Главные люди опричнины. Дипломаты. Воеводы. Каратели. Вторая половина XVI века - Володихин Дмитрий Михайлович
Заняв митрополичью кафедру в Москве летом 1566 года, он начал с того, что потребовал у царя отменить опричнину. Тогда Ивану IV удалось достигнуть компромисса с суровым духовным пастырем. Однако расследование «дела Федорова» привело к массовым репрессиям — впервые в политической истории России. Митрополит сначала тайно увещевал государя, вымаливая милосердие для своей паствы. Это ничуть не помогло. Тогда он выступил открыто.
Филипп публично отказался благословить царя. Мало того, он начал принародно обличать опричнину, поскольку видел в ней нарушение Христовых заповедей.
Ранняя опричнина стояла на представителях старинных московских боярских родов. Колычевы-Умные, близкая родня митрополита, как уже говорилось, вошли в тесный круг семей, руководивших ею бок о бок с монархом. Очевидно, именно они способствовали возвышению Филиппа. Прежде он был игуменом Соловецкого монастыря, т. е. настоятелем далеко не самой известной русской обители на самом краю христианской ойкумены. И вдруг его вызвали в Москву, поставили на митрополичью кафедру… Колычевы-Умные, очевидно, полагали увидеть в родиче всю ту же старинную «доблесть» — умение порадеть за семейство. Да высокие рода нетитулованной знати, надо полагать, с облегчением вздохнули, когда предшественник Филиппа, несговорчивый митрополит Афанасий, покинул кафедру, а на смену ему пришел «свой человек». Вероятно, Умные, подготавливая взлет Филиппу, говаривали другим столпам опричнины что-либо вроде: «Да он из наших!»
И впрямь, Филипп, в миру Федор Степанович Колычев, был выходцем именно из этой среды. Вот только он сломал в своей личности все душевные устремления, на которые могло бы опереться чувство родовой взаимовыручки. Он прошел суровую монашескую школу на Соловках. Он возвысился там до настоящих духовных подвигов. И не собирался возвращаться к бытовой правде: «Как не порадеть своему человечку?!»
Митрополит Филипп по биографии своей и по свойствам характера — прямая противоположность боярину Басманову. Один желал военной карьеры, добивался ее и добился. Добился честно — трудами, искусством и отвагой. Но другой, представитель столь же, если не более, влиятельного рода, чем Плещеевы, в молодые годы решительно отказался от карьеры. Один всеми силами искал власти, а другой противился всякому возвышению: Филипп дважды отказывался от игуменства и не сразу принял митрополичий посох. Один, поднявшись высоко, всеми силами заботился о родне. Другой отринул родовую честь совершенно, предпочтя ей идеалы древних христиан — мучеников за веру.
Так что на место Афанасия, недовольного опричниной, но не смевшего возвыситься до публичного словесного бичевания опричников, пришел митрополит-кремень, дерзнувший и самому государю бросать укоризны.
Всю первую половину 1568 года длилось противостояние государя и митрополита. Иван Васильевич требовал повиновения. Филипп не повиновался. Напротив, он всё усиливал свои обличения опричных кровопролитий, и он готов был принять мучение за веру, ибо видел в них попрание Христовой веры.
Митрополита попытались обвинить в гомосексуализме. Обвинения скоро были опровергнуты. Большая «комиссия» следователей отправилась на Соловки — производить «дознание» о тех годах, которые Филипп провел там на игуменстве. Отношения с царем накалились до предела, доходило до ссор в присутствии множества людей.
Осенью 1568 года гром грянул.
Странные и некрасивые события произошли, по разным источникам, то ли 4, то ли 8 ноября. {186}
Митрополит Филипп служил в Успенском соборе, когда под церковные своды ворвалась воинская команда во главе с великим опричным боярином Алексеем Даниловичем Басмановым-Плещеевым. Он сыграл роль главного распорядителя.
Алексей Данилович объявил Филиппу волю царя: «Ты недостоин святительского сана!» Из-за спины его вышли приказные люди и принялись зачитывать показания лжесвидетелей. Филипп смиренно смотрел на своих гонителей, не говоря ни слова в свое оправдание и не пытаясь с ними спорить. Как только смолкли голоса чтецов, Басманов подал своим людям знак, и те бросились на Филиппа, сорвали с него архиерейское облачение со знаками сана. Митрополит оставался спокоен. Его позорили, его пытались выставить в жалком свете, но вышло иначе. Он не выдал ни словом, ни жестом страха или удивления. Стоя в разорванных одеждах, митрополит отворотился от опричников и недрогнувшим голосом промолвил, обращаясь к священнослужителям: «О чада! Скорблю, расставаясь с вами, но радуюсь, что послужил Церкви. Церковь наша овдовеет, и будут в ней пастыри как презренные наемники»… Подскочившие опричники не дали ему попрощаться. Они напялили на митрополита рваную монашескую рясу, сшитую из лоскутков. Затем Филиппа вытолкали из храма, нанося удары метлами, и посадили на воз. Пока его вывозили из Кремля, охрана изощрялась в брани. Опальному архиерею грозили страшными наказаниями.
