Тихон Семушкин - Чукотка
- А тебе очень хочется научиться играть в шахматы?
- Да, очень! - серьезно ответил он.
Я разрешил Таграю посещать клуб, и он сейчас же убежал.
Как-то вечером я проходил по улице. Навстречу мне попался врач, расстроенный и сердитый.
- Понимаете, этот чертенок меня обыграл! Меня - можно сказать, чемпиона культбазы и, быть может, даже всей Чукотки.
- Это который?
- Да тот, помните, которого вы приводили на осмотр.
- Таграй?
- Он самый.
Я не мог поверить. Доктор же продолжал рассказывать:
- Кончили это мы, знаете, с Александром Яковлевичем партию, я предложил еще сыграть, а он отказался. Ну, мы и давай собирать шахматы. Тут вот этот самый Таграй подбегает: "А мне, доктор, можно сыграть?" Ну, думаю, - почему бы паренька не поучить? Игра достойная, всеми уважаемая. Развитие... Садимся. Смотрю: фигуры ставит, как нужно. Начали играть, ходит, как полагается. А я, конечно, играю с ним, что называется, "шаляй-валяй". Вдруг чувствую - припирает он меня. Да так припирает деваться некуда! Я туда-сюда, разные там комбинации, - не помогает! Смотрю: он у меня ферзя съел. Крышка! Думаю - вничью буду сводить. Самого заинтересовало. Так нет же, мат всыпал! И хотя бы объявил под конец "мат", что ли. А то молча все, сидит, как сфинкс. Ну, - думаю, - надо взяться за тебя по-серьезному. И по-серьезному продулся два раза. Мат и мат! Ей-ей, с досады жарко стало! Что ты будешь делать? Я, знаете ли, сгоряча, между нами говоря, и смахлевал один раз: конем пошел не глаголем, а напрямик. Так, понимаете, он как заорет что-то по-своему! Я скорей давай коня назад. "Извините, говорю, ошибся". Начали мы четвертую. Партия идет ровно. Вдруг вбегает другой школьник и что-то кричит, ужинать зовет. Бросил игру на самом интересном месте и убежал. Даже не собрал шахматы! Как будто я обязан после него собирать фигуры! - раздраженно закончил доктор. - Ну, да ладно! Я ему завтра покажу, как играть со мной!
Кто научил Таграя играть в шахматы? Никто. Таграй был всем обязан самому себе, своей наблюдательности и сообразительности. Чукчи - народ очень талантливый. Лишь условия старого режима насильственно задерживали его на первобытной ступени развития. Однако едва проникла на Чукотку свободная советская культура - чукча стал жадно и легко овладевать ею.
С легкой руки Таграя шахматная игра перекочевала в школу.
ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Однажды я сидел вечером у себя в комнате. Послышался легкий стук в дверь.
- Можно, - сказал я.
Никто, однако, не входил. Стук повторился. Я встал, открыл дверь; вижу - стоит Лятуге с улыбкой во все лицо, а в руке у него какая-то бумажка. Он наблюдал, как таньги, прежде чем войти в комнату, стучат в дверь. То же самое сделал и он. Жестом пригласил я его войти. Лятуге протянул мне записку.
"Товарищ, давай один пачка папирос, нет курить".
Я подумал сначала, что ее написал кто-нибудь из учеников. Но ученики не умели еще так писать. Взяв лист бумаги, я написал по-чукотски крупными русскими буквами: "Гынан-кэлинин?" ("Ты написал?")
Лятуге с сияющими глазами изобразил губами слово: "гым" (я), а затем на листе бумаги написал его.
Никто другой из его сородичей не мог так оценить великую силу грамотности, как этот глухонемой.
Оказывается, Лятуге широко использовал свое пребывание в школе. Каждую свободную минуту он проводил в классах. Тихо сидел он в углу, никому не мешая. Учителя и не подозревали, что он жадно учится. Они и сами в начале своей работы прибегали к разговору на пальцах. Преподавание велось главным образом иллюстративным методом. Этот метод, требующий зрительной памяти, оказался доступен и для нашего глухонемого Лятуге. Ему помогали, как я узнал впоследствии, два его друга - ученики Таграй и Локе.
Лятуге часто заходил ко мне. Ему, видимо, очень хотелось разговаривать, но разговор клеился плохо. Однажды я ему показал, как разговаривают глухонемые на Большой Земле - на пальцах. Я взял короткое слово "нос". Отдельно, по буквам изобразил его на пальцах и взялся за свой нос. Лятуге привскочил от радости со стула и быстро повторил упражнение на своих пальцах.
Лятуге смеялся и бесконечно стал повторять на пальцах это слово. Я перешел к другому слову. Построил букву "р", затем "о", "т". Лятуге смотрел, затаив дыхание. Глаза его светились.
