Элизабет Херинг - Ваятель фараона
А лучи твои проникают в морскую пучину!
Ты делаешь женщину матерью, отрока - мужем,
Жизнь ты даешь младенцу во чреве,
Кормишь его в материнской утробе,
Даешь ты дыхание жизни ему,
Ты осушаешь слезы ребенка,
Ты заставляешь его говорить!
Даешь ты дыхание цыпленку в яйце,
Ты назначаешь то время, когда он выходит.
О, как многочисленно то, что ты делаешь,
И то, что является тайной для всех!
Воистину бог ты единственный,
И, кроме тебя, нет никаких богов!
Один ты землю создал по желанию сердца,
Вместе с людьми, всяким скотом и животными,
Теми, что ходят по ней, и теми,
Что устремляются в небо на крыльях своих!
Странам чужим назначил ты место,
А человеку любому - его пищу и век,
Ты всех людей разделил по речи и коже,
Чтобы различать чужеземца от нас!
Создал ты Нил в преисподней,
Но повелел, чтоб наружу он вышел,
Чтобы всегда питал он поля.
Владыка людей ты и всякой страны чужеземной,
Ты и восходишь для них, о Атон,
Диск солнца дневной, величавый!
Ты делаешь так, чтобы жили далекие страны,
С неба шлешь ты им Нил в виде дождя,
Что падает волнами в горы, как море,
Села их орошая, огороды и пашни!
О, как чудесно исполнил ты замысел свой!
Нил с неба ты дал чужеземцам,
А также зверью в горах и долах,
А Нил преисподний ты отдал Египту!
Лучи твои яркие питают каждую пашню,
Поля оживают, когда ты восходишь на небе,
Ты год разделил на периоды времени:
При "Всходах" поля отдыхают от зноя,
При "Жатве" - снова вкушают жару!
Ты небо создал для себя отдаленное,
Чтобы оттуда взирать на творенье свое,
Един ты, но восходишь ты в образах разных,
Сияя на небе, как живой солнечный диск,
Ты сияешь, сверкаешь, приходишь, уходишь,
Ты проявлений миллион создал из себя самого!
Все города и селения, поля, дороги и реки
Зрят тебя все, живой солнечный диск!
Но лишь в сердце моем твои повеленья,
И нет никого, кроме сына, кто познал бы тебя,
Этот сын твой "Прекрасны образы Ра, Ваэнра",
Ты только ему разрешил познавать свои мысли и силу!
Земля существует под властью твоей изначала,
Ты время само, и живут все в тебе,
Созерцают они всю твою красоту до захода,
Прекращают работу, когда ты уходишь на запад!
При восходе своем ты людей поднимаешь
Ради сына твоего от плоти твоей,
Царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдой,
Владыки Обеих Земель
"Прекрасны образы Ра, Ваэнра", сына Ра, живущего правдой,
Владыки венцов Эхнатона, большого веком своим,
И для великой царицы, возлюбленной им,
Владычицы Обеих Земель "прекрасна красота Атона, Нефертити",
Да будет она жива, молода во веки веков!
Молодой скульптор слушал, затаив дыхание. Слова великого хвалебного гимна захватили его целиком, и, когда "отец бога" кончил говорить, наступила глубокая тишина. Прошло некоторое время, прежде чем Тутмос снова поднял глаза на сидевшего против его Эйе. Он уже хотел выразить свое восхищение, как вдруг увидел что-то новое в лице Эйе.
Нет, оно выражало не только заслуженную гордость, ум и проницательность, в нем было еще что-то совсем другое. В складках, протянувшихся от крыльев носа к углам рта, отпечаталось высокомерие, которое было несовместимо с проницательностью и мудростью. Но через мгновение лицо его вновь стало неподвижным, подобно маске. Слова восхищения застряли у Тутмоса в горле, и он лишь скупо поблагодарил Эйе.
Эйе был разочарован, хотя и старался этого не показать. Он быстро простился и ушел. А Тутмос еще долго сидел перед моделью из серой глины, пытаясь передать истинную сущность этого человека, то, что он так тщательно скрывал. Как мало знал скульптор о нраве этого вельможи! И пока он работал, слова великого хвалебного гимна постепенно замирали в его душе.
А затем в мастерскую пришел Май, толстый, неуклюжий Май. У него одутловатые губы, а нос покраснел от чрезмерного употребления вина. (А почему бы ему теперь не пить вино, если почти всю свою жизнь он пил просто воду или в лучшем случае жидкое, отстоявшееся пиво?) Май говорит без конца, смеется при каждой своей шутке, обнажая желтые испорченные зубы.
- Я сам был в Оне, - сказал он после приветствия, - и увидел, что все рассказанное тобой правда. И задал же я перцу этому Абе! Я прогнал его! Он не будет больше бесчинствовать в Оне1
Май заметил, что скульптор заметно повеселел, и с интересом ждал ответа Тутмоса.