Филипп произнес: «Чего Бог не позволит, того человек не совершит, ибо Он нам помогает. Нам думать не о мимотекущем, а о лучшем и вечном, а Бог наши тщания повернет к делу…» Что было тогда «мимотекущим» для злобного эскорта? Не боясь Высшего судии, выслужиться перед начальством, отлупив старика в лоскутной рясе.
В сохранении опричных порядков Алексей Данилович был кровно заинтересован. Именно так! Его вел голос крови. Ведь боярину удалось привести на высокие воеводские посты и придворные («дворовые», как тогда говорили) должности добрый десяток родственников. Далеко не все они перечислены выше — басмановских «выдвиженцев» было больше. Его сын оказался главнейшим царским фаворитом. Если бы Иван IV отменил опричнину, все они рисковали лишиться положения… кроме самого боярина Басманова, поднявшегося честно — кровью и потом.
Его руками государь Иван Васильевич свергал и позорил митрополита Филиппа, позднее причисленного Русской православной церковью к лику святых… Главе нашей Церкви еще предстояло пройти немало унижений, ссылку и смерть от рук Малюты Скуратова. Среди гонителей Пастыря видное место занял Алексей Данилович, опричный боярин.
Что, некрасиво? Басманов — великий человек, сильный человек, полководец, украшенный многими заслугами перед отечеством. И — такое нравственное падение.
Алексей Данилович попал тогда в трагическое положение. Борясь, быть может, с голосом веры, он избавлял родню от угрозы, исходившей от митрополита-обличителя. Тяжело, наверное, приходилось этому человеку идти против совести, защищая семью… А о том, что совесть у него была, и он отнюдь не являлся бездушным палачом, говорит история его гибели.
В конце 1569–1570 году царь совершит с опричным войском поход по северным русским землям, разоряя города и совершая душегубства в массовом порядке. Больше всего пострадал тогда Новгород Великий с областью, поэтому иногда этот поход именуют Новгородским. Новгородцев обвиняли в измене, архиепископу Новгородскому Пимену инкриминировали переговоры с неприятелем, целью которых якобы была передача Новгорода и Пскова под иноземное владычество.
Известно, что после окончания большого опричного похода старые вожди опричнины — князь Афанасий Вяземский и Алексей Басманов-Плещеев — также оказались в числе обвиняемых. Их объявили первыми пособниками Пимена; Басманова в 1570 году казнили вместе с родственниками. Известно, что Вяземский предупреждал Пимена о готовящейся карательной акции. Видимо, и Басманов так или иначе противился кровавому походу. Возможно, и он пытался сообщить новгородцам о том, какая беда ждет их в ближайшем времени. А может быть, просто попробовал отговорить царя от столь страшного плана.
Почему?
«Отцы-основатели» опричнины были самостоятельными людьми, а не бездумными исполнителями. Они свое положение считали прочным хотя бы потому, что получили его заслуженно. Они готовы были допустить казни — ради сохранения опричнины. Много казней. Ведь «семейное дело»! Они готовы были даже измараться о дела неприятные и душевредные — как, например, эпизод со свержением митрополита Филиппа. Но для них все-таки существовала нравственная граница. Они изначально не являлись ни палачами, ни карателями. Тем более не обретался в них революционный дух, требовавший переворошить традиционные основы русской жизни, вздыбить ее и уничтожить всех противников такого переворота. Они желали кое-какие детали поправить, но не искали способа перевернуть старинные устои вверх тормашками. И однажды кровавые «постановки» царственного «режиссера» стали приводить их в ужас. Надо полагать, Вяземский и Басманов дошли до той черты, которую не смогли переступить. Еще до большой опалы на Плещеевых пострадало несколько человек из их рода. Быть может, Алексей Данилович наивно верил, что сможет «повлиять» на царя, отговаривая его от жуткой затеи, и дорого расплатился за свою веру. В этой его «измене» проступают человеческие черты. Тут он опять выбился из рода, как выбивался, когда выходил на поле боя и единолично принимал победные тактические решения. Тут он интересами семейства рисковал ради чего-то более высокого и в житейском смысле проиграл… Но нравственно — выиграл. А потому достоин доброй памяти, как человек, сумевший вовремя остановить помрачение собственной души.
