Леонид Левитин - Узбекистан на историческом повороте
В войну и в первые годы после нее усиление духовенства и его влияния на местное население происходило в Узбекистане при безучастном отношении власти. В материалах к отчету ЦК КПУз, направленному в феврале 1947 г. в ЦК ВКП(б), отмечалось: "Усилилось выполнение религиозных обрядов, резко увеличилось количество мечетей, большинство которых существует нелегально. Имеются факты открытия местным духовенством нелегальных старометодных школ для обучения детей".
Мечеть вновь стала сосредоточивать функции хранительницы утрачиваемых традиций и обычаев народа. Это было нелегко, приходилось бороться, приспосабливаться к условиям советской жизни, но сама эта борьба только возвышала мечеть и мулл в представлении многих рядовых узбеков.
В начале пятидесятых годов религиозная "оттепель" сменяется новым витком давления на верующих, сопровождающимся нарастанием тенденциозной и агрессивной атеистической пропаганды. Такой поворот в религиозной политике советской власти объясняется тем, что она больше не испытывала нужды в поддержке со стороны религии и тем более духовенства.
Напротив, у партийных функционеров и идеологов возникло опасение, что религия, которая в годы войны и в сложный восстановительный период служила фактором консолидации общества, может выйти из-под контроля и оказать независимое от власти влияние на людей.
В шестидесятые-семидесятые годы одним из главных проявлений борьбы советской власти с исламом стала затяжная кампания по искоренению религиозных традиций в быту. Однако все попытки власти добиться пропагандистского успеха в разделении национальных и мусульманских традиций узбеков окончились безрезультатно.
В апреле 1959 г., наряду с официально существующими мечетями и святыми местами, на территории республики нелегально действовали 270 мечетей и 160 так называемых святых мест, обслуживаемых нелегальными духовниками, наблюдался рост религиозных настроений среди студенчества и учащейся молодежи. Только зарегистрированные мечети в праздники Ураза-хаит и Курбан-хаит в 1955 г. посетило 164 тыс. человек, а в 1958 г. - уже 288 тыс. человек. В Самарканде на молебне по случаю Курбан-хаита в мечети Хадиса Зудмурат 19 июля 1956 г. присутствовало 12 тыс. человек, более половины из них молодежь в возрасте до 25 лет. По данным Ташкентского горкома в 1959-1960 гг. 90% браков молодежи сопровождалось никохом, то есть венчанием через муллу.
Совершенно удивительную способность к сопротивлению и выживанию в годы советской власти показали суфийские братства. В последние годы советской власти в поисках духовного очищения и утраченных национальных корней нравственности и веры заметное число интеллигентов Узбекистана обращалось к суфизму. Стойкость суфийских братств, помимо общего для всех мусульман Узбекистана фактора (соединения ислама с национальными культурными традициями), обеспечивалась и тем, что они тесно переплетались (и переплетаются) с традиционными общественными структурами, основанными на родственных и соседских отношениях. Исследователи суфизма в Средней Азии подчеркивают, что по этой причине КГБ никак не удавалось внедрить в суфийские братства свою агентуру.
"При сравнении мусульман с прочими советскими гражданами, - отмечал американский исламовед А. Беннигсен, - со всей очевидностью вырисовывается факт, поражающий даже самого невнимательного наблюдателя: все слои мусульманского общества высказывают желание сохранить, хотя бы символически, присутствие религии во всех сферах общественной жизни. В этом состоит коренное различие между мусульманами и русскими, в большинстве своем отвернувшимися от веры своих предков" (Bennigsen A., Wimbush E. Muslims of the Soviet Empire. A. Gide. -London. 1985. S. 78).
К этому можно добавить, что и постсоветское возрождение ислама, во всяком случае в Узбекистане, не знает таких эпатирующих истинно религиозных людей демонстративности, аффектации, неискренности, как постсоветское возрождение православия в России. После того как три четверти века огнем и мечом насаждали безбожие, одних священников уничтожили, других развратили и завербовали, после того как оскверняли храмы и размещали в церквах клубы и склады, все дружно возлюбили православную религию. Все подлежит теперь освящению - научный центр и супермаркет, здание Думы и здание банка, новая фирма и новый кабак.
Как же реагировала власть на успехи ислама? А что она могла этим тенденциям противопоставить? Прямо скажем, кроме меланхолических констатаций, ничего. На пленуме ЦК КПУз 14 марта 1959 г. говорилось: "Разве можно терпеть то, что на 42-м году советской власти число ишанов и мюридов растет? По предварительным данным, в республике имеется только учтенных более 2 тысяч ишанов".
