Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
ГРОТИНГ. Да, Громов и у меня просил извинения, и я ему извинил. Он был не в трезвом виде, и я на него не претендую за то, что он меня оскорбил. В участок привели его под руки.
СУДЬЯ. Как же, в протоколе сказано, что принесли на руках?
МЕЛАРТ. Это я могу объяснить. Если сказано «несли», это значит, поднимали на ступеньки лестницы в участок, куда сам он не шел. Привели его в рубашке и белых брюках.
СУДЬЯ. Зачем посылали протокол к господину Жерве?
МЕЛАРТ. Господин Жерве — чиновник особых поручений при обер-полицмейстере, а не начальник секретной полиции. Посылали за слова: «Я сам плачу жалованье Трепову». Для доклада обер-полицмейстеру, за выражение о нем.
СУДЬЯ. Были у него руки связаны или нет?
МЕЛАРТ. Нет, свободны.
ПОГАНЬКО. Я докажу, что были связаны, что на нем рубашку изорвали, что на руках остались рубцы от веревок.
МЕЛАРТ. Правда, его в участке уже одели. Полиция к нему претензии не имеет и считает дело конченным. Приводили же его только для удостоверения личности.
СУДЬЯ (городовому Томашевичу). Что вы знаете по настоящему делу?
ТОМАШЕВИЧ. Я зашел на квартиру вместе с господином околоточным и с дворником. Посмотрели туда-сюда, все ладно. Господин околоточный спросил женщину: «Там кто?» Про третью комнату то есть. «Гость, — говорит, — у женщины». — «А где женщина?» — «Вышла». — «Как же гость-то там один? Этого нельзя». Вошли туда. Видим, бутылки, а он в одной рубашке на диване валяется…
СУДЬЯ. Как же, господин Гротинг говорил: на постели. А вы толкуете: на диване.
ТОМАШЕВИЧ. Точно, будто на диване сидел. Может, я и не досмотрел. Спросили его: зачем он сидит? «Какое, — говорит, — тебе дело? Велико лицо — околоточный! Солдат, больше ничего!»
СУДЬЯ. Зашли вы в квартиру на шум или вас позвали?
ТОМАШЕВИЧ. Нет, просто поглядеть мазуриков или воров. Про женщину, что там живет, не справлялись. В нашем участке все мошенники пробавляются. Такое уж место поганое. Недавно, вон, лакей обокрал судью 19-го участка да сюда кутить с деньгами и удрал. Ну, тут его и поддели… Ему велели одеваться, чтобы в участок. А он: «Нет, не пойду. Сдачу жду от девки». Да еще шумит, бранится. «Ну, бери вещи свои да идем». Тоже не слушает. Один дворник взял вещи, а двое повели его под руки. Но не вязали. На руки, точно, подымали, чтобы ноги не волочил. Господин околоточный не ругал его, а он был выпивши и буянил.
СУДЬЯ. Где именно он буянил, и действительно ли его вели, а не несли? Сам господин Меларт говорит, что по лестнице несли.
ТОМАШЕВИЧ. В квартире буянил, потому что ослушался приказания. А про лестницу не приметил в суетах: его дворники тащили. Так, может, и несли маленько, где упирался. Это тоже бывает.
СУДЬЯ. Из участка его обещались отпустить домой или нет?
ТОМАШЕВИЧ. Не слыхал. Наше дело — привел, и ступай на свое место. Потому не знаю ничего про их разговор. Мы провозились с ним с 12 до 2 часов ночи.
СУДЬЯ (квартирной хозяйке Целес). Громов пришел к вам по знакомству или нет?
Целес показывает ломаным русским языком, что околоточный, придя в ее квартиру в 12 часов ночи, осмотрел ее комнаты и кухарки, а затем пошел в комнату, в которой сидел Громов. Сцену, произошедшую между Громовым и околоточным надзирателем, она рассказала почти во всем согласно с показаниями Поганько.
СУДЬЯ (дворнику Михайлову). Звали вы околоточного в квартиру Целес и знали ли, что у нее живет женщина?
МИХАЙЛОВ. Да, точно, они искали бродяг. А я говорил, у нас их не бывает, какой-то только господин пришел к женщине. Господин околоточный знал, что у Целес живут женщины.
СУДЬЯ. Вы вошли в квартиру вместе с околоточным и городовым или нет?
МИХАЙЛОВ. Как сказать-то? Вошли-то, правда, вошли. Да мы остались в передней, потому как не наше дело. Мы — люди подначальные, должны слушаться.
СУДЬЯ. Долго ли продолжались переговоры между околоточным и Громовым?
МИХАЙЛОВ. С четверть часа, кажется, не больше.
СУДЬЯ. Какими словами шли переговоры?
МИХАЙЛОВ. Славами-то, разумеется, простыми. Околоточный звал Громова в участок, а тот не хотел идти. «Пожалуйте», — говорит околоточный. А он: «Не иду». Ну, и дальше — больше. Вышел шум, поднялся крик.
СУДЬЯ. Говорил Громов, что живет в Спасском переулке, и потому просил свести его в свой участок?
МИХАЙЛОВ. Этого я не слыхал. В участке насчет обер-полицмейстера вышло у них маленькое коленцо… Ну, да пустяки.
