НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ - 1 АВГУСТА 1914
Приняв дела от предшественника, он, далеко не сразу, обнаружил, что дела со снарядами обстояли не так безнадежно, как представлялось. Обратившись к норме снарядов на орудие, установленной по опыту боев в Галиции в 1914 году, Маниковский отметил в мемуарах: «Допустить же, что этот вывод сделан с грубой ошибкой, никто не смел. Обнаружить ее удалось только два с половиной года спустя, когда в Петрограде собралась межсоюзническая конференция. Так вот, в секретном официальном отчете этой конференции «расход за первые пять месяцев до 1 января 1915 года указывался в 464 тыс. выстрелов в месяц, а расход за пять летних месяцев 1915 года, т.е. в период Великого Отступления, по 811 тыс. выстрелов ежемесячно».
Следовательно, к 1 января 1915 года русская артиллерия расстреляла 2,3 млн. снарядов. С учетом неизрасходованного довоенного запаса и нового производства, Россия вступила в 1915 год, имея 4,5 млн. снарядов. «Всякий непредубежденный, хотя бы и очень строгий критик согласился, что кричать при таких условиях о катастрофе из-за недостатка выстрелов, когда их израсходовано было всего 37%, или немного более одной трети всего запаса, как будто не резон. И во всяком случае приостанавливать, а тем паче отказываться по этой якобы причине от выгодных стратегических операций достаточных оснований не было.
В чем же, однако, дело?
Во-первых, надо установить, что войска на фронте, особенно некоторые группы, несомненно испытывали недостаток в выстрелах с первого месяца войны. Им не было ни тепло, ни холодно от того, что где-то там в тылу имеются еще склады выстрелов. Им вынь да подай эти выстрелы в их возимый запас, в их летучие парки. А как только эти парки начинают пустеть, а на пополнение их выстрелы из тыла не прибывают, начинается тревога, переходящая в панику по мере того, как расход без пополнения продолжается и налицо остается только «батарейный» запас. Этого войска уже не выдерживали,и начиналась бомбардировка начальства нервными телеграммами, а когда и это не действовало, то, значит, «было написано недостаточно сильно; надо было сгущать краски, не стесняясь, конечно, истиной, ибо это были как раз те случаи, когда ложь во спасение, а потому надо было бить в набат, употребляя при определении своего положения наиболее сильные выражения,вроде: роковое, критическое, трагическое, катастрофическое.
Так и пошло вранье, вранье самое беззастенчивое, сплошное, начиная от самых маленьких чинов и кончая самыми высоки-ми.
Советский генерал-полковник И.И. Волкотрубенко в капитальном труде «Служба боевого снабжения войск» (1966), обратившись к опыту первой мировой войны, писал: «Можно только пожалеть начальник ГАУ генерала Кузьмина-Караваева и войти в его тяжелое положение… Кто установил норму 1000 на орудие? Генштаб. Кто собирался за шесть месяцев закончить войну? Генштаб. Кто считал, что 1000 снарядов на орудие обеспечат кампанию в больше снарядов не потребуется? Так же генштаб.
И вот через три недели войны мы видим, как начальник генштаба, будучи в Ставке, задает истерику начальнику ГАУ.
Конечно, начальник ГАУ и его аппарат виноваты в том, что не оказались умнее генерального штаба, военного министра и других высших чинов империи. Но ведь известно, что не всегда можно показать себя умнее своего начальства даже сейчас, а в те времена это вообще исключалось!
Мы привели в качестве примера только несколько писем о недостатке снарядов, а их были сотни… В этих воплях высокопоставленных генералов русской армии было немало лжи и паникерства. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов и «уважаемый» начальник генерального штаба. Они тоже были не прочь свои промахи в войне свалить и на те же снаряды. Заданному тону высокого начальства вторили командующие армиями, начальники дивизий и все, кто имел к этому какое-либо отношение. Вопли и крики сделались своеобразной «эпидемией».
Что мог противопоставить этому начальник ГАУ? Ничего. Он не знал действительного положения на фронтах. Никаких донесений о расходе и наличии снарядов не было предусмотрено, и каждый врал, как хотел.
Начальник ГАУ генерал Кузьмин-Караваев вскоре был отстранен от должности, но в данном случае он оказался «козлом отпущения». Кстати, во время Великой Отечественной войны мы узнали, что престарелый бывший начальник ГАУ русской армии генерал Кузьмин-Караваев живет в городе Муроме и терпит большие лишения. Начальник ГАУ Красной Армии генерал-полковник Яковлев Н.Д. возбудил ходатайство перед членом ГКО тов. Микояном АЛ. о назначении Кузьмину-Караваеву пенсии. ГКО назначил ему персональную пенсию. Старик был тронут таким вниманием и прислал генерал-полковнику теплое патриотическое письмо…
Вся трагедия ГАУ заключалась в том, что оно не знало истинного положения, что и дало возможность врать всем, кому это было выгодно, употребляя страшные прилагательные: роковое, критическое, трагическое, катастрофическое и т.д.
