Иван Беловолов - Истра 1941
— Взяли?
— Не вышло. Утекли.
— А вы?
— Мы к вам — с докладом.
— Эх вы, чубуки… от дырявой трубки!
Это замечание было столь неожиданным, что у обоих сразу изменилось выражение лиц. Оба, только что оживленно жестикулировавшие, вытянули руки по швам.
— Значит, нет противника в Рождествене? Снялся и ушел? — спросил Белобородов.
И, не ожидая ответа, крикнул:
— Не верю!
Затем продолжал спокойнее:
— У вас получается, как у Геббельса, — три немецких кавалериста захватили советскую подводную лодку. Два полка атаковали, не могли взять, а перед дюжиной разведчиков немцы побежали?
Вспышка гнева прошла. Теперь Белобородов хохотал, глядя на разведчиков. Родионов снял шапку и вытер платком лысину. Генерал резко оборвал смех:
— Эх, выстегать вас мокрой тряпкой…
— Мы вам, товарищ генерал, ни одного слова не соврали.
— А кто мне поручится, что вас не объегорили? Кто поручится, что над вами не хохотали там две или три роты немцев? Сколько раз я вам твердил, что война, тактика — это искусство! В частности, искусство объегорить.
— Ты уж на них слишком, — сказал Бронников, — ведь они принесли нам утром приказ Биттриха.
Бронников взял со стола и протянул мне два листа бумаги, исписанные на пишущей машинке. Это был русский перевод приказа по дивизии СС «Империя» от 4 декабря 1941 года, подписанного немецким генералом Биттрихом.
— А ну, поближе к свету, — сказал Белобородов. — Прочитай первый пункт вслух.
Я прочел:
— «Дивизия СС «Империя» занимает линию Снигири — Рождествено с тем, чтобы продолжать наступление с главным ударом на правом фланге в направлении на Москву. Противник на фронте дивизии СС «Империя» занимает оборону с использованием опушек леса с целью не допустить вперед нашего тяжелого вооружения; далее он гнездится во всех населенных пунктах. Его солдаты умирают, но не оставляют своих позиций. В связи с этим…»
Здесь Белобородов прервал меня.
— «Его солдаты умирают, но не оставляют своих позиций», — медленно повторил он.
Его голос дрогнул, он моргнул и продолжал не сразу:
— Это про нас, Родионыч! Вот за этот приказ — спасибо!
Разведчики ответили:
— Служим Советскому Союзу!
Генерал оглянулся и показал на знамя:
— А ну, покажите-ка им…
Кто- то быстро снял чехол и развернул огненное шелковое полотнище. На знамени была крупная золотая надпись: «Смерть немецким захватчикам! 9-я гвардейская стрелковая дивизия». На обороте нитями разных цветов был вышит портрет Ленина.
— Как скоро успели сшить! — восхищенно сказал Родионов.
Белобородов, не оборачиваясь, ответил:
— Заслужить долго, а сшить недолго.
Он с минуту молча любовался знаменем, потом повернулся и совсем иным, командирским тоном произнес:
— Ну, еще что видели?
Разведчики продолжали доклад. Генерал настойчиво расспрашивал обо всем, что они заметили в лесу, — о тропинках, о телефонных проводах, о следах на дорогах и на целине. Я тем временем просматривал приказ. Там в качестве ближайшей цели наступления была указана речка Нахабинка, станция Нахабино и… дом отдыха, в котором мы сидели. Но у этих пунктов было покончено с ноябрьским наступлением немцев. Линия Снигири — Рождествено была последним рубежом, куда они продвинулись.
В приказе содержалась полная дислокация немецких частей, развернутых для наступления: указывались точки сосредоточения полков, танковых частей, артиллерии, минометов. Это был ценнейший документ. Я тихо сказал Бронникову о своем впечатлении, кладя листки на стол.
Но Белобородов услышал.
— За три дня на нем бороденка выросла! — сказал он. — Вот за сегодняшний приказ господина Биттриха я бы дорого дал! «Языка» надо, Родионыч! Чтобы завтра у меня здесь был «язык» до голенища, понял?
И он продолжал негромко беседовать с разведчиками, наклоняясь вместе с ними над картой.
Я сидел у радио, мне несколько мешала музыка, и я улавливал лишь отдельные фразы:
— Исследуйте все справа… Каждую тропку, каждую полянку… Чтобы все там знать, как свою квартиру…
— Мы там уже бывали…
— Завтра еще раз… До самой Трухоловки… Но самое главное — лес…
— Проскользнем…
— И других чтобы могли незаметно провести… Как начнутся сумерки — ко мне! Задача понятна?
