Его организаторские навыки очень пригодились. Эскадрилья – хозяйство сложное. Надо подумать о размещении, питании людей, о бане, стирке, сушилке. Особую заботу проявить о девушках, которые находились с нами в одном боевом строю. Все это отлично понимал наш «дед» и умел наладить эскадрильский быт. Видя его незаурядные хозяйственные способности, я назначил его своим ординарцем, и стал он у нас своеобразным начальником тыла. Хорошо, когда в эскадрилье есть такой человек!
Учиться у него сметке и находчивости присылали своих хозяйственников даже командиры соседних эскадрилий – капитан Николай Горбунов и майор Дмитрий Кравцов. Оно и понятно: никто ведь не учил нас организации быта и отдыха. А на войне это далеко не второстепенное дело.
Я попал в полк с большими боевыми традициями, это ко многому обязывало. Онуфриенко, Краснова, Горбунова, Кравцова и других летчиков знала вся армия. Об их подвигах рассказывала армейская газета «Защитник Отечества». Я хорошо знал, на что способны эти люди, как много можно у них перенять. Не стесняясь, шел за советами к Горбунову и Кравцову, поучиться боевому мастерству – к Онуфриенко и Краснову. Правда, появилась у меня одна особенность: раньше все, что слышал от бывалых бойцов, брал на вооружение. А сейчас их опыт подвергал критическому анализу, отбирал из него только самое полезное, поучительное. Все как бы просеивалось сквозь сито моего собственного опыта. Видимо, наступала та боевая зрелость, когда ты уже способен сам решать, что тебе нужно, а что нет.
Здесь служилось хорошо – не было людей, подобных Ермилову.
Но родной полк, в котором проходило мое бойцовское становление, я не забывал ни на минуту. Каждая его победа радовала, каждая неудача огорчала. Особенно ранило мое сердце сообщение о том, что в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь Султан-Галиев. Это было невероятно – такой виртуоз воздушного боя и вдруг попал в беду! Лишь через несколько лет он выздоровел и вернулся в авиацию.
Еще не остыли переживания за Султан-Галиева, как новый удар: погиб командир второй эскадрильи капитан Николай Горбунов.
Над Южной Украиной в полную силу расцвел талант этого крылатого бойца. Казалось, никто не сможет противостоять ему в боевых схватках. Однажды во главе четверки он встретил более двадцати Ю-87 под прикрытием десяти ФВ-190. Стервятникам пришлось спасаться бегством, многие из них так и не вернулись на аэродром. Трех сбил лично Горбунов.
И вот воздушный бой над излучиной Днестра в районе Дубоссар. Двадцать ФВ-190 против восьмерки наших истребителей. Горбунов всей группой ринулся на «фоккеров». Подожгли одного, второго фашиста. И тут сверху свалилась десятка «мессеров». Они подбили ведомого командира третьей эскадрильи Дмитрия Кравцова – младшего лейтенанта Валерия Панютина. Машина вспыхнула, но Валерий стал уходить на свою территорию. «Мессеры» – за ним. Панютин выпрыгнул с парашютом – фашисты открыли огонь. Кравцов не выдержал, бросился на выручку ведомому. Таким образом, одна пара оторвалась от основной группы. Вторая пара, Цыкин – Капустянский, тоже оказалась скованной боем. Образовался смертельный клубок и вокруг третьей пары.
Горбунова прикрывал командир звена лейтенант Владимир Пещеряков. В один из моментов, когда на него и Горбунова обрушили свой огонь сразу два «мессера», oн ушел в сторону…
Хоронили мы Николая Ивановича Горбунова, уроженца села Водопьяновка Воронежской области, на кладбище села Грасово Одесской области. В почетном карауле стояли все его боевые друзья. Не было лишь Пещерякова, Совесть терзала его душу не только за капитана Горбунова, но еще и за своего ведомого лейтенанта Валентина Бегуна, которого ранее он потерял, уклоняясь от огня противника.
Всем было ясно, что причина гибели Горбунова и Бегуна – трусость Пещерякова. Такое у нас не прощалось.
Состоялось заседание выездного суда военного трибунала. Первое в моей жизни. Мне поручили выступить на нем общественным обвинителем.
Наверное, мои слова, высказанные от имени всех однополчан, били Пещерякова больше, чем сам приговор. Мы отказывали ему в доверии. Он отступил от военной присяги, за его трусость жизнью своей заплатили два летчика.
Военный трибунал приговорил Пещерякова к семи годам лишения свободы, а позже нашли возможным разрешить ему летать в нашем корпусе в качестве стрелка-радиста. В 1947 году случай свел меня с ним в академии, где он был командиром учебного звена. Кровью искупив свою вину, Пещеряков снова заслужил право быть летчиком.
