Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
Защитник обвиняемого Соловьев, между прочим, сказал, что директор имеет полное право делать выговоры ученикам, не допускать их к экзамену и даже исключать из консерватории. Когда директор делает замечание, а ученица не обращает на его слова внимания, то ему остается сказать одно: «Идите вон». Притом в словах этих нет ничего оскорбительного. Поэтому он, защитник, по бездоказательности обвинения, по отсутствию намерения нанести оскорбление и принимая во внимание, что здесь дело касается отношения директора к ученикам, просит оправдать господина Рубинштейна.
Обвинитель Щебальский в заключение своего возражения просил только того, чтобы обсуждаемое событие было признано совершившимся и непозволительным. На эти слова защитник Соловьев ответил, что в действиях Рубинштейна нет ничего противозаконного.
Мировой судья признал господина Рубинштейна по суду оправданным.
На это решение поверенный господина Щебальского, присяжный поверенный Алексеев принес апелляционный отзыв, где доказывал оскорбительность слов, с которыми обратился Рубинштейн к Щебальской. В подтверждение того, что он действительно вырвал у нее из рук книгу, он просил спросить под присягой в качестве свидетелей господ Кашперова и Иванова и госпожу Абрамову.
Поверенный со стороны господина Рубинштейна Ф. Г. Соловьев заявил о неподсудности этого дела мировым учреждениям. Но съезд мировых судей, согласно с заключением господина товарища прокурора, признал это дело себе подсудным и приступил к допросу свидетелей. Никаких новых обстоятельств не выяснилось, за исключением дополнения к своим показаниям господина Лангера, который сказал, что спустя несколько времени по выходе Щебальской из кабинета, господин Рубинштейн говорил, что она стояла к нему вполоборота спиною и перелистывала журнал.
Товарищ прокурора господин Рогаль-Левицкий, изложив обстоятельства дела, сделал вывод, что оскорбление действием (то есть вырывание из рук книги) не подтвердилось и потому это обвинение отпадает. Что же касается до возвышения господином Рубинштейном голоса и произнесенных им слов, то составляет ли это оскорбление, предстоит решить совести судей, а он со своей стороны не может считать их необидными и просит признать господина Рубинштейна виновным в оскорблении госпожи Щебальской словами.
Съезд мировых судей, по большинству голосов, постановил: подвергнуть господина Рубинштейна денежному штрафу в размере 25 рублей, а при несостоятельности — аресту при городском арестантском доме на семь дней.
Незаконное ношение оружия
31 января 1870 года во время бенефиса господина Паддила в московском Большом театре неизвестная дама вручила буфетчику 3-го яруса револьвер, объяснив ему, что он заряжен тремя пулями, и просила поберечь его до конца представления.
Буфетчик представил этот револьвер в театральную кассу смотрителю за сборами господину Талызину, который довел о случившемся до сведения полиции. Полицейский чиновник обратился с расспросами к указанной ему даме, которая объяснила, что она жена инженера-поручика Вера Алексеевна Евреинова, и берет с собой револьвер, когда отправляется куда-нибудь из дома, для того, чтобы предохранить себя от нападения неблагонамеренных личностей, тем более, что она имеет молодую и красивую дочь, и неизвестные ей молодые люди уже позволяли себе беспокоить их даже на квартире. Поэтому, опасаясь встречи с подобными господами, она и запаслась для смелости револьвером. Другой же цели никакой не имела.
Дело рассматривалось у мирового судьи Тверского участка. Ко всему вышеприведенному госпожа Евреинова добавила, что не знала о запрещении носить заряженное оружие.
Обвинитель, депутат от полиции квартальный надзиратель Андреев, сказал, что закон позволяет иметь оружие во время путешествия на охоту, но госпожа Еврей-нова отправилась с револьвером в театр, а потому просил поступить с ней по статье 118-й Устава о наказаниях.
Мировой судья определил подвергнуть обвиняемую штрафу в размере одного рубля серебром. Решением суда госпожа Евреинова осталась довольна.
Не разобрались, но договорились
Для разбирательства дела (1870 год, Петербург) вызываются: истец — господин средних лет с усами и ответчик — купец, содержащий мелочную лавку. Жалоба состоит в том, что господин с усами, сделав небольшую покупку в мелочной лавке, вышел на улицу и остановился у торговой галереи, где находился картофель, принадлежащий, впрочем, другому торговцу. Остановившись, он стал рассматривать свой кошелек, в котором, по его уверению, было одиннадцать рублей серебром. Кошелек выпал из рук и упал в картофель. В этот момент откуда ни возьмись появился какой-то мальчик, схватил кошелек и исчез. Господин с усами требует, чтобы купец, из лавки которого он вышел, заплатил ему одиннадцать рублей, ибо ему показалось, что мальчик, похитивший его кошелек, тоже вышел из лавки купца.
