Иван Беловолов - Истра 1941
Полковник вышел, а Белобородов опять стал рассматривать карту. Он молча просидел над ней, пока не вернулся Федюнькин.
— Ну что? Со всеми говорил?
— Со всеми. Все обещают: без гака.
— Тогда решаем: в шесть!
Он взял еще не подписанный приказ, на одной из первых строк поставил красным карандашом цифру «6» и внимательно прочел до конца.
Подписав, он произнес:
— Содес!
— Что это «содес»? — спросил я.
— Это по-японски: да, так! Ведь я три года в академии японские иероглифы зубрил… Еще, может быть, пригодится… Ну, звони, Федюнькин: бить шестеркой!
Полковник повернулся, но Белобородов остановил его:
— И передай, чтобы людей утром посолидней накормили! Побольше мяса заложить в котлы — по четыреста грамм на человека.
Полковник ушел к телефону.
Заложив руки за голову, генерал потянулся и сказал:
— Кажется, все. Что ж, комиссар, давай на боковую!
Но Бронников ответил:
— Нет, Афанасий Павлантьевич, я сейчас поеду.
— Куда?
— По полкам. Посмотрю на месте, как народ готовится.
— Не худо. К утру вернешься?
— Вряд ли.
— Тогда жду к обеду.
— Это верней…
Беглый короткий диалог, ровный повседневный тон. Но я знаю, что за этим скрыто многое. Знаю, что утром комиссару дивизии Бронникову придется, быть может, где-нибудь личным примером показать бойцам, что значит бесстрашие. Знаю, что из Истры он уходил с последней ротой, отстреливаясь от немцев. Знаю, что под Сафонихой он взял на себя командование окруженным, потерявшим командира батальоном и во главе гвардейцев с боем пробился из кольца.
Конечно, известно все это и Белобородову. Но генерал и комиссар не произносят лишних слов. Не все чувства проступают наружу; нежность лишь на миг, быть может, промелькнет во взгляде, в твердом мужском рукопожатии. А нередко обходится даже и без этого.
Бронников приказывает приготовить машину, одевается, уходит.
Белобородов ложится не раздеваясь. Он накрывается шинелью.
Я устраиваюсь рядом на полу. Генерал поворачивается на бок, кровать трещит под его телом.
— Спать, правда, не спится, — произносит он, — но хоть ухо немного подавить перед завтрашним. А завтра… Сколько сейчас времени?
— Без двадцати два…
— Значит, уже сегодня… Что пожнем сегодня?
И, помолчав, отвечает сам:
— Что посеяли, то и пожнем.
Я закрываю глаза; тихо; слышатся редкие выстрелы тяжелых орудий.
И мне вдруг кажется, что я жадно читаю необыкновенно захватывающую книгу — читаю ее не на бумажных страницах, а в самой жизни, которая развертывается передо мной, которая и есть самое необыкновенное, что было когда-нибудь на свете. И страшно хочется заглянуть вперед, но книга не напечатана на бумажных страницах, — заглянуть нельзя.
5
Сквозь сон слышу движение в комнате. Открываю глаза. Белобородов уже на ногах. Достаю из кармана часы — 4.35. Вскакиваю, выхожу на воздух.
Чудесная мягкая погода. Падают крупные хлопья снега. Трубы над домом отдыха дымят; невысоко поднявшись, дым медленно расползается и тает: его не треплет, не колышет ветер. Небо закрыто облаками, а вокруг все-таки полусвет: чувствуется, что там, над застлавшей небо пеленой, катится полная луна. Облака просвечивают, как матовый абажур.
На крыльцо быстро выходит генерал без шапки, в неподпоясанной широкой гимнастерке. Зачерпывая обеими ладонями снег, обтирает лицо, голову и шею. Потом ему льют на руки: он, пофыркивая, умывается и бегом возвращается в дом.
Хочется запомнить, засечь в памяти все, что я увижу в этот день, который — твердо знаю! — войдет в историю великой войны.
Вот они — страницы моих блокнотов, записи 8 декабря 1941 года. Я просматриваю лист за листом, восстанавливаю смысл каждого недописанного слова и вспоминаю минуту за минутой.
4 часа 50 минут. В штабе все поднялись. На столе самовар, хлеб, масло, колбаса. Закусывают быстро, некоторые даже не присаживаются. Многие надевают шинели; оперативная группа во главе с генералом сейчас уезжает отсюда в другой пункт — ближе к линии боя.
5.00. Садимся в штабной автобус. С Белобородовым едут начальник оперативной части, начарт, начальник связи. Полковник Федюнькин и ряд штабных офицеров остаются здесь.
