Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
ТОМАШЕВИЧ. Очень часто арестанты в частях шибко бьют новеньких, ежели шумят. Всех бьют наповал.
СУДЬЯ. За что же бьют, и откуда вы знаете, что бьют?
ТОМАШЕВИЧ. Колотят, известно, за то, что сиди смирно. А что точно всех бьют, это нам солдаты сказывают, кои служат при арестантских.
СУДЬЯ (Меларту). Что это за инструкция, о которой господин Гротинг упоминал? И имеет ли полиция право, на основании оной, заходить только в некоторые дома или же во все, которые покажутся ей подозрительными?
МЕЛАРТ. Нам разрешается осматривать все гостиницы, трактиры, шамбр-гарни и публичные дома.
СУДЬЯ. Но квартира Целес, по показанию самого господина Гротинга, ни то, ни другое и ни третье, а просто частная квартира. Имеет ли он право ее осматривать?
Меларт пожимает плечами и молчит.
СУДЬЯ. А вы, господин Гротинг, как скажете?
ГРОТИНГ. Я доставил Громова в участок. Больше ничего не знаю.
СУДЬЯ. А если приглашаемый в полицию для удостоверения в звании добровольно не пойдет, то имеет ли полиция право тащить его силой в участок?
МЕЛАРТ (улыбаясь). Таких правил нет. А пьяных мы всегда отправляем по домам через часть. Доискиваться, откуда и кто они, нам ночью некогда.
СУДЬЯ. В чем же полиция обвиняет Громова?
МЕЛАРТ И ГРОТИНГ. Мы ничего с него не ищем, ни в чем его не обвиняем, а брали только удостовериться в звании.
Молодая женщина, у которой был Громов, отозвалась, что ничего о происшествии не знает, так как не была в это время дома. Причем подтвердила, что Громов был немного выпивши.
СУДЬЯ (Поганько). Не имеете ли чего добавить?
ПОГАНЬКО. Господин Гротинг сознает, что зашел в квартиру Целес, достоверно не зная, какие в ней живут люди, и оправдывается инструкцией. Но ведь если признать его правым, то это будет значить, что он может прийти в любой дом, в любую квартиру частного семейства, застать там какого-нибудь гостя, потребовать от него паспорт, которого у того, конечно, при себе не будет, взять его под арест, продержать сутки и выпустить. Потом, когда тот станет жаловаться, говорить, что ему нужно было удостовериться в его личности, и он иначе поступить не мог. Нет, я прошу подвергнуть господина Гротинга и других полицейских чинов, виновных в насилии, самоуправстве и оскорблении Громова, уголовному наказанию по закону.
Судья, принимая во внимание, что полиция Громова ни в чем не обвиняет, что обер-полицмейстер отказался преследовать Громова за неодобрительное будто бы о нем выражение, что поверенный Громова видит в действиях полиции насильственные и самоуправные поступки против его доверителя, постановил Громова от суда освободить, а о полицейских чинах сообщить для дальнейшего их преследования непосредственному их начальству — обер-полицмейстеру.
Девка
Отставной поручик Хемниц в прошении, поданном мировому судье 35-го участка Санкт-Петербурга А. Д Дурново (1870-е годы), жаловался на мещанку Тихонову за оскорбление своей сестры. В свою очередь Тихонова жаловалась на нанесенную ей обиду словом «девка». Хемницу — лет под пятьдесят, болезненный вид. Тихонова — 24 лет, довольно представительной наружности.
СУДЬЯ (Хемницу). Какими словами госпожа Тихонова оскорбила вашу сестру?
ХЕМНИЦ. Она сказала: «Пусть барышня сама приходит убирать мою комнату».
ТИХОНОВА. Не так. Когда прислуга господина Хемница объявила мне, что перестанет убирать комнату, я ей ответила: «Это дело твое, а мы деньги заплатили, так пусть хоть сами господа убирают, если тебе не велят».
ХЕМНИЦ. Вы сказали: «Барышня пусть убирает». То есть моя сестра — девица, дворянка!
ТИХОНОВА. А я не «девка». Девкой нельзя называть ту, которая своими трудами живет. Это для меня оскорбление.
ХЕМНИЦ. Никакого в этом нет оскорбления. Если бы вы были благородная, вас называли бы барышня, девица. Если бы вы были молоденькая, как вон Елена (девушка 16 лет, прислуга Хемница), вас звали бы девушкой. А коль скоро вы незамужняя мещанка и в зрелых летах, то вас иначе и нельзя назвать, как девкой. Вот и все.
ТИХОНОВА. Вы писали, что я с Толстым в связи. Это тоже оскорбление.
ХЕМНИЦ. Этого-то я и не помню. Господин Толстой, действительно, выдавал вас госпоже Матисон за свою сестру. А это неверно. Я еще не заявляю того, за что вы Елене предлагали денег.
ТИХОНОВА. За услугу, за труд.