СУДЬЯ. На каком основании вы требуете, чтобы купец заплатил вам деньги?
ИСТЕЦ. Помилуйте, господин судья, я больной человек, у меня паралич, я получаю только одиннадцать рублей в месяц. Чем же я буду жить?
СУДЬЯ. Так Но согласитесь, что ведь я должен иметь законную причину, чтобы присудить купца к уплате вам этой суммы. Ведь мальчик, похитивший ваш кошелек, не принадлежит к числу его сидельцев, как вы мне сами говорили.
ИСТЕЦ. Нет, не принадлежит. Что про это толковать, я видел его мальчиков, их двое. Они совсем не похожи на того, кто украл у меня кошелек. Но ведь все равно, ведь этот мальчик вышел из его лавки, он должен его знать. Он был у него, и потом вышел и украл. Помилуйте, господин судья, я больной человек, у меня паралич, я всего получаю одиннадцать рублей. Что же я теперь буду делать?
ОТВЕТЧИК. Разве я могу знать всех, кто бывает у меня в лавке? А если б я знал, то какая надобность мне укрывать его от вас или от господина судьи?
ИСТЕЦ. Он вышел из твоей лавки, значит, он и украл, а ты должен меня удовлетворить. Помилуйте, господин судья, у меня паралич…
СУДЬЯ. Позвольте… По-вашему, выходит, что кто вышел из его лавки, тот и украл ваш кошелек? Так?
ИСТЕЦ. Точно так.
СУДЬЯ. Но ведь и вы тоже вышли из его лавки.
ИСТЕЦ (смутившись). Помилуйте, господин судья, стало быть, я должен заплатить штраф, что неправильно требую? Я не могу доказать, у меня паралич, я больной человек. (Обращается к купцу.) Откуда я заплачу тебе штраф, я получаю только одиннадцать рублей?!
СУДЬЯ. Позвольте, позвольте! Никто с вас денег не требует, с вас только просят доказать законность вашей претензии.
ИСТЕЦ. Помилуйте, господин судья, откуда я ему заплачу? Я больной человек…
ОТВЕТЧИК. Да мне не требуется ваших денег, я сам готов дать вам рубль серебра, чтобы, значит, покончить эту материю.
СУДЬЯ (истцу). Что же, вы довольны?
ИСТЕЦ. Покорнейше благодарю, ваше благородие, очень доволен. (Низко кланяется судье и потом купцу.) Покорно благодарю, весьма доволен, я больной человек.
Мировой судья предлагает обоим расписаться в книге. Истец и ответчик расписываются.
ИСТЕЦ. Господин купец! Вы мне сейчас рублик пожалуете?
ОТВЕТЧИК. Теперь со мной нет, сейчас сбегаю домой и принесу сюда.
СУДЬЯ. Не угодно ли, я вам дам, а вы потом мне пришлите.
Купец, взявши от судьи рубль, передает его господину с усами. Между тем, вышедши из-за решетки, купец встречает в числе зрителей своего знакомого, берет у него рубль и возвращает судье.
Влопался
Полиция доставила мировому судье 35-го участка Санкт-Петербурга (середина 1870-х годов) А. Д. Дурново протокол, в котором излагалось, что околоточный надзиратель Гротинг, взойдя в квартиру прусской подданной Агаты Целес, увидел там в одной рубашке и в нижнем белье в нетрезвом виде человека. На вопрос: «Кто вы?» тот ответил: «Второй гильдии купец Громов». Околоточный пригласил его в участок для удостоверения личности, но он не шел, сопротивлялся. Тогда околоточный призвал трех дворников, и те на руках принесли его, Громова, раздетого в участок. При этом он дорогой кричал: «Караул, режут, грабят!» А в участке называл околоточного городовым, говорил: «Удивляюсь, зачем господин Трепов держит такого надзирателя», что он имеет право кричать, потому что «сам платит господину Трепову жалованье». Из участка Громова направили для вытрезвления в часть, а утром водворили по месту его жительства.
Далее пристав просил судью возвратить ему протокол о Громове, «произведшем шум ночью», необходимый ему «для представления к имеющейся уже о Громове переписке». Так как разбирательство по протоколу уже было назначено, то судья выдал полиции копию с него.
Судья (поверенному Громова дворянину Поганько). Признаете ли вы вашего доверителя виновным в возводимом на него полицией обвинении?
