Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)
- Диву даюсь, как это он так вдруг, да еще на ком! - Рука Олимпиады выпросталась из-под халата и повисла.
- На вкус и цвет, как говорят... - Микешка искоса поглядывал на ее руку с тяжелыми на пальцах перстнями. На одном перстне зелено блестел крупный прозрачный камень, на другом ядовито светилась желтая бусинка, похожая на змеиный глаз.
Женитьба Лигостаева не выходила у Олимпиады из головы. Вспомнила тот далекий день, когда сидела на полу, сжимала в руках привезенные Петром вещи мужа, и все то остальное, что потом произошло в лигостаевском доме... А ведь от ужаса все произошло, от безысходного отчаянья. А кто это поймет? А вот Петр понимал, был нежен и ласков. А после и она привыкла к нему, привязалась, подкарауливала на реке. И были денечки, когда он говорил ей такие слова, каких она сроду не слыхала... "Эх, вернуть бы теперь все это!" Олимпиада уткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала.
Микешка видел, как судорожно вздрагивали ее плечи.
"А ежели взять да снова попробовать? - тем временем размышляла Олимпиада. - Билеты те, ленские, разменяю в банке, получу кучу денег. Авдея постылого - к черту. Если что, так пойду к бухгалтеру Кондрашову и расскажу, как Тараса укокошили, а теперь братцев Степановых, дурачков, спаивают, чтобы прииском завладеть. Да их, поганцев, самих надо в Сибирь сослать, а Доменова первого. Поведаю. А с Петром Николаевичем заведем таких лошадей, что Зинка Печенегова лопнет от зависти".
Обуреваемая сладостными мечтами, Олимпиада перестала плакать, вскочила с кровати, покусывая алые губы, приказала твердо:
- Ступай и запрягай быстрей.
- Далеко поедем? - спросил Микешка.
- В Шиханскую.
- Все-таки решила побывать на свадьбе?
- Да, решила. Я, Микеша, эту свадьбу в один миг расстрою.
- Ты что, в своем уме? - оторопело спросил Микешка. - Я вижу заморское винцо-то шибануло тебе в голову.
- Вот что, Микеша, - поглядывая на кучера лихорадочно блестевшими глазами, сурово заговорила Олимпиада. - То, что было тогда у стога, ты забудь. Стегнул кнутом и правильно сделал. Каюсь. Виновата я сама... Наука мне. Если хочешь быть мне приятелем, ну без этого... а просто так, чтобы мы были друзья и с тобой и с Дашей, то делай все, как я тебе велю. Я вас с Дашей озолочу. У меня целый мильен есть.
- Ну? - Микешке тягостно было слушать ее пьяные откровения.
- Не нукай! Я тебе не лошадь, чтобы меня каждый кучер подхлестывал. Толкую тебе, дурачку, что есть мильен, значит, есть! Вот в шкатулке лежат.
- Деньги? Целый мильен?
- Не деньги, а бумаги такие. В день нашей свадьбы Авдей подарил мне сто акций, по семьсот пятьдесят рублей каждая. Всего, значит, на семьдесят пять тысяч рублей. А теперь каждая эта бумажка стоит больше семи тысяч рублей. Вчера Роман Шерстобитов сказал мне, подкатывался он к этим денежкам. Все подсчитал, сколько они теперь стоят. Да еще и в банке есть на мое имя. Понял арифметику?
Микешка слышал от Кондрашова, что есть такие денежные бумаги Ленских приисков. Вошла Ефимья и поставила на стол тарелку с курицей и румяно поджаренной картошкой.
- Ты мне не веришь? - когда экономка вышла, спросила Олимпиада.
- Верю, Олимпиада Захаровна, только не знаю, что ты задумала.
- То, что задумала, то и совершу.
- С такими денежками, конечно, черт те что можно совершить...
- Ты-то можешь понять, какую жену выбрал Петр Лигостаев? - напористо спросила она.
- Что же тут не понять, девка первый сорт! - признался Микешка, но тут же поправился: - Только, конечно, не пара она ему... - В душе он не одобрял скоропалительной женитьбы Петра.
- То-то и оно, что не пара! - подхватила Олимпиада.
Шурша полами длинного халата, ступая босыми ногами по мягкому, пушистому ковру, она подошла к столу и отломила от курицы крылышко. Пожевав немножко, бросила кость на тарелку, облизнув губы, налила вина. Микешке больше не предлагала. Отхлебнув глоток, сжимая в ладони хрустальную, с высокой ножкой рюмку, медленно разгуливая по спальне, задумчиво продолжала:
- Не могу я такого допустить... не желаю...
- Тебе что, легче от этого будет? - решился спросить Микешка.
- А может, и легче! У меня, миленок, может, свой расчет и свой план жизни сложен и во всех тонкостях обдуман, - загадочно проговорила она и снова отхлебнула из рюмки. - Может, я Петра Николаевича у этой каторжанки отбить хочу...
- Ишо рюмки две тяпнешь, не то скажешь... Не пойму я тебя, Олимпиада Захаровна, когда ты шутишь, а когда всурьез говоришь.
- Без шуток тебе говорю.
