Элизабет Херинг - Ваятель фараона
Теперь они стояли перед своим господином с раскрасневшимися от бега лицами, которые покраснели еще больше, когда Тутмос, указав им на Эсе, сказал:
- Это ваша госпожа! Повинуйтесь ей и служите хорошенько!
Мать не могла быстро идти. Они медленно пересекли прибрежную полосу, поросшую пальмами, и направились в сторону города. Сперва они шли по старому высохшему руслу, потом повернули на широкую улицу, идущую параллельно реке. По обеим сторонам улицы стояли дома - белые или выкрашенные в яркие цвета, а перед ними были разбиты садики. И хотя многие дома не были еще достроены, их украшения и яркие краски радовали взор.
Хори и Шери убежали вперед. Они натаскали из глубокого колодца воды, наполнили ею большие глиняные сосуды и полили на руки и ноги приехавшим сперва мастеру, потом обеим женщинам. Тени заплакала. Тутмос же впервые по-настоящему порадовался своему городскому дому, когда обошел с женщинами все его помещения.
- Здесь мы будем принимать гостей, - сказал он, распахнув двустворчатую дверь зала, потолок которого опирался на две деревянные колонны. - А здесь будем обедать, - продолжал он, войдя в среднее помещение, где потолок был выше, чем во всех остальных комнатах дома.
Через окна под потолком сюда проникал свет, и казалось, будто этот зал - центр всего дома, а остальные помещения лишь пристроены к нему. Тутмос не стал здесь долго задерживаться. Пройдя спальни, он вошел в еще одну, совсем неубранную комнату.
- Здесь будут играть наши дети, - сказал он покрасневшей при этих словах Эсе.
Тут он заметил, что мать куда-то исчезла. Вчетвером они обыскали весь дом. Наконец нашли ее на хозяйственном дворе, куда можно было пройти через дверь в задней стене дома. Она сидела в тени круглого хранилища для зерна, и слезы текли по ее лицу.
- Что случилось, мама? - спросил растерянный Тутмос. - Почему ты плачешь?
Но она не ответила ему.
Тем временем Хори приготовил завтрак. Тутмос сильно проголодался и не сразу обратил внимание на то, что женщины почти совсем не едят. Наконец он заметил это. "Они, наверное, очень устали", - подумал Тутмос и отвел мать в комнату, где для нее была приготовлена постель.
- Так я должна спать здесь? - спросила Тени тоскливо. - На этом... ложе? Да еще... одна?
- Нет, не одна, бабушка, - ответила Эсе, - я буду с тобой!
- Но, дорогая, - сказал огорченный Тутмос, - ведь у нас есть своя постель, там напротив...
- Разве ты не видишь, что бабушка боится? - тихо ответила Эсе. - Ведь она никогда в жизни не спала одна в комнате.
"Завтра, - подумал молодой скульптор, - я возьму в дом служанок. Чтобы они терли зерно, пекли хлеб, варили пиво, пряли и ткали. И если матери так угодно, пускай она живет вместе с ними. Но Эсе..." - Он повернулся к жене. Но ее уже не было рядом. Тутмос рассердился. Он резко обернулся и тут увидел, что жена, присев рядом с матерью на кровати, расчесывает ее спутанные седые волосы. Нежность проснулась в его душе, и он не мог уже более гневаться на Эсе. "Какая она добрая! - подумал он. - Ей будет хорошо в городе Атона потому что она хорошая и добрая!" И он тихо вышел из комнаты.
Дом скульптора быстро наполнился людьми - подмастерьями и учениками. Хори нисколько не обиделся, что Тутмос не назначил его старшим в мастерской. Старшим мастером стал Птах, который с женой и детьми переехал в дом, предназначенный для него, а Хори и Шери пришлось довольствоваться тесной каморкой. Дом главного скульптора стал слишком мал, чтобы вместить всех помощников, необходимых Тутмосу. На хозяйственном дворе начали строить узкий, вытянутый в длину дом со множеством комнатушек, примыкавших одна к другой. Каждая из них имела свой выход во двор. Все в доме были заняты изготовлением кирпичей, которые быстро сохнут в жаркую летнюю погоду. Нужно было торопиться, чтобы закончить строительство до разлива реки. Тутмосу приходилось работать в своей мастерской за двоих, чтобы вовремя выполнить заказ царя. А ведь кроме царя у него были еще и другие заказчики. Конечно, он мог отказать им, но когда видел перед собой чье-либо особенно выразительное лицо - как, например, лицо Эйе, начальника колесничьего войска, - он не мог отказать себе в удовольствии изобразить его.