ХЕМНИЦ. Нет-с. Вы ее сманивали, сбивали. Она девушка молодая…
СУДЬЯ. Это к делу не касается.
Матисон показала, что Тихонова выразилась: «Скажи своим барышням, чтобы убрали». Елена Изотова: «Скажи своим господам, чтобы сами убирали, ежели тебе не велят».
СУДЬЯ. Вы комнату с прислугой или без прислуги нанимаете?
ТИХОНОВА. С прислугой, которая должна все делать.
ХЕМНИЦ. Чтобы самовар ставить и сапоги чистить. А за все остальное они особо должны платить прислуге.
СУДЬЯ. Нанимали комнату при вас?
ХЕМНИЦ. Нет, в кухне.
СУДЬЯ. Не можете ли примириться?
ХЕМНИЦ. Так уж и быть, прощаем ей.
ТИХОНОВА. А я не мирюсь. За слова «девка», «в связи» прошу наказать его.
ХЕМНИЦ. Я и сестра поступаем благородно — прощаем. А она еще недовольна! Незамужняя и в таких летах мещанка — всегда девка. Это верно. Другое дело — благородная… Я — человек больной, офицер, в душевной тревоге.
Судья постановил дело по претензии Хемница к Тихоновой прекратить, а жалобу Тихоновой на Хемница передать прокурорскому надзору для дальнейшего расследования.
В России деньги нипочем
В камеру мирового судьи Одессы в 1870-х годах вошла шикарно одетая женщина — в черном кашемировом платье, полудекольте, высокого роста блондинка, с убийственно громадным шиньоном. Прекрасные темно-карие глаза не то улыбались, не то высказывали презрение ко всему на свете. Ее роскошный бюст и белизна шеи напоминали аппетитную русскую кулебяку, сквозь раскрытые, немного подкрашенные губы светились два ряда белых зубов. Она постоянно обмахивалась веером и старалась, по-видимому, стушеваться в скромную позу.
СУДЬЯ. Чем могу служить вам, сударыня?
Женщина, назвавшаяся Бальбау, подала прошение, написанное по-французски.
«С неделю тому назад приехала я в Одессу из Франции с целью найти себе какое-либо место и остановилась в гостинице "Рим". Посредством здешних комиссионерских контор я приискала себе место компаньонки с содержанием в две тысячи франков. Предполагая ехать на место, я просила хозяина гостиницы записать на счет долг мой в сто франков, которые я возвратила бы ему через месяц. Но хозяин гостиницы не хотел уважить моей просьбы, не возвращает моего документа и даже удерживает вещи, почему прошу обязать его возвратить мои вещи и документ».
Разговор ведется на французском языке.
СУДЬЯ. Но ведь надо же рассчитаться с хозяином гостиницы, уплатить ему или обеспечить долг.
БАЛЬБАУ. Разве содержатель гостиницы не может кредитовать мне сто франков? Я деньгами взяла у него всего 52 франка, остальные — за квартиру.
СУДЬЯ. Это дело хозяина. Если он вас не знает, значит, имеет право не доверять вам. Вы бы как-нибудь уладили это дело.
БАЛЬБАУ. Нет, он меня очень хорошо знает. Знает также, что я поступаю в дом богатого человека, вдовца, который не скупится на деньги. Но моя гордость не позволяет просить у него вперед денег.
СУДЬЯ. Почему же бы вам и не взять вперед за месяц жалованье? Вы уплатили бы долг и еще вам осталось бы на дорогу.
БАЛЬБАУ. Я не знаю еще, сколько мне придется получать в месяц.
СУДЬЯ. Вы же сказали: две тысячи франков. На наши деньги — 600 рублей или 50 рублей в месяц.
БАЛЬБАУ. Я полагаю, но наверно сказать не могу, потому что о цене не договаривались. Но зная, что господин, предложивший мне место, богатый человек, я не сомневаюсь, что буду получать эту сумму. Тем более что здесь, в России, говорят, — деньги нипочем.
СУДЬЯ. Ну, последнее едва ли справедливо. Деньги честным трудом везде добываются нелегко.
БАЛЬБАУ. Кому как. Мне, например, деньги совершенно не нужны, если бы мне давали все, что надо. Я ведь получала и по пяти тысяч франков и все-таки ничего не имею.
СУДЬЯ. Так как же будет ваше дело?
БАЛЬБАУ. Тысячу раз прошу вас, будьте любезны, освободите меня от этого неприятного случая. Я никогда не забуду вашей обязанности.
При этом она приятно улыбнулась. Темные, большие и обольстительные ее глаза засветились каким-то живым и теплым огоньком, а поднятая правая рука с батистовым платком, прикоснувшись ко лбу, обворожительно и грациозно обнажила всю прелесть форм, всю свежесть и белизну ее тела.
СУДЬЯ. Я вызову содержателя гостиницы. Но он потребует от вас обеспечения, и я не вправе буду отказать ему. Значит, вам уехать, не расплатившись или не обеспечив, нельзя будет.
