Элизабет Херинг - Ваятель фараона
После беспощадной жары, царившей в долине, прохлада, струящаяся из недр горы, вначале показалась
Тутмосу благодатной. Но вскоре он пожалел, что не захватил накидки, чтобы прикрыть верхнюю обнаженную часть тела. Эхнатону тоже стало холодно. Он повернулся и приказал слуге поскорее принести из носилок покрывало.
Ход, по которому они шли, был настолько широк, что человек с вытянутыми в обе стороны руками не мог бы коснуться его стен. Рядом с царем шли два человека со светильниками. Они наблюдали за тем, как падает свет на землю перед ногами царя. Эхнатон не должен был наступать на свою собственную тень. За царем следовали Нахтпаатон, Мерира и Тутмос, каждого сопровождали два человека со светильниками. Шествие замыкалось царскими телохранителями, терявшимися в темноте.
Никто не произносил ни единого слова. Было так тихо, точно смерть уже распростерла здесь свои крылья, хотя гробница была пока пуста и, если Атон будет милостив, останется пустой еще долго.
Пройдя примерно двадцать шагов, они достигли ниши, вырубленной справа в стене.
- Отсюда в сторону пойдет штольня, - сказал, повернувшись к своим спутникам, Эхнатон, - в которой каждая из царских дочерей должна получить свою собственную гробницу. - Он кашлянул. - Впрочем, для этого еще есть время.
Люди проходят еще двадцать шагов вперед. Ход сужается. Теперь нужно пройти через узкий вход, в который можно проникнуть только поодиночке. Они попадают в квадратное помещение длиной и шириной около восьми локтей и примерно такой же высоты. В задней стене этой камеры справа и слева пробиты еще два входа, которые ведут в следующее помещение таких же размеров. К этой камере справа примыкает третья, поменьше.
- Погребальная камера для царицы, - говорит Эхнатон. - Здесь, Тутмос, ты можешь начать работать. Пусть все стены будут украшены самыми красивыми изображениями, которые должны порадовать Ка моей супруги, когда он спустится сюда, чтобы навестить ее тело.
Все возвращаются в первое помещение. Тутмос подзывает человека со светильником и рассматривает стену. К сожалению, строение скалы не позволит сгладить ее здесь так, чтобы потом можно было вырезать рельефы.
Песчаник слишком порист, слишком растрескался и покрыт неправильной формы впадинами. Однако можно вырубить фигуры в основных чертах из гладкого камня, а потом перенести сюда и отделать все детали. Тутмос говорит это царю, и тот жестом руки выражает полное согласие с предложением мастера.
- На этой гладкой скале, - говорит Эхнатон и показывает на стену, что правее от входа, - ты должен изобразить меня и мою царственную супругу. И пусть фигуры наши будут больше, чем это есть на самом деле. И пусть будем мы восхвалять отца нашего Атона.
Мысленно Тутмос уже представляет себе эти изображения.
- В левом верхнем углу будет изображен Атон в образе солнечного диска, - говорит он, - благословляющий своими лучами царя и царицу и трех царских дочерей, стоящих за царственной супружеской четой.
- Четырех дочерей, - поправляет Эхнатон и, встретив удивленный и вопросительный взгляд Тутмоса, добавляет: - Царица сегодня ночью родила дочь.
Хотя эти слова и были произнесены чуть слышно, они звоном отдались в ушах Тутмоса. "Дочь, - подумал он сокрушенно, - снова дочь родила она, а не сына. Сегодня ночью! Итак, несколько часов назад Нефертити родила, а ее супруг даже не отложил осмотра гробницы, не остался с ней".
- Ну, о чем задумался, скульптор? - спросил Эхнатон и тут же бросил недовольный взгляд на Нахтпаатона и Мерира, которые перешептывались друг с другом и теперь сразу же замолчали. - Да, я хочу воздать хвалу моему отцу Атону, который дарит меня своей благостью. Он дарит мне детей один прекраснее другого! По его воле расцветает все больше красота их матери.
Он посылает свои лучи, и мир торжествует!
Просыпаются спавшие, открывают глаза,
Подымаются с лож, славят его воссияние,
Ибо он тот, кто жизнь им дал!
Земля вся ликует, когда он восходит,
Расцветают деревья и травы,
Животные скачут по зеленым полям,
Птицы вылетают из гнезд, крыльями славя его,
Все они оживают при пробуждении его!
Эхнатон замолчал и прислонился к стене. Тутмос не заметил печати утомления, появившейся на лице царя, - так все ликовало в его душе. Да, это гимн, великое славословие, и он удостоился его услышать из священных уст самого божьего сына. Он должен все это выразить. Лучи восходящего солнца поднимутся не только над храмом и дворцом, не только над царственной четой и царскими дочерьми. Нет! Они должны воссиять над простыми людьми, занятыми своими делами, над стадами лошадей и буйволов, над птицами и деревьями, над дикими животными. В левом углу он изобразит газель, взобравшуюся на скалу, осла, идущего по тропинке, и сокола, распростершего свои крылья.