Всему этому способствовало отсутствие налаженной и организованной службы артснабжения в русской армии. ГАУ походило на голову, отрубленную от тела.
В этом отношении организация службы в русской армии в первую мировую войну является классическим примером своей порочности, которая привела ГАУ к тяжким последствиям в начале войны. Великую Отечественную войну мы начали с неплохо организованной службой артснабжения, однако мы допустили ряд серьезных ошибок, которые в некоторой степени повторили историю начала первой мировой войны».
Применительно к первой мировой войне простой подсчет объясняет эмоциональный накал специалистов боевого снабжения. За пять месяцев Великого Отступления 76 мм «мотовки» снарядов израсходовали немногим более 4 млн. выстрелов. В 1915 году армия получила свыше 10 млн. снарядов отечественного производства, 1,2 млн. поступило из-за рубежа и перешел запас снарядов 1914 года – 4,5 млн. К этому нужно добавить 1,3 млн. снарядов к средним калибрам, поставленных в 1915 году русской промышленностью, и еще несколько сот тысяч таких снарядов, оставшихся от 1914 года. Грубо говоря, 18 млн. снарядов!
Сопоставление цифр поступления снарядов за год и расхода их – интригующая загадка. Можно было бы сослаться на то, что, скажем,поставки увеличились к концу года, а к лету была нехватка. Фактические данные не подтверждают этого – из 10 млн.снарядов для 76 мм пушек 4 млн. снарядов поступили в первой половине года. Дело было в другом. Помимо психологических причин, образно описанных Маниковским, в деле артиллерийского снабжения хозяйничали чьи-то незримые руки. Кто-то был заинтересован в том, чтобы императорская армия терпела поражения из-за нехватки снарядов, в то время как тыловые склады забивались ими до предела. Не в ожидании ли того времени, когда в бой пойдет армия буржуазной России? Едва ли смелое допущение…
Недостаток винтовок в первую мировую войну выявился совершенно неожиданно для командования. Частично это было вызвано просчетами мирного времени, частично большими потерями винтовок в войну, в среднем по 200 тыс. в месяц. Несмотря на быстрое расширение производительности русских оружейных заводов, армия страдала от нехватки винтовок почти всю войну. Подача 900 тыс. винтовок только в 1915 году смягчила, но не исправила положения.
Трудности в известной степени были порождены и неудачами на фронтах. Война становилась все более непопулярной, падала дисциплина, и забота о сохранении оружия. Это совпало с изменением офицерского и унтер-офицерского состава. Пришли люди, наспех обученные, не обладавшие навыками кадровых военных поддерживать порядок во вверенных им частях.
Патронами армия была обеспечена в размерах, покрывавших разумные потребности. Россия вступила в войну, имея запас почти в три миллиарда патронов, свыше миллиарда заводы дали в 1915 году. Тем не менее в ходе боевых действий нередко возникали перебои в снабжении патронами. Часть из них можно отнести за счет таких же таинственных причин, как и нехватка снарядов на фронте. Сказалось и то, что пошатнулась дисциплина в войсках. Неопытные офицеры обременяли солдат, выдавая по 200 вместо положенных 135 патронов. При длительных утомительных переходах солдаты, подавленные отступлением, просто бросали их, иногда вместе с винтовками.
«Следует отметить, — писал Маниковский, — совершенно недопустимую, перешедшую всякие границы и явно преступную расточительность в расходовании, вернее, в расшвыривании ружейных патронов на фронте. Иного выражения, как расшвыривание; и подобрать нельзя для охарактеризования того безумного обращения с ружейными патронами, которое после первых же неудач на германском фронте стало наблюдаться в наших войсках. Из свидетельства участников, из донесений начальствующих лиц и из отчетов заведующих артиллерийскими снабжениями ярко обрисовывается картина позорного распутства, допущенного в этом отношении командным составом, к тому времени, правда, очень ослабленным в своей кадровой части убылью убитыми и ранеными и сильно разбавленным разного рода скороспелыми пополнениями. Под впечатлением сокрушительного «завесного» огня, неизменно направляемого немцами в тыл наших позиций при каждой их атаке, у наших войск сложилось убеждение, что на своевременное пополнение патронов сквозь такие завесы даже в ночное время по ходам сообщения рассчитывать нельзя, а поэтому де, мол, это надо делать заблаговременно и притом с возможным избытком. Поэтому загодя забивались патронами не только назначенные для этого ниши и погребки, но самые окопы, блиндажи и ходы сообщения, патроны кучами сваливались за окопами, наконец, из ящиков с патронами сооружали траверсы и даже бруствера. Нечего и говорить, что о какой-либо экономии (хотя бы только разумной и целесообразной) при самой стрельбе уже не могло быть и речи, а чего стоила при таких условиях эта стрельба — больно и говорить.
