Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Точная дата неизвестна, но очертить временные рамки можно: не ранее 7 (17) и не позднее 12 (22) мая, когда в протоколе приема украинских послов Г.Г. Пушкиным и Л.Д. Лопухиным Никон назван «великим государем святейшим». Возможно, все-таки 8 (18) мая, ибо в расходной патриаршей книге 1652—53 гг. Никон впервые назван «великим государем» 9 (19) мая — в день отлучки из Москвы в села Владыкино, Озерецкое и в Дмитров. Разумеется, в грамоте Хмельницкому от 14 (24) мая новый титул присутствовал. Увы, «черкасам» не довелось застать мероприятие ключевое в этом ряду — Земский собор «о литовском и о черкаском делех», который заседал 25 мая (4 июня) 1653 г., после Пасхи «на седьмой недели в среду». Как писал Алексей Михайлович Б.А. Репнину: «Мы, великий государь, со отцем своим и богомолцем Никоном, патриархом московским и веса Руси, на том соборе многое время разговор чинили и всех чинов людей допрашивали — что, принимать ли черкас. И о том всяких чинов и с площадных люди все единодушно говорили, чтоб черкас принять… И мы о том отложили до вас».
Перед нами очередная загадка. Все свидетельствует о страшной спешке — и совмещение смотра войск с «черкасским» собором, и избрание депутатами только дворян, и провозглашение Никона «великим государем», и шарахания с датой земского совещания. Первые два депутата — из Коломны — приехали в столицу 15 (25) мая. Было ясно, что к 20 (30) мая кворум не соберется, почему в тот же день Никон отсрочил форум на две недели, до 5(15) июня. Однако к вечеру 24 мая (3 июня) в Разрядном приказе зарегистрировалось до половины делегаций (из Юрьева-Польского, Переславля-Залесского, Рузы, Ржева, Зубцова, Твери, Старицы, Вязьмы, Ростова, Кашина, Дмитрова, Бежецка, Углича, Коломны, Калуги, Медыни, Каширы, Алексина, Рязани, Козельска, Серпухова, Торусы, Волхова, Воротынска, Солова, Одоева, Лихвина, Севска, Волоколамска, Вереи, Крапивны). И что же? Утром 25 мая (4 июня) всех «двойников» вызывают в Кремль и интересуются их мнением о будущем Украины. Между прочим, к концу дня число депутатов увеличилось еще на восемь (от Мещовска, Гороховца, Мурома, Белого). Но они уже не заседали в кремлевских палатах. Зато в решающую минуту зачем-то понадобилось распахивать окна и двери и спрашивать мнение «площадных людей», сиречь толпы, оказавшейся подле царского дворца. Народ единодушно вотировал за войну и объединение с Украиной, после чего все затихло в ожидании особ, посланных к польскому королю.
Как же все это понимать? Полагаю, истина состоит в том, что Никон торопился с наступлением на Смоленск, которое хотел начать буквально на другой день после собора: по окончании генерального смотра полки двинутся вперед, на запад. Армии надлежало выйти к Смоленску внезапно, застигнуть неприятеля врасплох, и, тем самым, гарантировать капитуляцию города в кратчайшие сроки. Что же сорвало замысел? По-видимому, напоминание кем-то из смышленых депутатов о судьбе «великого посольства», покинувшего Москву 30 апреля (10 мая). С этим посольством приключился престранный казус. 24 апреля (4 мая) Алексей Михайлович велел послам ехать, тогда же в церкви после молебна простился и с Борисом Александровичем Репниным, и с Федором Федоровичем Волконским, и с Алмазом Ивановым. Однако 30-го в дорогу отправились двое. Князь Волконский вдруг захворал, почему товарищи его в семи верстах от столицы, «на Сетуне», прервали движение в ожидании «государева указу», который 2 (12) мая привез подьячий Ефим Юрьев с письмом Лариона Лопухина, управлявшего Посольским приказом вместо Волошенинова. Думный дьяк, во-первых, распорядился продолжить путь, во-вторых, уведомил о замене больного Волконского окольничим Богданом Матвеевичем Хитрово, который догнал коллег 16 (26) мая у пустоши Заозерье, в тридцати пяти верстах от Вязьмы. 24 мая (3 июня) послы пересекли у речки Поляновки русско-польский рубеж и вскоре встретились с польским эскортом в семьдесят сабель под командой Казимира Дукшита.
А теперь вспомним, какого числа Никон созвал чрезвычайный собор — 2 (12) мая, и кто такой Б.М. Хитрово — племянник Б.И. Морозова. Очевидно, что патриарх медлил с созывом дворянских депутатов до отъезда трех послов из Москвы. Болезнь Волконского оказалась неприятным и опасным сюрпризом, раз место боярина в срочном порядке занял окольничий и родственник Морозова, который по какой-то причине не взял с собой в престижный вояж никого из членов семьи. В отличие от трех других послов. Б. А. Репнина и А. Иванова сопровождали сыновья — Афонасий Борисович Репнин и Дмитрий Алмазович Иванов. Волконский хотел свозить в Польшу Дмитрия Андреевича Волконского (не племянника ли?). В итоге никто из Волконских или Хитрово никуда не поехал, и не потому ли, что Федор Федорович и Борис Матвеевич знали о главной тайне сего посольства — посольства смертников?
