Филипп Эрланже - Диана де Пуатье
Из этих пятерых Сент-Андре предназначалась наименее заметная, но очень важная и прибыльная роль. Друг и наперсник короля, он мог незаметно оказывать на него серьезное влияние, кроме того, быть примирителем, посланником, то есть посредником между людьми, превосходящими его своим могуществом.
Сент-Андре был «очень сообразителен, приятен в обхождении, держал себя с большим достоинством», «умело сражался в бою, тонко и хитро вел дела». Эти качества, увы! с лихвой компенсировались «похотливостью и транжирством разного рода», алчностью, коварством и жестокостью, какой не было равных.
Что касается Монморанси, он ни минуты не сомневался в том, что сможет один управляться с государственным механизмом. Он не допускал и мысли, что кто-то другой мог иметь к этому хоть какую-нибудь способность. Умный, трудолюбивый, решительный, он действительно мог возглавить любое административное ведомство. На войне и на кабинетных совещаниях он был одинаково усерден, всегда твердо следовал своим принципам, был постоянно несгибаемо горд. Но Вольтер польстил ему, сказав, что он был «в высшей степени мыслителем». Его мысли, как и его взгляды, не отличались особой дальновидностью, он был находчивым человеком, но не гением дипломатии, его благоразумие не походило на мудрость великого министра. Этих талантов, которые могли бы сделать его ценным служителем правителя широких взглядов, не было достаточно для жестокого, жадного, высокомерного и к тому же боязливого деспота, одиозного персонажа, каким он всем виделся. По крайней мере его преданность государству наделяла его неоспоримым преимуществом перед соперниками.
Коннетабль открыто называл Карла Лотарингского «большим теленком». Испытывая к Гизам зависть и ненависть, он, возможно, не слишком хорошо понимал этих молодых подстрекателей, которых можно бы было посчитать фантазерами, если бы они так методично, терпеливо, ожесточенно не боролись за осуществление своих честолюбивых планов. Если Монморанси хотел стать самым богатым и могущественным сеньором во Франции, то они стремились занять трон, получить тиару.105
Впрочем, такие необъятные планы были их слабым местом. Выдающийся стратег и утонченный гуманист, герой, популярный в народе, здравомыслящий, бодрый и находчивый, Франциск Лотарингский, как и его брат, стал бы настоящим государственным мужем, если бы оба они не ставили интересы своей семьи выше интересов страны.
Столкнувшись лицом к лицу с двумя этими вражескими силами, Диана поняла, какого метода борьбы нужно придерживаться. Отныне ее каждодневной задачей и заботой стало поддержание равновесия между ними. Это равновесие гарантировало сохранность ее собственной власти, поэтому нужно было оказывать милости каждому, чтобы никто не почувствовал себя в более низком положении, то есть не потерял почву под ногами, что могло быстро привести к падению.
С этой ночи 2 апреля 1547 года все правление Генриха оказалось полностью размечено. Клод де Лобепин написал:
«Подобно тому, как на небе мы видим два больших светила, солнце и луну… точно так же Монморанси и Диана в этом государстве оказывали неограниченное влияние, один — на корону, другая — на самого государя».
И автор мемуаров Таванн добавил:
«Коннетабль был кормчим и капитаном корабля, руль которого находился в руках госпожи де Валентинуа».
Более верным представляется менее поэтичное сравнение. Государство являло собой весы, коромыслом которых был слабый монарх, поддерживаемый волей своей любовницы; два ненасытных семейства находились на чашах, которые фаворитка постоянно приводила в равновесие, противопоставляя «высочайшему покровительству, которым пользовался Монморанси, опасное величие Гизов». День исчезновения короля и его Эгерии стал бы днем возрождения феодализма, который считали погребенным вместе с коннетаблем Бурбонским.
На тот момент «милая Франция» напоминала Сад Гесперид. Франциск I, охраняя ее, увеличил ее территорию (Савойя, Бюже, Пьемонт), укрепил, централизовал и сделал доступной для веяний Возрождения. Конечно, кровопролитные войны не проходили бесследно, несомненно, стремление государства увеличивать налоги вызывало бунты, Реформация подрывала благополучие страны, но какое государство могло бы сравниться с Францией, какой город мог бы поравняться с Парижем с населением в пятьсот тысяч жителей, «который превосходил, по словам Марино Кавалли, все европейские города… и был достойной столицей первого христианского королевства»?
