Джули Федор - Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности
Чекист-аристократ
В 1999 году Патрушев объявил, что старая неписаная традиция праздновать День чекиста теперь «наполнена новым содержанием»[696]. Какой же была природа этого содержания?
Прежде всего пресс-служба ФСБ стремится создать иной образ современного чекиста, представить его элитой. В 2000 году директор ФСБ Патрушев заявил, что сегодняшние чекисты — это «неодворяне»[697]. Другие известные чекисты выступали с подобными же высказываниями. В начале 2001 года Шульц объявил, что чекисты составляют «не буду стесняться этого слова — настоящую элиту общества»[698].
Можно по-разному интерпретировать эти утверждения. Во-первых, идею чекистов как «новых дворян» следует рассматривать в контексте массового притока чекистов и бывших чекистов во власть в современной России[699]. С конца 1990-х годов российские либеральные средства массовой информации стали все чаще говорить о «чекистском марше во власть»[700]. Пиар-усилия ФСБ этого периода были явно направлены на укрощение страхов, вызываемых такими сообщениями[701]. В 2000 году Патрушев в одном из интервью критиковал тот факт, что некоторые СМИ «охотно подхватывают тезис о приходе чекистов в высшие эшелоны власти и что это является «попыткой демонизировать пришедших во властные структуры бывших сотрудников СВР и ФСБ. Цель понятна — создать образ некой "темной силы" отстаивающей не обще-национальные, а свои узкокорпоративные интересы, и тем самым ослабить ресурс доверия народа к новому руководству страны».
Мысль о том, что чекисты составляют элиту особого рода и заслужили это в силу определенных, якобы присущих им качеств, стала средством оправдания прихода чекистов к власти. Это оправдание включает в себя целый ряд разнообразных составляющих. Как очевидно из приведенных выше слов Патрушева, цель комментариев пресс-службы ФСБ по этому вопросу — не просто назвать чекистов новой элитой, но подчеркнуть их патриотические качества. Чекисты — это не честолюбивая жадная клика, которая захватила власть ради собственного обогащения; ими движут интересы нации, а не жажда личных привилегий. Они взяли на себя ответственность за будущее России. Их главная цель — восстановление и возрождение страны. Их роль стала часто сравниваться с деятельностью Дзержинского после Гражданской войны, с его работой по восстановлению российской экономики. Тот факт, что Дзержинский был не только поляком, но и ярко выраженным интернационалистом, в нынешнем контексте опускается. Некоторые дошли даже до того, что назвали Дзержинского прежде всего патриотом, главной идеей жизни которого было спасать свой «дом», свою страну, своих сограждан[703]. В том же ключе первый заместитель директора ФСБ Сергей Смирнов утверждал, что любовь и преданность Родине и народу — это самая главная чекистская традиция[704]. Таким образом, теперь чекистской «традицией» называется патриотизм, тем самым чекизм ставится в одну шеренгу с национальной идентичностью.
В текстах ФСБ, предназначенных для публики, также настойчиво говорится о способности чекистов «перековывать» себя. Об этом же твердят авторы новой волны жизнеописаний Дзержинского, обращая внимание на его преображение после Гражданской войны: «Дзержинский сумел с окончанием Гражданской войны пройти через своеобразный "катарсис" и из яростного ниспровергателя старого стать созидателем, организатором возрождения промышленности, транспорта, активным сторонником и подвижником нэпа»[705].
Именно эта гибкость, способность переделывать себя постоянно подчеркивается и восхваляется в литературе. Дзержинский, как и современные чекисты, как и сама Россия, — это феникс, возрождающийся из пепла. Как и Дзержинской, чекисты могут принимать разные обличия в зависимости от потребностей времени, но их сущность неизменна[706]. Такая параллель проводится особенно ярко в одной книге, где сравниваются Путин, Дзержинский и Андропов — чекисты, которые переделали себя, когда их «призвала страна», и «оказались реформаторами и приверженцами рыночных отношений»[707].
Те, кто говорит о существовании новой чекистской элиты, стремятся упрочить чекистскую родословную, отыскивая ее корни в русской истории. Так, Леонов в статье 2001 года проводит параллель между современными чекистами и аристократией из дореволюционных спецслужб. Он пишет, что чекисты отличаются особыми внутренними качествами, которые напоминают характерные черты старого дворянства: это особая забота о Родине, особое понимание патриотизма, особая боль за народ. И как дворяне ушедшей России, они несут военную службу[708].
Красной нитью при пропаганде «нового дворянства» проходит мысль о том, что принадлежность к этой группе избранных определяет безупречность службы. Часто делается акцент на том факте, что чекисты — это простые и преданные «слуги» государства. Как отметил Патрушев, чекисты — это люди, которые, несмотря ни на что, сохранили дух государственной службы[709]. Черкесов утверждает: «Если нет идеи служения — нет чекиста»[710]. А Леонов говорит: «Мы все время думаем о Государстве. Это нескончаемо преследующая нас мысль: "Мы — слуги Отечества"»[711]. Очевидно, что перед нами обновленная версия советского культа Дзержинского — человека самоотверженного, ведомого лишь долгом.
