Густав Гилберт - Нюрнбергский дневник
— Но неужели вы, прочитав его «Майн кампф», так и не смогли распознать его намерений? Его антисемитизма, его агрессивных намерений, его ненависти — там найдешь все из перечисленного мною.
— Но, мой дорогой профессор, кто, скажите на милость, мог принимать «Майн кампф» всерьез? Чего только не напишешь ради достижения политической цели. У меня имелись с ним расхождения, но я никогда не думал, что он желает войны — до тех пор, пока он не разорвал Мюнхенское соглашение. За пять недель до аншлюса Австрии я ушел со своего поста, поскольку он принял решение отказаться проводить в жизнь мою прогрессивную политику. Австрияки же явно возрадовались моему уходу!
— Почему же вы в таком случае вообще не ушли из политической жизни при нацистах, если, как утверждаете, поняли его агрессивные замыслы после разрыва им Мюнхенского соглашения?
— Интересный вопрос! Что я мог сделать? Эмигрировать? Жить за границей в статусе немецкого эмигранта? Такое меня не устраивало. Офицером отправиться на фронт? Для этого я был староват, да и стрельба мне не по нраву. Критиковать Гитлера? Это могло означать лишь одно — меня тут же поставили бы к стенке. К тому же подобный расклад ничегошеньки бы не изменил! И произошло вот что: после аншлюса Австрии я в течение года вообще не появлялся на политической сцене.
И вот однажды мне вдруг звонит Риббентроп и говорит: «Герр фон Папен, вы должны занять место нашего посла в Турции!» Приезжаю я в Берлин, и Риббентроп разъясняет мне, что, дескать, сейчас Германии грозит опасность оказаться в полной изоляции. И, если нам не удастся склонить турок к нейтралитету, это выльется в войну. Ну, я и подумал, что смогу насалить мир хотя бы в том отдаленном уголке Европы. Что мне в конечном итоге и удалось. А что мне еще оставалось делать — в Европе разразилась война!
Камера Розенберга. Я сказал Розенбергу, что пришел посмотреть на него в его день рождения, и мы снова углубились в философские проблемы.
— Национал-социализм не выбирал расовые предрассудки своей основой. Мы стремились лишь к сохранению своего расового и национального единства. Я никогда не утверждал, что евреи — это неполноценная раса. Я никогда не утверждал, что евреи — другая раса. Я лишь считал, что смешение различных культур никогда до добра не доводит. Именно от такого взаимопроникновения и перестали существовать и римская, и греческая культуры. Евреи стремились не только сохранить свою самобытность, но и заполучить в руки как можно больше власти. Но и мы тоже к этому стремимся. Присмотритесь к тому, сколько евреев за последние столетия перешло в христианство. И этому способствовали расовое высокомерие и невероятная гордыня, отличавшие нашу церковь и подтолкнувшие се на такой риск! Это совсем как миссионерство наших дней. Какая-нибудь секта отряжает одну группу миссионеров в Китай, другую — в Сиам, третью — в Тимбукту или Свазиленд. Это просто бешеная гордыня и полное нежелание считаться с правом любой этнической группы на сохранение своей собственной культуры. И что же происходит? Бедные китайцы вежливо выслушивают миссионера (сунув руки в рукава своего френча, Розенберг изображает вежливо кланяющегося китайского кули), они, конечно же, буддисты и приверженцы конфуцианства, но про себя думают: ладно, черт с вами — чуточку христианства нам тоже не повредит, если только с ним не переборщить. И это вы называете демократией?
А как же было с пресловутыми «открытыми вратами в Китай»? Это что, тоже была демократия — навязать войну, чтобы англичане получили возможность отправить на тот свет при помощи опиума 30 миллионов китайцев? Вам когда-нибудь доводилось видеть эти опиумные курильни? Куда до них концлагерям! И, таким образом, миллионы китайцев оказались принесенными в жертву политике открытых дверей, свободной торговле с другими странами и возможности для попадания в страну миссионеров различных сект. Это я называю мстительной расистской спесью!
— А как же быть с демократическим принципом умения сосуществовать в мире с остальными народами, соблюдая их права и уважая их обычаи? Новые культуры всегда возникают из смешения старых, и в условиях современной цивилизации их невозможно отделить друг от друга искусственно возведенными заборами.
— Может, такое и удается в Америке, но сомневаюсь. Лишь членам какой-то определенной группы доступно, ощутив связь друг с другом, отстоять себя и свою самобытность.
Камера Шпеера. Шпеер торжествующе поведал мне, что остальные успокоились, свыкнувшись с мыслью о его былых намерениях совершить покушение на Гитлера.