Согласно традиции, которая отнюдь не была близка к исчезновению, роскошь, которая вызывала потрясение у иностранцев, к несчастью, компенсировалась нехваткой денежных средств у народа. Франциск I увеличил сумму расходов с двух миллионов четырехсот тысяч до четырех миллионов шестисот тысяч ливров, так никогда и не покрыв изначальную нехватку средств на возврат денежных заемов, потраченных на благоустройство столицы и на содержание королевской резиденции. Незадолго до смерти создатель Шамбора, Лувра и Фонтенбло был вынужден продать украшения алтарей вплоть до серебряной решетки, которой при Людовике XI была обнесена могила святого Мартина. Но даже тогда он не подумал о том, чтобы уменьшить свиту своих придворных. Генрих II и его приближенные еще меньше задумывались о режиме экономии, о котором забыли со времен Людовика XII и вспомнили лишь при Сюлли.106 Разница состояла лишь в том, что жажда наживы на какое-то время заменила собой расточительность.
* * *Вопрос об управлении государством был решен, и можно было переходить к дележу добычи. Монморанси, которого утвердили на должности коннетабля и главного распорядителя двора, достались управление Лангедоком, сто тысяч экю107 недополученного жалованья и двадцать пять тысяч жалованья ежегодного; его племяннику Оде де Шатильону, который уже был архиепископом Тулузским, — епископство-пэрство Бове и через какое-то время кардинальский сан; другому его племяннику, Гаспару де Шатильон-Колиньи, — должность генерал-полковника пехоты; Франциску Лотарингскому — возведение в герцогство-пэрство графства Омаль, губернаторство в Нормандии и Дофине, равенство титула с первым принцем крови (Антуаном де Бурбон-Вандомским), Карлу Лотарингскому — кардинальский сан (он получил его в июле и с тех пор стал называться кардиналом де Гизом), приносящее немалый доход право судопроизводства, множество аббатств или пребенд; Сент-Андре — разнообразные чины, масса свободной земли, губернаторства в важнейших областях — Лионне, Оверни, Бурбонне, затем — маршальский жезл; между коннетаблем, Омалем и Сент-Андре были поделены две десятых части церковного имущества стоимостью в восемьсот тысяч ливров, то есть два с половиной миллиарда франков (в ценах 1955 года).108
Королева получила какие-то крохи, выплату двухсот тысяч ливров и должность командующего галерным флотом для своего кузена Пьера Строцци.
Ослепленные алчностью Монморанси, Гизы и сама Диана принялись оспаривать между собой богатейшее аббатство Сен-Тьерри-ле-Реймс, которое приносило двенадцать тысяч ливров дохода. Король примирил их, отдав его маршалу де Вьейвилю. Это был практически единственный его самостоятельный поступок, так как, вновь по словам д'Лобепина, «они вчетвером (не считая Сент-Андре) раздирали его, как лев свою добычу».
Нужно отметить, что характеры этих хищников благоприятствовали их сближению. Если жадность Монморанси превосходила его честолюбие, то Гизы, несмотря на свою любовь к золоту, ценили славу выше богатства. Поэтому именно им легче было найти общий язык с фавориткой, которая, как и ее прежний компаньон, отдавала предпочтение только деньгам.
Диана выбрала для себя подарки, которые недвусмысленно намекали на ее господство: для начала, как если бы другой королевы и вовсе не было, драгоценности короны, к которым добавился бриллиант стоимостью в пятьдесят тысяч экю, вырванный у госпожи д'Этамп; земельное владение Бейн, замок Лимур, также бывшие в собственности ее соперницы. Затем произошло неслыханное: при каждой смене правления обладатели различных должностей обязаны были платить налог, чтобы быть «подтвержденными» обладателями этих должностей. Вся прибыль после его уплаты — огромная сумма в сто тысяч экю, по Брантому, триста тысяч, по Сен-Морису, — отправилась не в государственную казну, а в сундуки Мадам, которая, кроме того, получила весь доход от выплаченной пошлины на колокола.
«Король, — сказал Рабле, — повесил колокольни на шею своей кобылы».
Во Франции было множество «невозделанных земель», то есть земель, у которых не было неоспоримых владельцев; каждый из этих случаев подлежал судебному разбирательству. Красавица прибрала их к своим рукам. После чего, вспомнив о непреклонности своего веропослушания, она присвоила также имущество, конфискованное у протестантов или отобранное у евреев. Оценка примерно в три миллиарда современных франков первых подарков, сделанных Угрюмым красавцем своей любовнице, не будет преувеличением.
