Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец
За долгую дорогу, да за докучливое двухмесячное сидение в Бахчисарае, обо всем послы друг с другом переговорили - и жили в Кафе, как в дурном сне - маялись пуще прежнего.
Однажды - близко к полуночи - стукнули в дверь тайным, условным стуком: сперва один раз, потом быстро два и чуть пождав, снова - один.
За день послы высыпались до помутнения разума, и потому ночами ворочались без сна, ожидая невесть чего. И потому и здесь оба враз встрепенулись, и Кузовлев спросил;
- Чул?
Большой государев посол засипел безгласно - слышал-де.
Кузовлев на цыпочках подошел к двери - замер. За дверью сопел неведомый ночной гость. Мелко перекрестясь, дьяк Алферий спросил тихо:
- Во имя отца и сына и святого духа, с добром ли? Из-за двери ответствовали шепотом:
- С советом и делом.
Кузовлев без страха распахнул дверь - свои. В сенях стоял высокий худой старец в черной рясе до полу с капюшоном на глазах.
Кузовлев показал рукой - проходи. Гость шагнул через порог навстречу Телепнёву, стоявшему посреди горницы с зажженной свечой. Войдя в круг света, старец спустил капюшон на плечи.
- Отче Иоаким! - радостно просипел Телепнёв. Старец протянул послам руку, и те истово поцеловали её. Сев за стол, старец сказал Кузовлеву:
- Аз есмь смиренный инок Иоаким, не по достоинству носящий чин архимайдрита святогорского Спасского монастыря в Цареграде. Телепнёв молча закивал головой: так-де, истинно - архимандрит. Иоаким взмахнул широкими черными рукавами, послы подвинулись ближе, склонили головы к плечам пастыря.
- То дело тайное, послы, дело великое.
Послы затаили дыхание.
- Шесть недель назад прислал крымский хан в Царьград вора. Влыгается вор в царское имя - называет себя сыном Дмитрия Ивановича.
- Ах, пёс! - воскликнул Кузовлев. Телепнёв ударил кулаком по столу просипел нечто непотребное. Иоаким проговорил смиренно:
- На всяку беду, честные господа, страху не напасешься: ведомо мне, кто сей вор.
У государевых послов засверкали глаза: ай да старец, ай да мудрец! Придвинулись ещё ближе, ушами касаясь усов архимандрита.
- Имя ему Иван, прозвищем Вергунёнок, родом он не то из Лубен, не то из Полтавы...
* * *
Иоаким ушел до рассвета, подробно рассказав историю Вергунёнка. А утром загрузили послов на фелюгу, и те, набираясь смертного страха, пошли к Царьграду, падая с волны в пучину и взлетая из пучины на новую волну. И так, то умирая, то воскресая, тонули и возносились Кузовлев и Телепнёв три дня и три ночи, пока бежала к турецкому берегу краснопарусная мухаммеданская ладья.
Сошли они на берег совсем без сил, потому что не вкушали ни воды, ни хлеба все трое суток, хотя бусурмане и предлагали им какие-то травы, и рыбу, и ещё что-то, но не только есть - видеть поганской пищи послы не могли - вконец измотало их проклятое морское качание.
И оказавшись на земле, пошли Телепнёв, да Кузовлев, как пьяные - все ещё качало их окаянное море, как малых детей в зыбке. И видеть совсем никого не желали - об одном молили: оставить их в покое да дать отлежаться. Однако не было им покоя и в Константинополе - только легли они навзничь на ковры и подушки, что принесли для их потребы в посольскую избу султановы служилые люди, как оказались возле них двое незнакомых людей. Видели послы тех людей как сквозь туман - один был грузен и ростом высок, второй тоже высок, но тощ. На грузном была черная ряса и скуфья, на тощем - полосатый халат и чалма. Дородный склонился к послам низко и проговорил:
- Во имя отца и сына и святого духа, с добром ли?
Телепнёв ничего не ответил, только на горло рукой показал - не могу-де говорить. А Кузовлев, из-за усталости и хвори забыв условные слова - "С советом и делом", - бухнул вдруг:
- Аминь.
Гости на момент смешались, однако черноризец быстро догадался, в чем дело, и снова повторил:
- Во имя отца и сына и святого духа, с добром ли?
Тогда Телепнёв выдавил из себя из последних сил:
- С советом и делом.
Черноризец стал на колени, склонившись к Телепнёву, ска-зал:
- Аз есмь недостойный пастырь архимандрит Амфилохий. А сей человек он плавно повел полной рукой в сторону стоящего рядом татарина - толмач, почтенный Зелфукар-ага.
Татарин поклонился. Телепнёв сел на подушки. В ушах у него стоял звон, в глазах - туман, посольская изба все ещё плыла по морю, качаясь то вправо, то - влево. Глядя на Телепнёва, сед, привалясь к стене, и Кузовлев. Амфилохий наклонился к самому уху Телепнёва. Кузовлев подполз, и также сколь мог приблизился к архимандриту.