Когда читаешь теперь эти архивные материлы, отчетливо понимаешь, что уже тогда для советской власти наступило, по выражению выдающегося немецкого писателя Генриха Бёлля, "время колебания". В своем этюде "Время колебания" он пишет: "Когда на вершине пирамиды любой власти возникает и себя обнаруживает зыбкое время колебания, низы отзываются смутным временем нетерпения. А когда наступает время нетерпения, пирамида эта удержаться уже не может. Она опрокидывается".
Сражение Москвы с исламом в Узбекистане было ею проиграно.
ШАРАФ РАШИДОВ
Знак времени
О Шарафе Рашидове написано очень много и основательно. Причем многие из биографов Рашидова долгие годы работали с ним и знают его не понаслышке, не только по архивным документам. Могу ли я что-либо здесь добавить нового? И вместе с тем нельзя писать о советской власти в Узбекистане и не упомянуть этого человека, в котором типичные качества руководителя союзной республики послесталинской эпохи были доведены до высокого уровня совершенства и тесно переплетены с особенностями узбекского национального характера в его, если можно так выразиться, интеллигентной ипостаси. Человека, которого можно назвать знаком своего времени.
Короткая биографическая справка. Шараф Рашидов (1917-1983) - политический деятель и писатель, дважды Герой Социалистического Труда (1974, 1977 гг.), с 1943 г. на журналистской и партийной работе, в 1947-1949 гг. редактор газеты "Кызыл Узбекистан", в 1950-1959 гг. председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР. С 1959 г. первый секретарь ЦК КП Узбекистана, с 1961 г. кандидат в члены Политбюро (Президиума) ЦК КПСС. Автор ряда романов и повестей.
Без малого четверть века советская власть в Узбекистане была связана с личностью Шарафа Рашидова. Цифра внушительная, третья часть срока, отведенного этой власти историей, время активной жизни целого поколения. Рашидов принадлежал к той когорте руководителей союзных республик, которые вышли на авансцену политической жизни при Хрущеве. Они имели тот же исходный политический опыт, похожий путь к власти. Они уже не были кровавыми сатрапами, как Багиров, руководивший Азербайджаном в 1933-1953 гг., друг Берии, расстрелянный в 1956 г. И не жили в повседневном страхе, как их предшественники сталинской поры.
По своим личностным качествам Рашидов был одним из наиболее ярких представителей этой когорты. Во всяком случае, только он один из руководителей союзных республик пользовался покровительством и полным доверием и Хрущева, и Брежнева. И не терял этого доверия, не дал московской камарилье запутать себя в сети интриг. Думаю, что почти до самого конца своей политической карьеры Рашидов не допустил в отношениях с Москвой ни одной серьезной ошибки. Насколько это было объективно возможно, он держал на плаву Узбекистан, утверждая авторитет Ташкента как звезды Востока не только в СССР, но и в мире.
В моей памяти отчетливо сохранился внешний образ Рашидова: стройный, моложавый, несмотря на седину, человек, с тонкими чертами лица, мягкими, интеллигентными манерами. Ему были присущи терпимость и компромиссность. Такие достоинства можно в полной мере оценить, если сравнить Рашидова с его коллегами из других союзных республик, например, соседней Киргизии Турдакуном Усубалиевым, наделенным беспощадной и неукротимой мстительностью к реальным и предполагаемым противникам его личной власти, к каждому, кто осмеливался в чем-то возразить ему, непосредственно или косвенно.
Рашидов и его коллеги были, в сущности, наместниками Москвы в своих республиках. Да иначе и не могло быть в условиях тоталитарного режима. Однако при этом Москва наделяла их практически неограниченной властью для проведения в жизнь ее директив. В то же время при Хрущеве, и в большей мере при Брежневе, между Москвой и республиками существовало что-то вроде молчаливой и безукоризненно соблюдаемой договоренности о распределении между ними власти, прежде всего в кадровых вопросах. Лидеры республик никогда не возражали против диктата Москвы, никогда не поддерживали националистические тенденции, стремление к сепаратизму, антирусские настроения, поскольку это представляло острую опасность для политической стабильности и для их личной власти, их карьеры и судьбы. Москва же не вмешивалась в дела республик в очерченных тем пределах, оберегала и всячески поднимала авторитет их руководителей.