Кроме этих простых слов - "нос" и "рот", я ничего не мог показать Лятуге. Оказалось, что он больше и не нуждался в моей помощи. Лятуге сам занялся изобретением дальнейших слов. Он построил на пальцах всю азбуку и прекрасно овладел ею. Беда заключалась лишь в том, что ни у кого из окружающих не хватало терпения выучить азбуку глухонемых, несмотря на то, что Лятуге охотно и терпеливо обучал каждого. Только спустя год, когда он уехал домой на летние каникулы, он обучил азбуке своего отца.
Учителя поражались способностям Лятуге. По существу он сам изобрел азбуку.
С течением времени мы стали отдавать Лятуге коротенькие служебные распоряжения в письменной форме, и он их великолепно исполнял.
Лятуге был очень доволен. Он полюбил свою работу, которая раскрыла перед ним новый мир.
Однажды Лятуге заболел. Ученик Локе принес от него записку: "Пол мыть нет, голова болит".
Сейчас же мы направились к Лятуге. Он лежал в кровати, и на голове его была мокрая оленья шкура. Лятуге был, видимо, сильно болен, но улыбка, правда болезненная, не сходила с его лица.
Вызвали врача, и тот распорядился немедленно положить Лятуге в больницу. Четыре дня болел Лятуге и вышел оттуда с больничным листом.
Объяснить ему систему социального страхования пока еще было очень трудно, и Лятуге, когда ему объяснили, что зарплату он получает и за время болезни, ничего не понял. Он понял только, что к нему хорошо относятся.
Несколько раз к Лятуге приезжал отец, и они подолгу беседовали без слов.
- Кто мог думать, что пальцы, так же как и язык, могут разговаривать! - удивлялся отец Лятуге.
По окончании беседы с Лятуге его отец заходил ко мне выпить чаю и "кит-кит" (немножко) поразговаривать.
- У Лятуге очень хорошая голова, - говорил отец, радуясь за своего сына.
Отец много говорил о нем, рассказывал, как летом Лятуге хорошо охотится на моржей, как он ловко бросает гарпун в раненого зверя и как охотники с удовольствием берут его на свою байдару.
Отец гордился ловкостью и трудолюбием своего сына.
ТЯЖЕЛОЕ НАСЛЕДСТВО
Тяжелое наследство досталось нам от царизма на Чукотке. Общеизвестно, что царизм обрекал народы Севера на вымирание. Российский и иностранный капитал хищнически эксплуатировал чукотский народ. Народы Севера видели на своей земле только приезжих торговцев. Не было здесь школ, не было больниц.
Народ погрязал в суевериях, предрассудках. А когда человек заболевал, он попадал в цепкие лапы невежественного шамана. И народ вымирал.
Под влиянием суровых условий жизни чукчей, при жесточайшей борьбе человека за свое существование, сложился дикий обычай удушения стариков.
Как только старик оказывался беспомощным или безнадежно больным, как только он начинал чувствовать, что не может приносить пользу, он сам просил задушить его. А раз смертное слово было произнесено, ничто уже не могло предотвратить неминуемой и добровольной смерти. На Чукотке никто не помнит случая, чтобы старик или старуха отказались от произнесенного слова.
Мы, советские работники, прибыв на Чукотку, естественно, вступили в борьбу с этим ужасным обычаем.
И вот рядом с нами произошел страшный случай: мы проглядели смерть Панай. Нашу помощницу, нашу Панай, к которой мы все успели привязаться, задушили ее ближайшие родственники, которые любили ее никак не меньше, чем мы.
Как же это случилось?
Однажды во время очередных каникул Панай уехала к себе домой. Там она сильно заболела, и когда ученики после каникул возвратились в школу, она осталась в яранге.
Я выехал ее навестить. Она была очень больна. Мое предложение отвезти ее в больницу не вызвало сочувствия ни со стороны самой Панай, ни со стороны ее ближайших родственников.
В один голос они заявили, что в таком состоянии Панай на нарте не доехать. В их суждении, как мне показалось, был резон. Я вызвался прислать ей врача.
Панай согласилась. Но не успел врач выехать, как примчался гонец и сообщил, что врача не надо: Панай задушили. Ей было очень тяжело, и чукчи решили помочь Панай умереть.
Однажды в одном из стойбищ, прилегавших к культбазе, я встретил больного старика, которого должны были задушить. Я уговаривал старика полечиться у нас в больнице, но он упорно повторял:
- Поздно! Я дал слово! Мне нельзя больше жить. Люди мои устали от того, что я живу с ними.
Однако в результате долгих уговоров и просьб старик согласился лечь в больницу. Это был первый случай нарушения обычая в районе культбазы.
В больнице сняли со старика грязные, засаленные шкуры и положили его в "железную лодку" с водой - в ванну. Сиделки помыли его, надели чистое белье и халат. Старик был смущен.
![Юрий Рытхэу - Люди нашего берега [Рассказы]](/uploads/posts/books/134656/134656.jpg)