СУДЬЯ. Выражался околоточный в квартире Целис, что и ее стащит в часть за заступничество за Громова?
МИХАЙЛОВ. Нет. Околоточный послал меня за дворниками. И, пока я ходил, может, у них там что-нибудь и вышло. Так это без меня. А когда я привел дворников, его и поволокли. Он лег, было, на лестнице… Руки ему не вязали.
ПОГАНЬКО. Пока дворник отвлекался, околоточный мог ругать и Громова, и Целес сколько ему угодно.
СУДЬЯ. Околоточный при вас говорил Громову ты или вы?
МИХАЙЛОВ. Вы. Он говорил ему вежливо. А Громов: «Что вам от меня надо?» Эдакая оказия.
СУДЬЯ. Трезвый ли был Громов и несли ли его платье в участок?
МИХАЙЛОВ. Выпивши, выпивши, это точно. Платье его частью я нес одной рукой, а другой держал его за руки. Так и вели, это точно.
МЕЛАРТ. В протоколе хоть и сказано: «Таким образом принесли», но надо — «привели». Несли ли его по улице, не знаю.
СУДЬЯ (дворнику Архипову). Что вы знаете?
АРХИПОВ. Нас призвали, Громов не шел, упорство чинил на лестнице. Мы его и сволокли силой в участок.
СУДЬЯ. Целес говорит, что несли, как покойника. А вы что скажете?
АРХИПОВ. Да, он упирался, трое и поволокли его.
СУДЬЯ. Собственно, за что волокли его?
АРХИПОВ. За руки.
СУДЬЯ. А ноги-то его по земле, что ли, волочили?
АРХИПОВ. Нет, и ноги несли.
СУДЬЯ. Кто же нес ноги?
АРХИПОВ. Не заметил.
СУДЬЯ. Этого быть не может. Вас было всего трое. Двое, положим, держали за руки, а третий за ноги. Говорите же, кто нес за ноги? Лгать, помните, нельзя.
АРХИПОВ (помолчав). Головинский дворник, Михайлов.
СУДЬЯ (Михайлову). Как же вы говорили, что вели Громова, а вот он, как вы слышали, уверяет, что именно вы несли за ноги?
МИХАЙЛОВ (растерявшись). Да, оно разумеется. Что с ним было делать, коли не идет? Ну, и нес, точно, за ноги. Кому-нибудь надо же было нести?
СУДЬЯ. Был ли он пьян и говорил ли, где живет?
АРХИПОВ. Выпивши он был чуть-чуть. А живет, сказал, в Спасском переулке, в доме № 10.
СУДЬЯ. Где и для чего он указывал свое местожительство? Верно, его кто-нибудь спрашивал?
АРХИПОВ. Да, помощник спрашивал в участке.
СУДЬЯ. Говорил он, что обер-полицмейстеру господину Трепову платит жалованье?
АРХИПОВ. Этого-то я, признаться, не слыхал.
СУДЬЯ (дворнику Александрову). Объясните, как было дело.
АЛЕКСАНДРОВ. Когда я пришел, господин сидел на диване. Околоточный звал его в участок. Господин говорил: «Не могу я идти, надо сдачу получить». Околоточный сказал: «Возьмите его». Мы взяли и понесли.
СУДЬЯ. А за ноги тоже несли или нет?
АЛЕКСАНДРОВ. Несли также и за ноги. Он еще, барахтавшись, грудь мне разбил, окаянный.
СУДЬЯ. Поминал он какой-нибудь адрес?
АЛЕКСАНДРОВ. Да, просился отослать его домой, в Спасский переулок, дом № 10. Он был сильно пьян.
СУДЬЯ. Зачем вели его в участок?
АЛЕКСАНДРОВ. С женщиной шум либо драку завел. За что же больше тащить в часть?
СУДЬЯ. Ваши товарищи говорят, что он ни с кем не дрался и не шумел до прихода полиции, а пьяным и при ней не был.
АЛЕКСАНДРОВ. Кто ж его знает, что он за человек есть, ежели, примерно, без шуму, без драки в часть попал. Кажинный раз все начинается с драки да с руготни. А ежели бы он не был пьян, не упирался бы… Просился свести его в свой участок. «Там меня, — говорит, — все знают». Вязать его — не вязали.
СУДЬЯ (пожилой, прилично одетой женщине Шимкевич). Вы свидетельницей чего были?
ШИМКЕВИЧ. Я, видите ли, живу в квартире Громова при детях. Все семейство перепугалось, что он пропал. Когда он, освободившись из полиции, пришел домой истерзанный, велел мне подать белье и стал менять рубашку, которая была вся изорвана, я заметила у него на руках следы от связывания веревками. Черные широкие рубцы. Говорю ему: «Ах, Иван Федорович, что это такое с вами случилось?» — «От веревки, — говорит. — Меня связывали в полиции». — «За что?» Он жалобно вздохнул и рассказал мне по секрету, что его взяли от женщины и таскали по улице связанного. «Ах, вы несчастный, как вас избили». — «Да, — ответил он мне, — важно влопался». Теперь еще остались на теле его синие круглые знаки, пальца в три величиной.
ГРОТИНГ. Он сам боли, значит, не чувствовал, пока другие ему не напомнили о ней. Он говорил, что ничего не помнит. Мы его не трогали. Может его в части побили? Там, случается, дерутся.
