Филипп Эрланже - Диана де Пуатье
И внезапно тучи рассеялись, внезапно озлобленный, проявляющий нетерпение принц стал единовластным правителем первого королевства под Солнцем!
Радость, подмеченная Дандоло, была настолько велика, что ей удалось стереть печать меланхолии на челе принца, которая казалась неизгладимой. Конечно, Генрих II не стал таким же оригиналом и весельчаком, каким был Франциск I. Но на протяжении всего правления лишь только воспоминания заставляли его лицо помрачнеть. Бывший Мадридский пленник никоим образом не мешал сам себе наслаждаться счастьем, доставшимся ему в качестве реванша.
Этот злопамятный, не способный на понимание и жалость к своим врагам человек был бесконечно нежен с теми, кому оказывал свое предпочтение. Наилучшим возможным извинением тому, что он не скорбел, могло стать то, что печальный мальчик, в одночасье превратившийся в творца, находил особое счастье в перспективе осыпать дарами своих друзей. Что касается его Дамы, он намеревался возвысить ее над всеми женщинами мира. Не это ли наибольшее наслаждение для образцового влюбленного?
Если бы Генрих оказался менее послушным и не уничтожил бы несколько писем своей любовницы, мы бы узнали, что чувствовала Диана, добившаяся всего, о чем только можно мечтать. Как странно распорядилась судьба в отношении этой холодной красавицы, этой безупречной супруги, этой набожной и нетерпимой матроны, коронованной любовным чувством, которое было причиной супружеской измены, в возрасте, когда большинство ее ровесниц уже заботились о душе!
Ведь речь шла именно о коронации. Титул королевы должен был достаться Екатерине. Но наследница Сен-Валье никогда не встала бы в один ряд с теми бесстыжими созданиями, которые были обязаны доставлять удовольствие господину, робели перед соперницами и вымаливали милости. Король говорил: «Моя Дама». Его подданные отныне стали называть ее Мадам. Так именовали Анну де Боже, Луизу Савойскую, словом, «правительниц» королевства. Альваротти, посол Феррары, по прошествии некоторого времени посчитал совершенно естественным, что такой же титул принадлежал отныне фаворитке.
Бывшая воспитанница дочери Людовика XI достигла практически такого же могущества, как и та, кто давала ей эти «Наставления».
«Чтобы добиться чего угодно, нужно вначале найти способ это сделать».
Она нашла способ добраться до тех вершин, на которых сейчас находилась, и теперь думала, как добиться исполнения всех своих явных или тайных желаний.
«Должно всегда иметь приличный внешний вид, быть холодной и уверенной в обращении, скромно глядеть, тихо говорить, быть всегда неизменной и спокойной, не отступать от принятого решения».
Об этом Диана также не забывала. Она никогда не теряла голову, не впадала в заблуждение. Никакие миражи не могли отвлечь эту четко мыслящую реалистку.
Ее супруг, усопший много лет тому назад, продолжал жить в ее разумных размышлениях. Он также преподал маленькой девочке незабываемый урок. Свидетель потрясений, случившихся на протяжении четырех правлений, он воспользовался своим опытом не столько для того, чтобы добиться серьезного политического могущества, сколько для увеличения своего благосостояния, содержания своей семьи и безупречной защиты и первого, и второго. Диана последовала его примеру с упорством, хитростью и методичностью, также передавшимися ей от престарелого нормандского сеньора.
На рисунке,101 медали102 и двух эмалях103 мы видим, пожалуй, самые близкие к истине изображения охотницы, которая, начав свое правление, завершала полувековой отрезок своей жизни.
За пятнадцать лет черты ее лица ничуть не изменились. Надбровная дуга несколько округлилась, как будто чтобы лучше защитить глаза, от нацеленного на добычу взгляда которых ничто не ускользало. На тонком, благородном носу понемногу начала появляться кривинка, которая станет более заметна позже. Тонкие и сжатые губы не добавляли ее лицу, отмеченному печатью спокойного величия, никакой чувственной мягкости. На нем читались и ум, и энергичность, и упорство, и умение подчинять себе людей. Она была, безусловно, красива благородной и яркой красотой женщины, «которая не искала силы в слабости своего пола», а находила ее «в несгибаемой стойкости своего характера».104
Диана не теряла времени на мелкое тщеславие, на ничтожные удовольствия, которые надолго увлекли бы другую. Несмотря на турниры, рыцарские романы, дворянскую гордость, доведенную до крайней степени, всем уже правила та сила, которая обрела свое непреодолимое могущество в начале века, сила денег. Именно к деньгам устремилось это дитя Возрождения, готовое отвергнуть Амадиса Галльского точно так же, как и прославлять его. Алчность стала первой страстью, которой она предалась. Второй страстью стала месть.
