Витольд Новодворский - Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582
Дикой свирепостью дышали эти слова, и надо было небольшой искры, чтобы она разразилась взрывом самого ужасного остервенения. В лагерь Замойского явился король, который, поблагодарив канцлера за усердие, выказанное им при осаде крепости, приказал не впускать никого в нее и потушить пожар, так как он желал спасти крепость от уничтожения.
Замойский стал исполнять королевские приказания. По его распоряжению Москвитяне начали выходить из крепости, причем каждый нес с собой образок. Так вышло уже около 500 человек, у которых отняты были лошади и оружие. В это время в крепость направились за порохом и пушками 50 гайдуков. Увидя их, маркитанты и обозные служители бросились за ними, чтобы поскорее захватить добычу, за которою, как они думали, идут и гайдуки. Ворвавшись, они стали грабить и убивать Москвитян. Вид этот привел в ярость солдат. Добыча, казалось им, уйдет из их рук. Венгры, а за ними и Поляки, двинулись в крепость, ворвались в нее, как ни старались остановить их капитаны, ротмистры и сам гетман, и произвели здесь страшную резню, умерщвляя всех без разбора, женщин и детей. В этом остервенении забыты были совсем приказания власти, даже самого короля. Пожара никто не тушил, вследствие чего огонь охватил весь замок, достиг погребов, в которых хранился порох, и произвел ужасающий взрыв. 36 пушек, несколько сот гаковниц, нисколько тысяч рушниц, множество золота, серебра, шуб и иных драгоценностей сделалось жертвою пламени. Погибло при этом до 200 грабителей. Добыча досталась победителям незначительная: платье да деньги, которые они не стыдились отнимать у покойников[582]. Сколько погибло побежденных при взятии Великих Лук, неизвестно, но надо предполагать, что несколько тысяч человек[583], и между ними воевода Иван Воейков. Когда его привели к Замойскому, канцлер стал его допрашивать, а потом приказал отвести в лагерь. Московский воевода подумал, что его будут пытать, а потому, увидев издали Фаренсбаха, своего знакомца с того времени, когда последний служил московскому государю, кинулся умолять его о пощаде, что Венгры сочли за желание убежать, напали на него и умертвили[584].
Место, где находилась крепость, представляло весьма печальную картину: всюду валялись громадные кучи тел и земля была обагрена кровью даже ни в чем не повинных женщин и детей. Обозревая побоище, король едва мог удержаться от слез[585]. Он приказал маркитантам похоронить трупы, а солдатам засыпать рвы, которые были проведены во время осады крепости. Он намеревался выстроить новую, чтоб упрочить свое владычество в покоренной стране.
Но по своему обыкновению, дело о постройке крепости, которое он уже сам решил, отдал на обсуждение военного совета, который был созван на следующий день после взятия Великих Лук. Тут обсуждались вопросы относительно дальнейшего хода кампании и приняты следующие постановления: возобновить крепость и не двигаться с места до тех пор, пока постройка ее не будет кончена; королю с армией не идти дальше вперед, а по истечении трех недель возвратиться с добровольцами назад в Польшу; послать только отряд войска на Холм, если там имеется значительная артиллерия, чтоб захватить ее или сжечь эту крепость.
После этого Баторий осмотрел местность и пришел к заключению, что лучше всего возобновить великолуцкий замок на прежнем месте[586]. Общий план крепости король составил сам, а руководство строительными работами поручил архитектору Доминику Рудольфини из Камерина, который приобрел уже известность, как инженер, своим участием в укреплении Канеи на острове Кандии. Ему помогали при возведении великолуцкой крепости Николай Карлини и Андрей Бертони. Сами строительные работы были разделены между венгерскими, литовскими и польскими солдатами[587].
Для охраны строительных работ от неприятеля Замойский избрал место на берегу какой-то речки, на расстоянии одной мили от Великих Лук. Но когда он хотел двинуться туда со своим отрядом, солдаты, принадлежавшие к так называемой черной пехоте, пришли к нему и заявили, что они пойдут только тогда, когда им будет уплачено жалованье. Переговоры с ними Замойского не привели ни к чему, так что он счел необходимым остаться один день на прежнем месте. На следующий день повторилось то же самое. Три раза, по приказанию гетмана, давали барабанным боем сигнал выступать в поход: конница двинулась вперед, но черная пехота не тронулась с места. За войском Замойского пошли только ротмистры со своими отрядами. Прибыв на место стоянки, канцлер позвал их вечером к себе и угрозами стал требовать от них, чтобы они привели пехоту; если они не сделают этого добровольно, то он в таком случае пошлет за нею гайдуков. Слова эти оскорбили ротмистров, и они уехали назад к своим солдатам, говоря, что на них лежит обязанность разделять с ними и хорошую, и дурную судьбу. Кончилось все это тем, что пехотинцы сами явились к Замойскому и просили его простить им эту глупость[588].