Эйе стал очень влиятельным человеком при царском дворе. Но не это привлекало Тутмоса. Он особенно любил, сидя против Эйе и воссоздавая его черты в сырой глине, говорить об учении царя (да еще как говорить!). Эйе в свою очередь был готов объяснить скульптору все, что тот не понимал и не знал. Это доставляло Тутмосу искреннее удовольствие.
Он даже не слышал, что Атон поведал царю новое откровение. До сих пор имя бога воспринималось не совсем правильно, когда говорили: "Да живет Ра-Хорахти, ликующий на небосклоне, в имени своем как Шу, который и есть Атон".
На самом же деле ни Хор, сын Осириса, ни Шу, бог воздуха, не имеют к Атону никакого отношения. Полное имя этого бога, которое выражает его сущность во всех ее проявлениях, должно гласить (Эйе, произнося это, молитвенно поднял руки): "Да живет Ра, властитель небосклонов, в имени своем как Ра - отец, пришедший в качестве Атона".
- Что значит "пришедший"? - спросил Тутмос после недолгого молчания. Почему "пришедший в качестве Атона"?
- Потому что с самого начала он жил в сердцах людей до тех пор, пока лживые проповедники не затмили его чистый свет и не забили головы людей представлениями о богах, которых не существует на самом деле. Теперь же его сын снова восстановил его господство, при этом не возникло новой веры. Просто восторжествовала наконец единственная и вечная правда.
Какие строгие черты лица у этого человека! Какое у него одухотворенное, гордое, проницательное и умное лицо! Ведь это он подготовил чуткое сердце молодого царевича к восприятию правды Атона. Разве не он был один из первых, кто поддержал замыслы молодого царя? Поэтому Эхнатон так и вознаградил Эйе: должность начальника колесничьего войска осталась за ним; кроме того, он, как бывший воспитатель Доброго бога, стал носить титул "отца бога", а как ближайший приближенный к трону - и титул "опахалоносца, что стоит справа от царя". Эйе принадлежал к числу тех немногих, кому было дозволено провожать Эхнатона в святая святых храма, когда царь приносил жертву своему божественному отцу. Он слышал славословия, которые царь собственными устами произносил в честь бога, в честь своего отца.
Тутмос осмелился спросить, может ли Эйе повторить эти славословия. Тот внимательно посмотрел на Тутмоса.
- Всякий раз по-новому, - сказал он, - новыми словами царь не устает превозносить красоту Атона. Я могу вспомнить далеко не все, но мне хочется доставить тебе удовольствие.
Тутмос опустил руки на колени. "Я, наверное, ничего не пойму, подумал он, - ведь язык, на котором славят бога, священный язык, он отличается от обычной речи. Этот язык доступен лишь царям и жрецам, а скульпторам он известен лишь настолько, чтобы они могли вырезать письменные знаки на камне". И Тутмос приготовился внимательно слушать, не желая пропустить ни единого слова.
Эйе начал:
Как прекрасно на небе сияние твое,
Солнечный диск живой, положивший начало всему!
Ты восходишь на небосклоне восточном,
Наполняя свою землю своей красотой
"Это же наш язык, - подумал удивленный и восхищенный Тутмос, - это же язык народа, а не жрецов!" И он напряженно слушает дальше, боясь пропустить хотя бы одно слово.
Ты прекрасен, велик, светозарен
И высок над землей,
Ты лучами своими объемлешь все страны,
То есть все, что ты создал один!
Ты - это Ра, ты доходишь до них,
Подчиняешь ты их ради сына, тобою любимого,
Ты далек, но лучи твои достигают земли,
Чтобы было заметно твое прохождение!
Ты заходишь на западе,
И земля погружается в темь, как мертвец.
Львы выходят из тайного логова,
Змеи жалят во мраке ночном,
Свет и тепло исчезают, земля замолкает,
Ибо создавший все это тоже ушел!
Рассветает, когда ты восходишь,
Сияешь ты днем как Атон, солнечный диск,
Источая лучи, гонишь мрак ты ночной,
Вся земля торжествует, все пробуждаются,
Омывают себя, воссияние славя твое,
А затем люди все начинают работу свою!
Скот вкушает тучные травы,
Кусты и деревья зеленеют вокруг,
Птицы все покидают гнезда свои,
Взмахом крыльев славя тебя.
Все на земле, что порхает и ходит,
Все оживает при восходе твоем!
Плывут корабли на юг и на север,
Все открыты дороги, когда ты сияешь,
Рыбы выходят из вод посмотреть на твой лик,
А лучи твои проникают в морскую пучину!
Ты делаешь женщину матерью, отрока - мужем,
Жизнь ты даешь младенцу во чреве,
Кормишь его в материнской утробе,
Даешь ты дыхание жизни ему,
Ты осушаешь слезы ребенка,
Ты заставляешь его говорить!
Даешь ты дыхание цыпленку в яйце,
Ты назначаешь то время, когда он выходит.
