Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России
В траве вокруг курганов – россыпи земляники. Уже на ущербе июль, но здесь, высоко в горах, природа не торопится, и ягоды созревают на полмесяца позже, чем там, внизу. По чёрным и пурпурным камням карабкаюсь вверх, на курганную насыпь. Вскарабкался. Вниз уходит воронка раскопа. Вот отсюда видно, что за грандиозные сооружения эти курганы. Яма кажется бездонной. Спускаюсь вниз, внутрь. Вокруг, меж камней, разбросаны куски брёвен. Да, это те самые брёвна, извлечённые Руденко из раскопа и не вывезенные по тем или иным причинам. Серая, сухая лиственница. Широкие комли. Одно из брёвен уходит в чёрную дыру там, в камнях и в земле. Дыра заплыла зелёной мутноватой водой. Это похоже на люк затонувшего корабля. Вход в иной мир. Вход, которым теперь уже никто никуда не пройдёт…
Запись в тетради. Курайская степь – Кош-Агач – река Бугузун – перевал Бугузун.
Разбудил дождь. Вчера после Пазырыка всё время что-то чёрное надвигалось из-за горы. Ветер был зверский. А дождь пошёл только под утро, около пяти. Проснулся, думал уснуть, но едва кончился дождь, раздалось топанье по земле и фырканье: стадо коров да табун лошадей, которые здесь ночью бродят без всяких пастухов. Пришлось их гнать, а то потоптали бы палатки. В общем, встали в полшестого. И увидели грандиозное дело. Снежные вершины и ледники Куркурека; они плыли в облаках, белых, серых и чёрных, прямо над сине-зелёными ближними хребтами. Да ещё и солнце принялось по-всякому освещать их сквозь дырки в бесконечных тучах.
Собрались и выехали рано, спасаясь от поднявшегося из травы гнуса. Курайская степь сузилась до новой теснины, белизна Куркурека отошла назад и накрылась чернющей тучей. Стало видно, что на хребтах к северу от тракта за ночь выпал снег. Дорога здесь идёт близко к берегу Чуи и низко, петляет, огибая оранжево-жёлтые и ржаво-красные скалы. После этого сужения начинается Чуйская степь. Вчера Курайская степь казалась сухой, но по сравнению с Чуйской она – оазис. Чуйская – почти пустыня. Нет даже кустов караганника, да и травы почти нет. Коровы ходят, невесть чего щиплют вдоль ручьёв и речек, из коих большинство – пересохшие.
Впереди и справа по трассе видны горы. Это уже Монголия. Монгольский Алтай.
В посёлке Кош-Агач, последнем перед границей, половина населения алтайцы, половина казахи. Русских и вообще европеоидных людей нет. Исключение – пограничники. Вдоль дороги попадаются казахские кладбища. Вот бывают «города мёртвых», а это – деревни мёртвых. Добротные сооружения в виде юрт, башенок, иногда с призрачными стенками из железных прутьев, а иногда из настоящих кирпичей. Иногда же – шест, а на нём полумесяц. В Кош-Агаче и прочих маленьких селениях – всюду совсем новые дома; они отстроены после землетрясения, которое несколько лет назад сотворило здесь большие разрушения.
В Кош-Агаче – праздник. В центре посёлка, на поле стадиона, при огромном стечении народа идут состязания по борьбе – то ли монгольской, то ли тувинской. Шашлыки, палатки. Через улицу – парад юрт. Монгольская юрта, тувинская, две или три казахских, несколько алтайских, характерных для разных племён. И рядом – пазырыкская колесница, да, та самая, очень точно выполненная модель, да ещё с пёстрыми войлочными украшениями. Наверно, и те древние жители этих мест, что похоронили своих мёртвых в здешних курганах, так же съезжались на праздники, жарили мясо на углях, устраивали скачки, состязания по стрельбе из лука и борьбе.
Свернув с Чуйского тракта невдалеке за Кош-Агачем, мы пробираемся в сторону горного массива Монгун-Тайга. Дорога вьётся подле русла речки Бугузун, перебегает с одного берега на другой. И становится всё более условной. Машина с риском для жизни и с нечеловеческим воем проползает по сумасшедшим укосам. Колея уходит в ущелье, местами скатывается на каменистое речное русло. Кое-где на ровных местах видны невысокие каменные насыпи курганов. Суслики перебегают вдоль нашего пути, как будто сдают норматив по эстафете. И жирные рыжие сурки-тарбаганы изредка выныривают из травы и делают стойку на наш УАЗ.
Вот и наступило безлюдье.
Перевал
Под кожицей лягушачьей
царевна-тайга болит.
Как в кружевах, в лишайниках
запястья её белы.
Мы поднимаемся медленно,
выласкивая каждый вдох.
Край неба закатной медью
вытаивает из-подо льдов.
Мы поднимаем головы —
и взлетаем в озоновый слой, расколотый
на бездну и горизонт.