Неповиновение воинской дисциплине в литовской армии приняло еще большие размеры. Многие литовские добровольцы уехали сами, без всякого спроса, а литовские паны хотели тайком отправить свои отряды назад, на родину. Ввиду этого король поставил сильную стражу у Суража, которая должна была задерживать всякого, кто не имел пропускного свидетельства. Мало того, 12-го сентября он сам занял со своим корпусом соответственную позицию на торопецкой дороге, на некотором расстоянии от лагеря Замойского. Сделано это было также и с той целью, чтобы лучше было наблюдать за неприятелем, который сосредоточил свои силы у Торопца. Но в каком месте войско его находилось в данную минуту, в точности не было известно. 11-го сентября донесли Замойскому, что значительный неприятельский отряд готовится ударить на его лагерь. Гетман приказал своим солдатам быть наготове, а между тем выслал на разведки отряд в 30 всадников под командой Сверчевского. Последний донес, что на расстоянии нескольких миль вокруг он никого не видел и заметил только вдали на дороге около 300 человек[589].
Казалось, можно было рассчитывать на полную безопасность со стороны неприятеля. Случилось иначе. Князь Януш Острожский выслал 80 человек за фуражом. Отряд наткнулся на 50 человек Татар. Произошла схватка. Татары дали знать своим; те явились на помощь, ударили со всех сторон на фуражиров, отчасти перебили их, отчасти взяли в плен[590]; спаслось только три человека, да и то раненных. То же самое произошло и с отрядом Венгров в 40 человек.
Эта неосторожность солдат сильно разгневала короля. Он призвал к себе ротмистров и разбранил их за нерадение по службе. Он собственными глазами видел, как плохо держат караул солдаты, ложась спать на своих постах, как снимают с себя вооружение, как распускают лошадей и как ослабляют лагерь, удаляя из него телеги. Ввиду этого он увещевал офицеров наблюдать внимательнее за своими подчиненными, сохранять тишину ночью и посылать за отправляющимися на фуражировку прикрытия из отрядов по 1000 человек[591].
Желая узнать, что это было за московское войско, которое разбило вышеупомянутые отряды фуражиров, Батории отправил несколько сот Поляков и Венгров, под командой Филипповского и Барбелия, присоединив к ним 500 гайдуков и запретив посланным вступать в битву с неприятелем, пока они не получат особенных инструкций[592]. Оставив свой отряд в расстоянии четырех миль от королевского лагеря, Филипповский возвратился назад (18-го сентября), чтоб попросить короля дать ему еще солдат. Он донес королю, что наткнулся на сторожевой отряд врагов, прогнал его, но не мог захватить никого в плен, однако узнал от одного московского перебежчика, что у неприятеля четыре тысячи человек.
Получив эти сведения, король дал Филипповскому еще 2000 воинов, приказав ему идти под самую крепость Торопец. Замойский присоединил из своего корпуса к этой экспедиции несколько отрядов в 250 человек конницы, под начальством Фаренсбаха. Командование экспедицией поручено было брацлавскому воеводе Ивану Збаражскому[593].
Догнав Барбелия[594], Збаражский устроил поход экспедиции следующим образом. Дав отдохнуть лошадям один день, он выслал вперед отряд из венгерских и польских всадников (24) под начальством Альберта Киралия[595], приказав следовать за ним на некотором расстоянии Барбелию, Георгию Сибрику и Гиерониму Филипповскому с 200 всадников. Сам Збаражский двигался в арьергарде[596].
Передовой отряд экспедиции[597] наткнулся на неприятельский караул. Завязалась схватка. Москвитяне пустились бежать, а Поляки и Венгры — их преследовать, но догнать не могли, потому что дорога была узка и болотиста. Преследующим удалось только сбросить двух врагов с коней. Погоня продолжалась до моста, перекинутого через лесной ров, у которого в засаде находились московские стрельцы. Завидев врага, они выскочили из засады и стали осыпать преследователей выстрелами, чтоб не допустить их переправиться через мост[598]. У моста завязалась снова жаркая схватка. На помощь московским стрельцам прискакало 50 татарских всадников, которые находились невдалеке от этого места. Видя численное превосходство врага, Киралий послал за помощью к отряду, следовавшему за ним, но она не являлась. Тогда он скомандовал своим атаковать мост и громко при этом кричать, чтобы враг подумал, что на него двигается многочисленное войско. Хитрость удалась. Русские покинули мост и, соединившись с Татарами, удалились к ближайшему отряду московского войска. Киралий прекратил погоню, ибо опасался засад и численного превосходства неприятеля; к тому же наступила ночь. Отряд Киралия остановился на ночлеге у моста. На следующий день утром прибыл сюда Барбелий, а за ним и остальной разведочный отряд[599].