— Понятна, товарищ генерал.
Разведчики ушли.
Генерал продолжал рассматривать карту. Адъютант попросил разрешения подать ужин.
— Не худо, — сказал Белобородов.
Он встряхнул головой и обеими руками отодвинул карту, словно отстраняя имеете с этим неотвязные мысли.
Ужин подали в один момент: Белобородов любил, чтобы все делалось быстро. Он налил каждому по полстакана водки.
— За что чокнемся? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: — За то, чтобы завтра чай пить в Снигирях.
Все чокнулись и выпили. Генерал взглянул на знамя, уже опять скрытое чехлом.
— Эх, знамя, красота! — произнес он. — Заслужили гвардейскую, теперь будем зарабатывать орденоносную.
— Не часто бывало, — сказал Бронников, — когда награждали знаменем за отступление.
За столом заговорили об эпизодах этого героического отступления, о незабываемых «сдерживающих боях», которые вела дивизия под Москвой.
За 20 дней генерального наступления немцев на Москву дивизия отдала врагу 40 километров Волоколамского шоссе, — отдала, ни разу не отходя без приказа, уничтожая атакующих немцев, отбивая артиллерией, противотанковыми ружьями, зажигательными бутылками удары танковых колонн, переходя в контратаки, уступая километры, но выигрывая дни, приближая неотвратимый час, когда противник выдохнется, когда в крепнущих морозах, нарастающих снегах иссякнет его наступательный порыв.
— А сколько бессонных ночей, сколько переживаний, — сказал Белобородов. — Ведь за спиной — Москва! Иногда чувствовал такую тяжесть, будто она на плечи навалилась.
— А теперь?
— Теперь легче. Теперь — шапка набекрень… Завтра… Ты знаешь, что будет завтра?
— Пока только догадываюсь…
— Завтра с утра общее наступление на всем Западном фронте!
— Общая контратака?
— Нет, это уже атака! Эх, дорогой, как ждали мы этого дня!
Поужинав, генерал продолжал работать по подготовке завтрашней атаки.
К нему пришли танкисты, которым предстояло завтра действовать совместно с одним из полков дивизии в направлении на Снигири и дальше.
Прощаясь после разговора, пожимая танкистам руки, Белобородов сказал:
— Хорошо бы нам всем встретиться, когда кончится война. Наверное, ночь маленькой покажется, — все будем вспоминать про Волоколамское шоссе.
Затем он долго говорил с начартом (начальником артиллерии дивизии) майором Погореловым, намечая позиции для минометов, для тяжелых и легких батарей, выясняя наличие боеприпасов.
В разговоре часто фигурировало слово «бык», — время от времени я слышал: «полтора быка», «три четверти быка», «два с половиной быка».
«Бык» своеобразное видоизменение принятого в армии сокращенного названия «бе-ка», что значит боевой комплект.
Беседуя с начартом, генерал несколько раз довольно смеялся: «быков» было предостаточно, орудия всех калибров располагали ими на завтра вволю, многие — буквально без ограничения.
Для завтрашнего наступления Белобородову сверх двух артполков его дивизии дополнительно придали много артиллерии. Оставалось лишь расставить и использовать ее наиболее эффективно. Над этим и работал генерал с начартом.
Особенно настойчиво генерал говорил о минометах:
— Я от тебя требую, чтобы минометы всю артиллерию заглушали.
Завтра я послушаю. Всю душу вымотай им минами!
Наконец Погорелов встал.
Отпустив начарта, Белобородов произнес:
— На войне все не так, как в академии. Там мы и не представляли, что дивизия может иметь такое насыщение артиллерией. Если бы какой-нибудь профессор дал бы задачу с таким насыщением, наверное, подумали бы, что он шутит.
Начальник штаба принес на подпись приказ о завтрашней операции.
Предстояло окончательно решить: шестерка или девятка? В шесть или в девять утра начать атаку?
Белобородов колебался: и за ту и за другую цифру были свои доводы. В шесть утра темно: возможна внезапность нападения, противник не сумеет вести прицельного огня. Но в темноте могут свои части перемешаться, могут сбиться с направления, будут скрыты артиллерия противника и его огневые точки, которые предстояло подавить.
— Все наши хозяева голосуют за шестерку, — сообщил полковник Федюнькин.
— И начнут не в шесть, а обязательно в шесть с гиком, — сказал генерал. — Позвони-ка еще раз, спроси, смогут ли они без гака.
Полковник вышел, а Белобородов опять стал рассматривать карту. Он молча просидел над ней, пока не вернулся Федюнькин.