Глаза – пустые отверстия.
Дыхание прерыва…
Из воздуха и тверди
рождается перевал.
Стоишь на перевале —
чувствуешь Бога.
Даже видишь Его.
Не потому что близко (хотя и поэтому тоже),
а потому. Шёл, шёл, упирался,
еле дышал,
цеплялся руками за травку,
скользил ботинками по камням, видел дно,
чем выше – тем больше страху
в воздухе растворено.
Как подружка в лапах перрона,
уменьшаясь, растёт в ничто,
менялась перед тобой природа,
как возраст меняет лицо.
Там, внизу, в луговую юность
влит черёмуховый кумыс.
Выше – тайги угрюмость,
трагических скал космизм.
Выше – мудрость, скупая тундра.
Выше – воздух. Над ним – мертво.
Все – туда, и никто – оттуда.
Перевал – граница миров.
Помню двух велосипедистов
по дороге из Акташа на Улаган.
Как они шли вверх! По крутому подъёму!
Как Сизифы, как Прометеи!
Упираясь ногами в педали,
раскачиваясь колёсами,
напрягая лица до черноты,
вдыхая – «Анх!» – выдыхая – «Дух…» —
шли, потому что так надо.
Думаю, дошли.
Им – открылось.
Перевал открывается так.
Вокруг просторнеет, редеет.
Пихты, кедры, облака, скалы.
Выходит свобода из ниоткуда.
Невидимое становится видимым.
Страннеет дышать.
Двери, двери, премудростию вонмем.
Деревенеет шаг.
Твердь раздвигается без предела.
Всходят миры из бездн.
Дороги обугленное дерево
врастает в шкуры небес.
Руки мои – дирижабли.
Глаза – пиалы небесного спирта.
Яко да под Твоей державою
всегда хранимы – спите.
Камушки как мальчишки
из-под колёс разбегаются.
Херувими многоочитии
(…серафимы шестокрылатии,
возвышающиеся, пернатии…)
протягивают и забирают.
Перевал – неупиваемая воздухо-чаша.
Зрение растворяется в никуда.
Окаменелые змеи-волны внизу.
Оледенелый взмах-дух вверху.
Два велосипедиста, еле дыша,
втащили свои огненные колёса
на перевал —
и уставились, замерев,
дураки,
в вечность.
Белый купол Монгун-Тайги. 2005–2008
Эти плавные, как бы пульсирующие, горы можно назвать сердцем великого континента. Монгун-Тайга – особое царство, в которое, как в небесный-подземный мир шаманов, не всякому дано попасть, а вошедший возвращается оттуда другим человеком. Монгун-Тайга изменяет сознание пришельца.
Справка. Монгун-Тайга (в переводе с тувинского – «серебряная гора») – горный массив на юго-западе Тувы, у границы с Монголией, на стыке хребтов Западного Саяна, Алтая и Цаган-Шибэту, почти в самом центре Азии. Главная вершина, тоже именуемая Монгун-Тайга, покрыта обширным ледником. Высота (3970–4000 м) колеблется в зависимости от таяния или намерзания ледовой шапки. Эта вершина – самая высокая точка Восточной Сибири и вообще России к востоку от Алтая. На Монгун-Тайгинском нагорье водятся алтайские горные бараны (аргали), дикие коты манулы и снежные барсы (ирбисы).
Монгун-Тайга – одно из самых труднодоступных мест России. Отправляясь туда, нельзя ничего планировать. Когда доберёшься, и доберёшься ли вообще. Самый надёжный транспорт – вертолёт, но и он частенько отказывается летать из-за погоды. Монгун-Тайга собирает на себя тучи с окрестных долин, они сгущаются, разражаясь устрашающими грозами, ливнями и снегопадами, во время которых видимость исчезает, а альпийские луга и каменистые тундры пропитываются влагой, как губка.
Дорога в этих местах – понятие условное. Сегодня могут пройти колёса «Урала» или уазика, а завтра, может быть, не пройдут. Прольются дожди, колея раскиснет, и будешь сидеть, ждать погоды. Бывает, два дня, а бывает – две недели.
Поэтому здесь не встретишь случайных людей, туристов и прочих праздных. Людей здесь вообще так мало, что их и не видно. Изредка заезжают обитатели нижележащих посёлков порыбачить в горных озёрах. Посёлков в огромном по площади Монгун-Тайгинском кожууне (районе) всего два: Кызыл-Хая с населением в две тысячи человек и райцентр Мугур-Аксы, чуть побольше. Остальное население кожууна обитает в юртах, пасёт овец и яков (по-тувински – сарлыков). Да и эти юрты в большинстве своём раскиданы по рекам, сбегающим с массива Монгун-Тайги вниз. На высокогорье жителей очень мало, может быть, сотня семей на пространствах в десятки тысяч квадратных километров. Поэтому здесь кругом царит первозданность, как в первые дни творения.