- Вор и супостат у турского царя, честные господа, - тихо проговорил Амфилохий, подъяв указующий перст и страшно округлив глаза.
- Знаем, - вяло отмахнулся Кузовлев, - довели нам о сем воре верные люди ещё в Кафе.
- Не могло такого быть, - вдруг проговорил Зелфукар-ага, - вор толька неделя в Истанбул. И не из Кафа вор ехал - из Молдавская земля.
- Как звать вора? - просипел Телепнёв, нутром чуя нечто скверное.
Амфилохий произнес со значением:
- Иван Васильевич Шуйский.
Государевы послы, отпав на подушки, лежали недвижно. Посольская изба перестала качаться. Свет за её окнами померк, уличный шум затих. Изба медленно погружалась в морскую пучину.
* * *
Зелфукар-ага, сложив руки на животе, внимательно слушал разноглазого уруса, стоявшего перед великим визирем Азем-Салихом-пашой.
Великий визирь - везир - и азам - невысокий, желтолицый, сморщенный сидел на высоких подушках, перебирая янтарные чётки. Глаза его были, закрыты. Однако везир и азам не спал. Он слушал монотонную речь толмача Зелфукара-аги и думал: кто такой на самом деле этот разноглазый русский бек, прибежавший в Истанбул в поисках милостей султана?
А между тем Зелфукар-ага переводил:
- И после того, как литовский король не дал мне ни войск, ни денег, я ушел с верным человеком из его земли. И, претерпев великие лишения, оказался, наконец, в славном городе Истанбуле, желая найти поддержку и покровительство могущественнейшего монарха вселенной, его султанского величества Ибрагима.
Чуть приоткрыв глаза, Азем-Салих паша спросил:
- Когда урус-бек Иван ушел от литовского короля?
Спросил для того, чтобы урус подумал, что ему - великому визирю ничего о нем не известно. Хотя задолго до того, как московский царевич был допущен для встречи с ним, Азем-Салих паша знал многое из того, что произошло с беглецом, но лучше, полагал визирь, если беседующий с тобой считает тебя неосведомленным и, рассказывая, не опасается острия знания, спрятанного под одеждой неведения.
Зелфукар-ага, выслушав Анкудинова, ответил:
- Позапрошлым летом, господин...
- Спроси уруса, где он бегал два года?
- Он говорит, что после того, как люди молдавского господаря отобрали у него все имущество и едва его не убили, он ушел в Румелийское бейлербейство, которое урусы называют Булгарией, и жил там в христианском медресе у своих единоверцев-болгар, читая книги пророка Исы из Назарета, и обучаясь у лекарей и звездочетов. Оттуда он ушел в Истанбул, оставив в Румелии своего человека.
- Обучен ли урус ратному деду?
- Урус говорит, что умеет биться на саблях, стрелять из самопала и пистолета.
Везир и азам снова закрыл глаза. Тимоша молчал. Молчал и Зелфукар-ага.
- Спроси его, чего он хочет от его величества султана, повелителя правоверных, опоры ислама, владыки великой империи османов да продлит аллах до бесконечности его годы?
- Бей говорит, что если повелитель правоверных даст ему сорок тысяч сипахов, хумбараджей и силяхтаров* (* Сипахи, хумбараджи и силяхтары всадники, артиллеристы и оруженосцы турецкой армии.) он поведет их на Москву и привезет царя Урусов в Истанбул в железной клетке.
Азем-Салих паша замер. От верных людей он знал, что московский царевич не захотел вести польские полки на Москву, когда ближний человек короля Владислава - Кисель-ага - предлагал ему это. Почему же теперь царевич Иван сам просит у султана войско?
* * *
...Синие орлы висели в белом небе над выжженной зноем степью. Даже суслики попрятались в норы, и только змеи недвижно лежали в пожухлых коричневых травах.
Тимоша и Костя ехали на полдень. Солнце уже медленно скатывалось книзу, но до заката было ещё долго и земля ещё не остывала, а принимая солнечный жар, смешивала с ним свое тепло на самой грани почвы и воздуха. И от этого над камнями и травами степи зыбкой туманной завесой стелилось сиреневое марево - будто стояли ночью бесчисленные казацкие курени и ушли, оставив в степи дотлевать сухие травы, кизяки и солому. Тимоша и Костя ехали молча, устав от зноя, тишины и жажды. Вдруг кони их враз всхрапнули и, запрядав ушами, заметно прибавили шаг. Остроглазый Костя проговорил быстро:
- Вроде мазар впереди* (* Мазар - могила мусульманского святого, чаще всего в виде мавзолея или склепа.)
Тимоша, ничего не видя, подтвердил:
- Вроде мазар.
И помолчав, добавил: - А где мазар - там и колодец.