Никон приносил в жертву «великих послов» со всей свитой внешнеполитической целесообразности. Миссия Репнина усыпляла бдительность польской шляхты и Яна-Казимира, повышала шансы на освобождение Смоленска малой кровью. Пленом, узилищем, возможно, смертью нескольких десятков дипломатов патриарх платил за сохранение жизни сотням, если не тысячам русских воинов, призванных осаждать Смоленск. Оттого Артамон Матвеев, кстати, пасынок Алмаза Иванова, не уведомил о русском секрете Богдана Хмельницкого. Патриарх и посланника не предупредил, и гетмана уберег от нечаянной утечки информации в Варшаву. А Б.М. Хитрово по просьбе дяди отважно рискнул собственной головой для общей пользы и во благо отечества…
Увы, злосчастный вопрос все испортил. Алексей Михайлович воспротивился нависшей угрозе над командой Репнина. Не помогла и апелляция к улице, где стояли те, кому или таким, как они, придется погибать ради безопасности русских послов. Молодой государь настаивал, и Никон сдался. Процитированным письмом царь постарался развеять нервное напряжение, которое после «заболевания» Волконского, конечно, возникло внутри посольства. 5 (15) июня молодой Романов устроил грандиозный банкет для всех депутатов, и участвовавших в историческом заседании, и пропустивших кульминационный момент: «у стола… велел быть выборным городовым дворянам двойникам». А генеральный смотр войск превратился в генеральную репетицию, которую Алексей Михайлович с большим удовольствием растянул на две недели. С 13 (23) июня по 28 июня (8 июля) «за Земляным городом на поле к Девичью монастырю» «стольники, стряпчие и дворяне московские, и жильцы» демонстрировали монарху разные экзерциции и воинскую выправку. Увенчала этот праздник напутственная речь, зачитанная думным дьяком Семеном Заборовским перед роспуском всех по домам{51}.[8]
12 (22) июля Алексей Михайлович с придворными отправился в Коломенское на отдых. Вот тогда-то, скорее всего, Никон и нанес свой знаменитый удар: засудил муромского протопопа Логгина за то, что «похулил образ Господа нашего Исуса Христа, и Пресвятыя Богородицы, и всех святых». Смею утверждать, то был не превентивный, а ответный удар, ибо патриарх нисколько не сомневался в том, что репнинскую защиту на Земском соборе инспирировал Иван Неронов. Улик, естественно, не имел. А повторения аналогичной истории с антивоенным подвохом не исключал. Думая оградить царя от подобной заботы со стороны друзей «боголюбцев», Никон и вознамерился очистить Москву от миролюбивых протопопов.
К тому же и лимит на шарахания Москва исчерпала 22 июня (2 июля) 1653 г. В этот день Алексей Михайлович исполнил, наконец, то, о чем русского государя «черкасские» казаки умоляли пять лет: письменно подтвердил собственное соизволение «принять под нашу царского величества высокую руку» украинские земли. С чего вдруг? Потому что 20 июня (1 июля) в Белокаменную прискакал курьер из Путивля от Ф.А. Хилкова с очень тревожной вестью из ставки Хмельницкого, датированной 3 (13) июня 1653 г.: «Был де у гетмана от турского царя посол и дары де многие от царя привез. И гетман де дары принял… и… того турского посла отпровадил в Умань. Для того, [что] ожидает… своих посланцов… Будет де совершенной государской милости… с посланцы… не будет», то идти Украине в «слуги и холопи турскому царю». И «то де учинитца… поневоле». А с чем ехали в Чигирин Бурляй, Мужиловский и Матвеев с Фоминым, мы видели выше. После майского Земского собора фактор внезапности уже не играл первостепенную роль. Так что Никон не возражал против того, чтобы Алексей Михайлович открыл потенциальному союзнику тайну: Россия практически готова к войне вместе с казаками, «ратные наши люди по нашему царского величества указу збираютца и ко ополчению строятца».
Уведомить Богдана Михайловича о том и о времени вступления России в войну (возвращение из Польши посольства Б. А. Репнина) поручили стольнику Федору Абросимовичу Лодыженскому. Ему выпала миссия того самого второго, альтернативного Матвееву, посланника. И ехать пришлось очень быстро, чтобы обе аудиенции в Чигирине разделял минимальный срок — всего шесть дней. В итоге Хмельницкий сохранил приверженность Москве, отклонив османские соблазны. Однако любой малейший шаг вспять под влиянием московских «голубей» мог разом все перечеркнуть: слишком уж долго русская сторона испытывала терпение украинской. Между тем в распоряжении мирной партии имелось пол-лета, как минимум, и Никону не стоило полагаться на русский авось.