Но скульптор подумал: "Он назвал это просто бесчинством и не больше" и решил промолчать.
Тогда Май развязно похлопал Тутмоса по плечу и сказал:
- Мы с тобой одного поля ягоды. Я тоже был ничем, как и мой отец, а царь сделал меня человеком. Его милостью я достиг такого положения, что могу заказать себе статую для моего Ка у лучшего скульптора в государстве!
Тутмос вздрогнул от прикосновения его руки, но продолжал молчать. Да и что он мог сказать? Разве мог он считать своего отца, трудолюбивого человека и правдолюбца, просто ничем? Разве он сам, вылепивший голову той девушки у колодца и сумевший высмеять Панефера, разве он тоже ничто? Неужели он так ничего бы и не достиг, если бы не благоволение к нему царя? Такие мысли испугали Тутмоса, и он постарался больше об этом не думать. Он так ничего и не ответил Май.
Скульптор с удовольствием отказал бы толстому Май вообще, сославшись на то, что царь запретил ему выполнять частные заказы, но маленькие, добродушные и в то же время плутоватые глазки Май уже заметили модель головы Эйе.
- Здорово ты изобразил этого "отца бога"! - сказал он со злорадной усмешкой. - Я так и думал, что этот тщеславный павиан станет твоим заказчиком! Все только о тебе и говорят, мой милый! С тех пор как царь так вознес тебя, все хотят заказывать у тебя статуи для своего Ка!
- И ты пришел ко мне только поэтому? - спросил Тутмос весело, но в то же время и слегка разочарованно. Но Май не дал ему договорить.
- Конечно! - сказал он. - Конечно! Честно признаться, я ничего не понимаю в этих вещах! Но моя жена непременно хотела...
Тутмос громко рассмеялся.
"По крайней мере он сказал правду"! - подумал мастер со вздохом и согласился вылепить статую Май.
- Но не раньше следующего года! Сначала мне надо закончить те заказы, за которые я уже взялся.
- Прошу тебя, постарайся все же сделать это как можно скорее! И не думай... я не останусь в долгу! Ты ведь знаешь, как много проходит через мои руки! - сказал главный надзиратель, быстро поднявшись, и поспешил к двери - он всегда торопился.
"И как может такой толстый человек быть таким подвижным?" - думает Тутмос, провожая гостя.
Вернувшись, скульптор сразу же принялся за работу. Пока он еще не забыл черты широкого лица Май, лица пастуха, он хочет быстрее сделать модель в глине, доведя ее до такого состояния, чтобы подмастерья могли снять гипсовый слепок. Тогда он сможет отложить работу и продолжить ее потом в любое время. Ведь гипсовый слепок можно наполнить сырой мягкой глиной и вновь восстановить модель, а затем лепить дальше. Что же касается шеи и ушей, то в мастерской уже есть готовые гипсовые формы, и скульптору останется лишь поставить их на место и, подогнав, замазать швы. Мысленно Тутмос уже представлял себе готовую модель, которую даст для повторения в камне не Птаху (у него и так хватает дел), а Хори - пора юноше уже приступать к настоящему делу.
Тутмос взял ком глины, но очень скоро стало темнеть. Скульптор попросил Хори принести огня. Подмастерье взял масляный светильник и отправился на кухню, чтобы зажечь его от очага. Он еще не успел вернуться, как в дверях мастерской появилась Тени.
- Ты опять собираешься работать до поздней ночи, Тутмос? - сказала она с упреком в голосе.
Тутмос бросил взгляд на ее фигуру. Ему показалось, что мать стала еще меньше, еще больше ссутулилась, чем тогда, когда он видел ее в последний раз. Ему казалось, что даже голос ее звучал еще более устало. Разве ей плохо живется у него в доме, разве не приставлены к ней служанки, разве Эсе не выполняет каждое ее желание с полуслова? Его охватило чувство беспомощности и досады. Что она еще хочет от него? Не может же он посвятить себя только ей! Ведь у него есть своя работа!
- Мама, - сказал он, - ты напрасно волнуешься, все равно я должен закончить то, что начал. Иначе глина высохнет и завтра мне придется начинать всю работу сначала. Скажи Эсе, пусть подогреет ужин.
- Эсе уже легла. Она плохо себя чувствует. Что эти женщины, сговорились, что ли, против него? Тутмос вырвал из рук вошедшего подмастерья светильник и поставил на полку. С этого места он хорошо освещал рабочий стол, но скульптор был слишком взволнован, чтобы продолжать работу. Тогда он схватил с полки у стены уже готовый гипсовый слепок головы Эйе и сунул его под нос подмастерью.
- Откуда вот эти складки под бровями? - строго спросил он.