Страх и трусость…
Это отнюдь не синонимы.
Страх как чувство присущ всем. Он возникает чаще всего перед неизвестностью, таящей в себе опасность, и выражается тревожным беспокойством, душевным смятением, скованностью действий. Страх бывает такой, что от него мороз по коже пробегает.
Однако в душе человека идет напряженная борьба между «опасно» и «надо». У сильных, волевых, дорожащих своей репутацией и честью, ставящих общие интересы выше личных, верх всегда берет «надо». У слабых – «опасно». И на свет появляется омерзительная, предательская трусость.
Так было и с Пещеряковым. Его нравственные устои и убеждения оказались слабее подленького стремления к самосохранению. Такая же история случилась и с младшим лейтенантом Леонидом Кодольским, трусость которого стоила ему собственной жизни.
Он сменил Василия Гриценюка, попавшего надолго в госпиталь: лопнули барабанные перепонки. Случилось это во время полета из Малого Тростянца в глубокий тыл противника. На обратном пути под Кишиневом наткнулись на пару «мессеров». Завязалась схватка. Тут откуда ни возьмись – еще пара «мессеров». Дело плохо: у нас горючее-то на исходе. Надо выходить из боя. Решаю прибегнуть к излюбленному методу – камнем пикировать до самой земли, там вырывать машину и на бреющем – к своим. При выходе из пикирования от резкого перепада давления у меня из левого уха потекла кровь, а у Гриценюка-из двух сразу. После лечения Василий снова придет к нам, но уже со значительной потерей слуха. Мы вмонтируем в его шлемофон усилители, так он пролетает до конца войны и благополучно вернется на родную Украину.
Первое впечатление Кодольский произвел хорошее. Спортсмен, летает сносно. Несколько раз взяли его с собой на задание для «обкатки» – не позволяли ему ввязываться в бой, А потом пришло время, когда надо было и ему драться, а он все в стороне.
Не понравилось это нам, но молчим, продолжаем приобщать молодого летчика к нашему делу. Чувствуем, ему оно не по душе. Начинаем проводить воспитательную работу, напоминать о военной присяге, уставных требованиях. Вроде бы все понимает. А как в бой-так в сторонку.
«Тактика» труса нашла свое отражение в боевом донесении от 15 мая 1944 года. «Младший лейтенант Л. Г. Кодольский в составе четверки Ла-5 во главе с лейтенантом О. Н. Смирновым вылетел на прикрытие наших войск. Над передним краем группа встретила двенадцать Ю-87 под прикрытием шести ФВ-190. Смирнов повел группу в атаку. Младший лейтенант Кодольский в бой не вступил, ушел в облака, оторвался от группы, приземлился на запасном аэродроме».
После этого случая у меня с Кодольским был откровенный разговор. Но он не признавал за собой вины – сослался на всякие объективные причины.
Тогда я решил проверить его в боевом вылете. В моем присутствии он ни разу не покинул поля боя, но все время держался пассивно ниже меня. Как-то, отбив атаку фашистов, я передал ему по радио:
– Выходи наверх – «мессеры» ушли.
Он «выплыл» рядом. Я увидел его побелевшее лицо, понял: он весь во власти страха. Страх сковал его, превратил в жалкого труса. Почему? Слишком ли дорожил Подольский своей жизнью? Или вообще не рожден был для боя?
В любом случае нельзя терять воинского достоинства. Подольский же этого не понимал или делал вид, что не понимает. Неужели рассчитывал вот так, «юзом», пролетать до победы, а потом наверняка выдавать себя за героя? Только небо войны-экзаменатор строгий.
Майор Краснов взялся лично проверить Подольского. Они взлетели, ушли к переднему краю. Я предусмотрительно послал им вслед Кирилюка и Панкова – на всякий случай. И не напрасно. Как только завязалась схватка с «мессерами», Кодольский моментально исчез. Туго пришлось бы Краснову, если бы не подоспела наша пара.
А Кодольский вдруг появился над аэродромом. Снизился до бреющего полета, начал разворачиваться, да так, что крылом зацепил землю, повредил его. Потом чуть поднялся, стал заходить на посадку и сорвался в штопор на очень малой высоте.
Так бесславно завершился путь еще одного человека из числа тех, настоящие фамилии которых пришлось изменить и сейчас их не хочется называть.
Да, нигде не проверяется человек так, как на войне. Вот почему, наверное, столь крепка и нерушима дружба тех кто с честью и достоинством прошел через ее жестокое горнило.
…Пока мы сражались в воздухе, наземные войска вели активную подготовку к новому наступлению.