5.05. Тронулись. Медленно двигаемся к Волоколамскому шоссе по проселочной дороге, укрытой голубоватым снегом. Обгоняем какую-то часть. Сторонясь автобуса, идут бойцы с винтовками в запорошенных снегом шинелях. Ого, как их много! Они шагают и шагают, а голову колонны нельзя различить в рассеянном свете бледного облачного неба.
Открывается дверца автобуса, красноармейцев спрашивают:
— Какая часть?
— А тебе что?
Кто- то высказывает вслух мысль, тревожащую всех:
— Неужели бригада Засмолина? Ведь она в пять ноль-ноль должна занять исходную позицию.
Пробираясь меж бойцов, жмущихся к обочинам, автобус едва ползет. Белобородов соскакивает с подножки и, обгоняя машину, нетерпеливо идет вперед. Через несколько минут он возвращается и говорит:
— Свежая дивизия… Резерв командующего армией…
5.25. Все еще двигаемся. Проехали станцию Гучково. Водонапорная башня взорвана, станционные здания сожжены, — из снега торчат высокие печные трубы.
Фронт близко; полки уже сосредоточились для наступления где-то на опушках, через полчаса начнется огневой налет, а еще десять минут спустя — атака: все загрохочет, задрожит вокруг; но пока на земле и в небе тишина. Бесшумно падает снег.
5.40. Прибыли. Автобус останавливается около одноэтажного широкого здания. Уходит вдаль широкая по-дачному улица и теряется в бледной полумгле. Это поселок Дедовский около станции Гучково.
В доме, куда входят штабные командиры, раньше помещался местный кооператив.
Поглядывая на каменные стены, генерал говорит:
— Тут нам их минометы не страшны…
— А разве сюда мины будут долетать?
— Обязательно. Эта музыка нам положена по штату.
Он подходит к дому и по пути одобрительно произносит:
— Ого, и подвал уже оборудовали.
Я присматриваюсь, подхожу к подвальному окну и вижу, что оттуда выглядывает дуло пулемета. Черт возьми! Неужели эта штука может тут понадобиться? Вот так обитель генерала!
Входим внутрь. Покинутый застывший дом. Топятся все печи, но люди не снимают шинелей, изо рта идет пар. Промерзшие стены начали отпотевать; сквозь штукатурку проступил темный рисунок дранки; снизу поползли темные пятна сырости.
В магазине — пустые полки и прилавки. Жилая половина дома тоже покинута. Окна плотно зашторены прочной светонепроницаемой бумагой. На подоконнике лежит сломанная кукла.
Для оперативной группы приспособлены две комнаты в жилой половине. Маленькая для генерала. Там полевой телефон, у телефона дежурный связист. Рядом, в большой комнате, еще два телефона. Один предназначен только для артиллеристов, от него идут провода во все артполки и дивизионы белобородовской группы.
У другого телефона устраивается подполковник Витевский. Он не похож на военного; добротное командирское обмундирование сидит на нем мешковато; он не умеет прикрикнуть; у него застенчивая, мягкая улыбка; он умница и работяга. Его обязанность — постоянно связываться с частями, ведущими бой, непрерывно следить за ходом операций, немедленно наносить на карту все изменения обстановки. В любую минуту он обязан дать комдиву моментальный снимок боя.
У начальника связи майора Герасимова довольная улыбка. К приезду генерала у него все готово: в сарае установлена рация, в подвале подготовлены на всякий случай дублирующие аппараты.
— Как связь с Засмолиным?
Таков был первый вопрос, с которым Белобородов обратился к Герасимову.
— Работает.
— А с его полками?
— Пока прямой связи нет. Только через штаб бригады.
— Установить прямую.
— Есть, товарищ генерал.
5.50. Белобородов звонит Засмолину:
— Здравствуй! Говорит семьдесят шесть. Как твои, исходное положение заняли? Что? Ты отвечай: заняли или не заняли? Я вижу, ты сам не знаешь. Ты где сидишь? Далековато, друг, далековато. Устроился, словно штаб корпуса. Я маркой выше тебя, а сижу поближе. Сократи дистанцию, передвинься. Связь? А пусть за тобой провод тянут.
Генерал кладет трубку. Широкоскулое лицо задумчиво.
5.59. Через минуту заговорит артиллерия — начнется огневой налет на Снигири. В комнате тихо, разговоры оборвались, все прислушиваются. Майор Герасимов вынул часы.
6.00. По-прежнему тихо. Ни одного выстрела.
6.05. Тихо.
6.06. Тихо.
6.07. Тихо… Белобородов сидит с закрытыми глазами. Герасимов нарушает молчание.
— Уже семь минут седьмого, — говорит он. — Вызвать начарта, товарищ генерал?