Идея определения чекистов как нового дворянства была детально разработана Добролюбовым в статье, опубликованной в журнале «Спецназ России» в 2007 году. Согласно Добролюбову, возрождение чекизма при Путине — это часть возрождения старых российских традиций аристократического военного сословия. Это служилое сословие существовало в России веками, «с древних княжеских дружин», но распалось в XIX веке и только в XX столетии возродилось в форме ЧК[712].
Еще одним важным элементом миссии чекистов служит восстановление высокого положения России на мировой арене. Эта мысль также прослеживается в статье Добролюбова, где он восхваляет возвращение чекизма, который дал возможность России стоять с высоко поднятой головой. Добролюбов пишет: «Когда Владимир Путин был объявлен влиятельным американским журналом "Time" человеком года, это вызвало настоящий приступ ярости у той части западной элиты, которая по привычке до сих пор празднует "победу в холодной войне"». Они вдруг осознали, что русские вернулись. Вернулись в самом жестком образе — не как униженные просители и не как затравленные неудачники, а как спокойные, уверенные в себе победители. И страх этой западной элиты наиболее емко выразил республиканский сенатор-ястреб, все мечтающий стать президентом США, Джон Маккейн, сказавший о Путине: «Я посмотрел ему в глаза и увидел там три буквы — К-Г-Б»[713]. В этом смысле стремление чекистов вернуть себе былую репутацию неотделимо от общенационального стремления обрести национальную идентичность и укрепить высокое положение России на международной арене.
Заключение
Когда-то казалось, что августовские дни 1991 года станут самыми яркими страницами нового национального мифа об освобождении. Казалось, они сравнимы с падением Берлинской стены. Но все вышло иначе. Как говорится в одной статье, опубликованной на официальном сайте ФСБ, «Железный Феликс», скромно стоящий ныне под опадающим кленом в сквере на Крымском валу, ждет. Зорко всматриваясь куда-то вдаль, он словно ищет помощи и защиты от насевших на него, теперь бессловесного, пасквилянтов и наглых лжецов»[714].
Пустой пьедестал от статуи Дзержинского, который остался на Лубянке, стал главным символом фундаментальной неопределенности в вопросах памяти о советском прошлом и российской национальной идентичности[715]. Во многих смыслах Дзержинский находится «в подвешенном состоянии», а связанные с ним нравственные вопросы до сих пор не решены.
6. Культ Андропова
В декабре 1999 года, незадолго до того, как стать действующим президентом России, Владимир Путин в честь 82-й годовщины основания ЧК восстановил мемориальную доску Андропова на Лубянке. Доску демонтировали в августе 1991 года после того, как ее замазали краской, а на лице Андропова нарисовали свастику[716]. Вернув доску на место, Путин публично восстановил уважение к Андропову[717]. Этот жест ознаменовал собой начало возвращения Андропова в чекистскую мифологию и чекистский пантеон в новой, путинской, интерпретации.
Процесс этот достиг кульминации в преддверии 90-летней годовщины со дня рождения Андропова в июне 2004 года, когда был запущен ряд официальных инициатив, включая учреждение Андроповской премии ФСБ[718], конкурс проектов памятника Андропову в Петрозаводске[719] и публичного обсуждения по поводу возведения памятника Андропову в Москве[720]. Все это сопровождалось целой серией специальных телевизионных передач[721], появлением биографических книг[722], статей под названиями вроде «Политик, чекист, романтик: Ю. В. Андропов в воспоминаниях ветеранов разведки»[723]. Публичные высказывания об Андропове стали обязательными для членов российской политической элиты: мэр Москвы Юрий Лужков, к примеру, опубликовал панегирик Андропову в лучших традициях жанра[724]. Внимание к Андропову объяснялось не только тем, что две связанные с ним круглые даты — 90 лет со дня рождения (15 июня 1914 года) и 20 лет со дня смерти (9 февраля 1984 года) — выпали на 2004 год. Определенно, были и другие факторы; как отмечал директор ФСБ Патрушев, «интерес к этому человеку в наши дни далеко не случаен»[725]. В журнале «Лубянка» писали: многие идеи Андропова «начиная с 1991 года и даже ранее» предавались забвению в силу политических обстоятельств того периода; но теперь пришло время вернуться к этим идеям[726]. Таким образом, Андропов стал знаменем чекистского «крестового похода». В этой главе мы проследим, как период председательства Андропова в КГБ превратился в еще один «золотой век» чекистской истории, особенно полезный для того, чтобы объяснить развал Советского Союза и последующее возрождение органов государственной безопасности.