Он рассказывает о будущей картине Эхнатону, но не знает, слушает ли его царь - так неподвижно его лицо. Но когда Тутмос замолчал, Эхнатон как-то неуверенно и даже чуть подавленно сказал:
- А на другой стене, там, у входа в соседнее помещение, ты изобразишь все живущие на земле народы восхваляющими моего отца, Атона.
Все народы! Пунтийцев, ливийцев, кушитов, людей из Речену и Сирии - не в оковах, не приносящих дань, а вместе со всем народом страны Кемет восхваляющих бога. Такую необычайно смелую мысль вряд ли кто-нибудь посмел бы высказать, кроме самого царя. И он, Тутмос воплотит ее в картине! В семь рядов поставит он их: воинов со знаменами и трубами, приветствующих восход солнца; жрецов с наголо обритыми головами и царедворцев в больших париках; пунтийцев с их узкими редкими бородками; людей из Речену и Сирии, у которых широкие развевающиеся бороды; черных кушитов с круглыми шапочками на головах и светлокожих ливийцев с голубыми глазами! В одних рядах люди будут стоять, других изобразит он коленопреклоненными, но всех - с простертыми к солнцу руками; только один человек в последнем седьмом ряду будет изображен низко склонившимся и целующим землю, потому что Атон благословил ее своими лучами. Тутмос даже улыбнулся, настолько реально представил он себе бородатого сирийца, словно тот готов был уже подняться и выйти из стены к нему навстречу. Но тут Эхнатон сказал:
- И в чужих странах я воздвигну храмы моему божественному отцу и пошлю туда моих скульпторов и моих жрецов, чтобы чужеземные народы узнали от них правду.
Слова эти глубоко запали в душу Тутмоса. Совершенно неслыханно! Никто до сего времени об этом и не мечтал! Так далеко от царской столицы, в которой бьется сердце мира! Где-то на краю земли. Далеко от Эсе и ребенка, которого она ждет!
- И я поеду? - спрашивает он и стыдится себя, потому что с трепетом, затаив дыхание, ожидает ответа.
- Нет, - отвечает царь, - ты, Тутмос, пока еще нужен мне здесь.
Эхнатон отошел на два шага от стены, прислонившись к которой стоял, и произнес:
- Ну, теперь...
Он хотел сказать, что желает удалиться в помещение, приготовленное для отдыха. И тут царю внезапно показалось, что земля уходит у него из-под ног. Все вокруг завертелось. Он замер, вытянув руки. Насмерть перепуганный Тутмос успел подхватить на руки лишившегося сознания Эхнатона.
Страшная растерянность охватила всех.
- Врача! - закричал Мерира. - Почему придворный врач не пришел с нами?
- Царь этого не захотел, - бросил в ответ Нахтпаатон, - врач должен был оставаться у царицы.
- Нужны носилки, - сказал Тутмос, повернувшись к слугам, - немедленно принесите носилки!
Эхнатон пришел в себя, когда слуги еще не вернулись. Он заметил выражение растерянности на лицах окружающих его людей, понял, что произошло, и сказал голосом, идущим откуда-то издалека:
- Успокойтесь, я удалился от вас, потому что отец мой предстал предо мною.
Он охотно разрешил посадить себя в носилки. Капли пота покрывали бледный лоб фараона.
"Плохи его дела, - подумал потрясенный Тутмос. - Плохи его дела, а сына у него нет".
В полном молчании движется процессия по обрамленному скалами, раскаленному жарой котлу. Не чувствуется никакого движения воздуха, способного освежить людей. Царь закрыл глаза. Трудно сказать, заснул ли он или вновь обрел покой в потустороннем царстве своего божественного отца. Когда рабы - всего один раз, чтобы передохнуть, - опустили носилки, Эхнатон громко сказал:
- Не говорите между собой о том, что произошло сегодня, чтобы разговор этот не достиг ушей царицы.
Три года сменили друг друга. Вновь и вновь река выступала из берегов и заливала плодородную землю. И снова вода уходила, а земля принимала посевы в свое плодородное лоно. Вновь и вновь склонялись перед серпом колосья. Родился младенец - сын. Тутмос взял его из рук Тени и сказал:
- Мы назовем его Руи. Руи, как звали его деда.
Храм Атона был закончен. Он красовался теперь во всем блеске в ярких лучах бога. Царь одарил милостью Бака, возложив на него почетное поручение - воздвигнуть единственному истинному богу жилища в чужеземных странах.