* * *Франциск I умер, и новый король тотчас же покинул Рамбуйе. Вместе с женой он переночевал в монастыре, затем отправился в Сен-Жермен. Там не случилось ничего, что привело бы к изменениям в государстве, или в составе правительства, но все же произошел дворцовый переворот.
Генрих пригласил к себе Монморанси, объяснив, что отныне тот будет для него «отцом и главным советником». Они встретились 2 апреля и провели два часа с глазу на глаз. Молодой правитель, абсолютно несведущий в делах государства, испытал с новой силой доверие и преклонение перед мощью и находчивостью, воплощением которых был коннетабль. По крайней мере, именно таким в его глазах представал этот воин с сильной шеей, мощными запястьями, мрачным лицом, особое безобразие которому, как казалось, придавали глаза, близорукие, с несколько расходящимся взглядом, а также его знаменитый нос (некогда этого человека называли Курносый Монморанси).
Привязанность Генриха была так же сильна, верна и слепа, как и его любовь. Монморанси вышел из покоев своего бывшего ученика обладающим неограниченной властью. Диана, которая накануне была готова поздравить вновь обретенного друга, была шокирована его столь быстро обретенным абсолютным превосходством. Она думала, что одна будет направлять по своему разумению помыслы и действия своего слабовольного любовника, но обнаружила, что ей придется делить эту привилегию с другим. Она была очень раздосадована, но как ловкий политик не показала и виду даже на мгновение. Было бы безумием начать междоусобную войну в тот момент, когда вокруг изгоняли людей старого двора и делили трофеи, оставшиеся после них. С другой стороны, необходимо было без промедления создать противовес чрезмерному доверию, которым пользовался коннетабль.
В распоряжении Дианы уже был этот противовес, а именно Гизы с их способностью к единению. В то время как все вместе следили за агонией Франциска I, обаятельный архиепископ Реймса ухаживал за своей покровительницей, уже тогда доказывая ей, какую выгоду она получит, допустив преданную когорту к рычагам власти. В некоторое замешательство всех ставило обещание, данное Генрихом своему отцу, закрыть лотарингцам доступ в Совет. Что ж, для успокоения его совести за дверь выставили старого герцога Клода, немодного, ставшего помехой седобородого старика. И действительно, король согласился поверить в то, что умирающий опасался этого почтенного полугерманца, а не его сыновей, ставших настоящими французами.
Был еще молодой Жак д'Альбон де Сент-Андре, дорогой товарищ, вернувшийся из изгнания, куда его привела его преданность. Он и его отец, мудрый Жан д'Альбон, стали бы очень полезными советниками.
Окруженный происками этой женской дипломатии, коннетабль не имел никакой возможности защищаться. Впрочем, времени и так было очень мало для того, чтобы взять реванш и броситься в погоню за сокровищами.
Ночью того же 2 апреля гром грянул для служителей Франциска I. Кардинал Турнонский, адмирал д'Аннебо, Лонгваль, Жиль-бер Байар, Гриньян, Полен, Сен-Сьерж, Монревель, Вервен, маршал де Бье и многие другие были отстранены от должностей, некоторые заключены в тюрьму.
Были организованы Советы. В Деловой совет, или Узкий совет, настоящее правительство, вошли коннетабль, престарелый кардинал Жан Лотарингский, граф д'Омаль, архиепископ Реймский, отец и сын Сент-Андре, Аркур, герцог Бульонский, зять Дианы, и д'Юмьер, ее кузен. Канцлер Оливье, два секретаря финансов, Боштель и Клод де Лобепин, остались на своих должностях.
Реальную власть преимущественно удерживали четверо из этих министров. Лобепин писал: «Эти пятеро (Диана, Монморанси, оба Гиза и Сент-Андре) были выбраны для управления, руководства делами… Это и было то поле, та самая нива, на которую бросили семена возмущения и нашего пристрастного отношения друг к другу».
Из этих пятерых Сент-Андре предназначалась наименее заметная, но очень важная и прибыльная роль. Друг и наперсник короля, он мог незаметно оказывать на него серьезное влияние, кроме того, быть примирителем, посланником, то есть посредником между людьми, превосходящими его своим могуществом.