- А Авдея Иннокентича куда денешь? Делать нечего, вот и блажишь... И впрямь тебе надо скорее родить, - сказал Микешка и отвернулся.
- Вот я и хочу от Петра Николаевича. Он человек не женатый еще...
- Ночью под пьяную руку такую кралю увез, думаешь, отца Николая они до утра ждали? Как бы не так! Я видел, какими глазами она на него смотрела, - насмешливо проговорил Микешка, совсем не подозревая, что подбросил в ревнивый огонек Олимпиады еще одну горстку пороха.
- Какими? - почти закричала она и остановилась. От ее голоса и прищуренных, подернутых пьяной дымкой глаз Микешка вздрогнул. - Говори, чего умолк? - повторила она ослабевшим голосом.
- Ну, известно... Что ты не понимаешь, как баба на мужика смотрит... Ей поди не семнадцать лет... Только не понимаю, тебе-то зачем в это дело встревать? - спрашивал Микешка.
- Есть дело, Микеша, есть, - мучительно размышляя о чем-то своем, со вздохом ответила она.
- Какие там дела! - махнул рукой Микешка. - Волку пир, а овце слезы...
- А ты думаешь, мало я о нем слез пролила? - с каким-то тупым отчаянием тихо спросила она.
- О ком? О Петре Николаевиче, что ли? - с усмешкой спросил Микешка, видя, что она допила рюмку и налила вторую.
- Уж не о Митьке Степанове... - задумчиво ответила она.
- Смешно тебя слушать! Выдумает такое, что ни в ворота не втащишь, ни через плетень не выкинешь...
- Я сегодня, миленок, такое выкину, что весь Шихан сто лет будет помнить! Мильен свой не пожалею, а свадьбу расстрою!
- За каким лешим тебе это надо? Смешно, ей-богу! Такая женщина - и вдруг поскачешь... Совсем это тебе ни к чему! - пытался отговорить пьяную бабу Микешка.
- Ничего ты не понимаешь и понять не можешь!
Размахивая перед лицом удивленного Микешки пустой рюмкой, она остановилась.
- Ты знаешь, что промеж нами тайна? - клонясь к нему все ближе и ближе, прошептала она. Лицо ее побледнело. Над бирюзовыми глазами мелко дрожали длинные ресницы. - Знаешь или нет?
- Какая тайна? Ничего я не знаю!
- Ну так знай! Жила я с ним... - Олимпиада с ожесточением кинула на пол вторую рюмку, которая с глухим треском разбилась о ковер.
- Выдумываешь!.. - сказал Микешка. Над его нахмуренными бровями гармошкой набухли крупные морщины. Он хорошо знал характер Олимпиады и почувствовал в ее словах страшную правду.
- То-то и оно, что не выдумала... Шесть годочков мы с ним этот крестик носим... - Она в отчаянии покрутила головой и потерла ладонью длинную, будто выточенную белую шею.
- Не верю! - протестующе крикнул Микешка и встал.
- А ты разок поверь... Ты послушай, что я тебе поведаю...
Она присела на край постели и рассказала во всех подробностях. Микешка слушал, ужасался, ничего не понимая.
- Вроде как бы и забылось уже все. А как вот узнала, что он на этой каторжанке женится, все во мне, как в котле, закипело... Где же ты, думаю, дуреха, раньше-то была? Ведь чую, что гибну в этой постылой жизни, винцо каждый день попивать стала... Только пьяная и могу допустить к себе Авдея... А тверезая - как на казнь иду! Ладно. Хватит! Ступай подавай кошевку, поедем! - решительно закончила она.
Видя, что остановить ее невозможно, Микешка, хмуря срошенные брови, раздельно проговорил:
- Ты мне сейчас на сердце такую цепь надела, что я и не знаю теперь, как мне быть? Наперед могу сказать, что от того, что ты задумала, ни тебе, ни им добра не будет.
- Пусть не будет! - резко проговорила она. - Кончим об этом, Микешка.
- Этаким-то манером вряд ли кончишь. Олимпиада Захаровна. - Он повернулся к порогу, сильно толкнув плечом дверь, поспешно вышел.
Ошеломительная новость, которую он только что узнал, угнетающе легла на душу. Он как-то сразу стал осторожным и сдержанным. Ведь с такими деньгами, наверное, на самом деле можно не только свадьбу расстроить...
Спустя полчаса он подъехал к крыльцу. Одетая в пушистый соболиный мех, Олимпиада стояла на нижней ступеньке, щурясь яркому на морозе солнцу. В руках у нее был небольшой, из желтой кожи портфель с блестящими застежками. Тут же стоял огромный дорожный саквояж, а рядом с ним круглая картонная коробка.
- Ты вроде как насовсем уезжать собралась? - укладывая саквояж в кошевку, спросил Микешка.
- Это подарки... невесте, - усаживаясь в задок кошевки, ответила она и улыбнулась жалкой, тоскующей улыбкой.
Микешка ничего не сказал, а только покачал головой.
Уже за околицей, когда серые кони резво месили на Шиханском шляху расхлюстанный снег, Олимпиада открыла круглую коробку и вытащила из нее великолепную пыжиковую шапку. Легонько толкнув кулачком в замшевой перчатке Микешку в спину, сказала:
