Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
- Так-то так, - сказал Шуйский, - а все же нам следует держать ухо востро. Пошлем во все концы разведчиков, расставим стражу всюду, да и пушкари чтоб не дремали. У нас пороха хватит. Государь батюшка позаботился о нас!
К государю были посланы гонцы с донесением об отбитии двух больших штурмов и о тяжелых затруднениях в польско-литовском войске.
VIII
Царевич Иван и Борис Годунов совершали верхом загородную прогулку вдоль Москвы-реки.
С утра на дороге, деревьях и на крышах домов еще виднелись следы бывшего ночью ливня, но постепенно под теплом ярких солнечных лучей влажность улетучивалась, и только луга долго еще сверкали сыростью. Над Москвой-рекой дымился разорванный в клочья туман.
Под копытами арабских скакунов хрустел мокрый песок.
Кругом тишина.
Кремль далеко позади.
Царевич и Годунов, обряженные в теплые стеганые кафтаны, захватили с собой луки и колчаны со стрелами, на всякий случай.
Царевич, слывший лучшим наездником в Москве, сидел на коне прямо, не шелохнувшись. Те из посадских, которые попадались ему навстречу, сняв шапку, остолбенело любовались красотою царственного всадника. Лицо Ивана Ивановича было румяное, здоровое, взгляд быстрый, живой, острый.
Московские люди питали добрые чувства к храброму и умному наследнику престола. В народе ходил слух, что царевич многих людей защитил от царского гнева. Молва шла и об его твердом, прямом нраве, о том, что царевич не боится говорить в глаза правду даже самому царю. Это особенно ценили посадские люди.
Борис Годунов держался с царевичем почтительно. Во время беседы он перегибался с коня в его сторону, внимательно вслушиваясь в его слова, однако Годунов не имел обычая льстить или поддакивать даже царю. Он говорил мало, но самолюбиво отстаивал свои слова. Не прочь был поспорить, и не только с царевичем, но и с самим царем. И это очень шло к его мужественной внешности, умным черным глазам. На него не обижались.
Вот и теперь, беседуя с царевичем о завистливых царедворцах, Годунов смело, с убежденностью говорит:
- Хитрая зависть всегда выискивает случай затмить чужие достоинства. Наипаче это ощутительно при царских дворах. В каком великом человеке завистливые люди не нашли бы порока? В какой победе не отыскали бы они чего-нибудь обидного для победителя? Какие героические дела нельзя унизить и опошлить?! Есть люди, которые все истолковывают не в честь героя, а в опорочение его! Иисус Христос, и он не мог оградить себя всею славою чудес от стрел зависти. Нет ничтожнее и вреднее людей завистливых!
Иван Иванович слушал Бориса Годунова с большим вниманием, а когда тот кончил свою речь, он сказал:
- А у царей, у которых все есть, может ли и у них быть зависть? Чему им завидовать и кому?
Такого вопроса Годунов никак не ожидал. Он задумался.
- Да, царям нечему завидовать... - нерешительно, в раздумьи ответил Годунов.
Иван Иванович улыбнулся.
- Давид-царь был самым могущественным государем в мире, но он позавидовал своему холопу и отнял у него жену. Ну, а царь-старик не может ли позавидовать молодому?
- Да. Может, - согласился Годунов. - Старцы завидуют молодости.
- Мой отец не один раз говорил мне: завидую я твоей молодости!.. А я его спросил: если бы ты, батюшка-государь, стал молодым, как бы ты стал править государством: так ли, как правил до сего дня, или стал бы царствовать по-другому? Государь сказал: до сего времени я правил так, как мне указывал господь бог. Может ли государь идти против воли божьей?!
- В этих словах я вижу великую мудрость государя батюшки: правление государя, несмотря на великие бури и огорчения, шло прямым путем - к счастью Руси.
Царевич Иван испытующе посмотрел на Бориса.
- Так ли это, Годунов? Не говоришь ли ты, чтоб угодить мне? Будь прямее. Я рад слушать голос совести. Не страшусь я, как отец, правды.
- Могу ли я, молодой государь мой, кривить душой перед тобою?
Дальше ехали молча. Царевич был задумчив. С левой стороны тихая, недвижная Москва-река, с правой - леса. Берег становился возвышеннее. От самых ног коней нисходили к воде песчаные обрывы. Путь устилали пестрым ковром опавшие кленовые, ясеневые и ореховые листья. Иногда в чаще слышится хруст валежника: мелькнет заяц и быстро исчезнет из глаз.
- Истинная слава государей - быть отцами народа, чтобы царили мир и благоволение, - нарушил молчание царевич Иван. - Какое блаженство для самого государя почитать свое царство единым семейством, иметь более права на сердца подданных, как сынов своих, нежели на жизнь и имущество их, яко рабов?! Вот о чем думаю я, Борис!
- Мудрое молвил, государь Иван Иванович, - разрумянившись от волнения, произнес Годунов.
- Однако мое сердце неспокойно, моя душа изнывает от тоски. Не вижу я той благости в нашем царстве... Был малым ребенком я, многое оставалось темно для меня. И был беспечен я. Ныне прозреваю: неправда томит меня, яко недуг. На чем мы утверждаем обманчивые надежды? В свои силы мы уже не верим. На папу латынского стали надеяться. Отец мой слаб стал. В пылу сражений и невзгод малодушно о грехах сокрушается и скорбит. Сам я пытаюсь заглушить тоску бессилия и предаюсь распутству и бражничеству. Государство разорено, подлый, черный люд ропщет... винит нас... Горе близится, беда повиснет над престолом... Жди бури!
Иван Иванович остановил коня, повернулся лицом к Заречной стороне. Бледный, с горящими беспокойством черными глазами, он был красив и, вместе с тем, страшен, страшен своей мрачностью, напряжением своего беспокойного ума. Он протянул руку по направлению к кучке деревенских изб, видневшихся вдалеке:
- О чем думают там, в этих норах?!
И, не дождавшись ответа Годунова, сказал:
- Мне один бродяга донес, что там молят бога, чтобы он поскорее послал им смерть... Они уже перестали проклинать нас... Невмоготу им. Вот что я знаю. Я выпорол кнутом того бродягу. Досадил он мне своими речами. Противен он был, - глаза его, как у подшибленного пса...
- Кто же тот нерадивый слуга, что допустил бродягу к царевичу?! - с возмущением в голосе воскликнул Годунов.
Царевич Иван бросил недобрый взгляд в его сторону.
- Я не малый ребенок, чтоб меня оберегать от мужиков... В своем усердии наши слуги нередко приносят нам ущерб. Оберегая, творят зло. Мужиков не грех послушать.
В это время с вершины одного дерева сорвался большой черный ворон, оглушительно каркая. Царевич быстро скинул с плеч лук, натянул тетиву. Стрела впилась на лету в ворона. Птица закружилась на месте, а затем быстро упала вниз, в реку.
- Теперь легче на душе стало! - рассмеялся царевич.
Годунов тоже рассмеялся:
- Стрелок ты исправный, всем известно.
- А какое небо... солнце! Сам господь бог смотрит на Русскую землю. На него надежда! На римского папу я не надеюсь, и никогда бы я не послал никого к нему... Просил я отца дать мне войско... С божьей помощью отогнал бы я от Пскова короля Стефана... Отец не дал. К Нарве тоже подошел уже Делагард. Того и гляди, - падет Нарва.
Годунов присмирел, робко вздыхая. Не первый раз он слышит жалобу царевича на отца. А царь жалуется ему, Годунову, на строптивость сына, на его упорство и своенравие во псковских делах.
- Господь бог никогда не забывал Руси, не оставлял ее без своей милости...
- Не поскакать ли домой? - тяжело вздохнул царевич.
Борис Годунов вернулся в свои хоромы темнее тучи. Его жена, Мария Григорьевна, участливо спросила:
- Что с тобою, батюшка?.. Не занедужил ли ты?
Спросила так, думая о другом: "Быть может, чем-нибудь прогневал Борис Федорович государя?! Это больше всего приводит его в уныние, а спрашивать об этом не полагается".
Годунов нежно обнял жену и поцеловал.
- Не попусту, моя голубка, государь наш батюшка часто поминает в нынешние времена твоего отца, покойного Григория Лукьяныча... Жесток был Малюта, слов нет, но крепок в тайной службе государю. Мы все слабы и не зорки, да и смелости той у нас нет. Малюта говорил царю такое, на что у нас и язык не повернется. Бесстрашен был твой покойный отец, а я...
Борис Федорович еще раз крепко прижал к себе жену, сказав:
- Ты у меня - сама кротость и незлобие, и не похожа ты на малютино дитё. Ангел ты мой хранитель... Хорошо мне с тобой, да только...
Он в задумчивости прервал свою речь.
- Что, батюшка Борис Федорович, "только"?..
Тяжело вздохнув, Годунов тихо сказал:
- Опасный человек - царевич Иван! Молчи, никому ни слова! Больная в нем душа, мятежная... Жаль мне его, но того более жаль Русь! Страшно, Мария! Что будет - ни один пророк не разгадает! Чудится - худое! Вот почему я и о Малюте вспомнил. С ним было царю спокойнее.
Мария Григорьевна набожно перекрестилась.
- Не убивайся! Не пугай меня! Бог не оставит государя, да и землю нашу в обиду не даст...
- Молчи, Мария! Ты не знаешь. Молнии уже начали сверкать, скоро и гром грянет...
У Марии на глазах выступили слезы.