— Вполне типичная для нашей вконец изолгавшейся системы картина. Все обязаны демонстрировать всяческое доброжелательство друг к другу, и неважно, что все готовы слопать друг друга с потрохами. В этом смысле я мало чем отличался от других. Например, я пришел к Герингу на его день рождения, хотя изо всех сил старался противостоять его жестокой и несуразной политике. И здесь все обязаны демонстрировать свою беззаветную преданность фюреру, и какую же бурю возмущения вызвало мое заявление. А теперь все опять мои друзья, в том числе и те, кто меня возненавидел за мое заявление. У них не хватает мужества подняться и сказать правду. Они стремятся создать у суда впечатление единства, хоть и не переносят друг друга. Как было бы здорово, если разом спали бы все маски, и тогда бы вся Германия увидела, до какой степени прошила эта система!
— Я знаю, Геринг пользуется своим влиянием для того, чтобы создать видимость некоей общей линии противостояния суду.
— Верно. Знаете, изначально было не очень хорошей идеей позволить всем обвиняемым вместе обедать и выходить на прогулки. Это и дало Герингу возможность гнуть свою линию. Было бы куда лучше, если бы у него не было возможностей для запугивания остальных, тогда многие говорили бы без утайки то, что думают. С тем, чтобы народ раз и навсегда похоронил прогнившие останки своих иллюзий относительно национал-социализма! Есть же немцы, уехавшие в Америку и ставшие там вполне достойными демократами. Так почему этого нельзя добиться здесь? Естественно, это займет какое-то время.
— На это и вечности не хватит, если они будут продолжать цепляться за свою иллюзию о том, что Гитлер, дескать, желал только хорошего для Германии.
— Именно! Они подумают, что все их нынешние беды произошли лишь по милости победителей и что при Гитлере все же было лучше. Именно в этом и заинтересован Геринг — в этом случае он предстанет героем в глазах всех. Но я разъясню народу, что все его нынешние невзгоды, все это бессмысленное разрушение — исключительно вина Гитлера. Скажу и о том, что еще в январе 1945 года я открыто заявил Гитлеру о том, что эта война проиграна окончательно и бесповоротно и что дальнейшее сопротивление — преступление против народа.
Шпеер предъявил мне вопросы, которые собирался задать генералу Гудериану.
— Даже тогда я считал, что наш народ в течение последующего десятилетия, а возможно, и дольше может рассчитывать лишь на великодушие победителей, которое позволит ему едва-едва сводить концы с концами. Вот что предстоит осознать нашему народу.
— Вы и до сих пор верите в коллективную вину партийного руководства?
— Абсолютно! Об этом я еще скажу в своем последнем слове. Мы с Фриче пришли к мысли показать друг другу наши записи, чтобы высказанные нами мысли не повторялись. Но и кроме нас кое-кому также следует высказаться за эту идею ради того, чтобы убедить народ. Тому, к кому народ питает уважение. Ко мне проявляли уважение, обо мне говорили: «Он живет скромно». Это и системе на пользу. Но случаи, когда ведущие члены правительства жили бы скромно, были чудом из чудес.
Что касается Франка, он мелкий лицемер! Такие высокопарные, мистические речения после его скоропалительного перехода в католичество. Он всегда шел на поводу у своих чувств. И репутация у него не из лучших. Фриче тоже не баловали уважением в среде интеллектуалов из-за его пропагандистской трескотни — хотя он милый и приятный человек и я знаю, что лгал он по принуждению.
Обвинение Франции
Утреннее заседание.
Господин Франсуа де Ментон, главный обвинитель от Франции (г-н Франсуа де Ментон уехал из Нюрнберга в Париж сразу же после своего вступительного слова на заседании трибунала. Отъезд был связан с назначением его на ответственный пост в политическом руководстве страны. — Примеч. авт.), начал свое выступление страстным осуждением нацистской агрессии, которая нанесла стране не только невосполнимый материальный урон, но и затронула чувство национальной гордости французов.
«Франция, подвергавшаяся систематическому разграблению и опустошению, Франция, столько сынов которой было замучено и казнено в застенках гестапо и концентрационных лагерях, наконец, Франция, которая перенесла нечто более ужасное — ужасы деморализации и возврат к варварству, принуждение, осуществлявшееся нацистской Германией с сатанинской настойчивостью, — Франция требует от вас и требует прежде всего от имени героически пожертвовавших собой участников движения Сопротивления, которых она причисляет к наиболее светлым образам национальной героики, Франция требует — да будет совершено правосудие! Обвинитель Джексон охарактеризовал стадии заговора, сэр Харти Шоукросс привел примеры нарушения международных соглашений. Сегодня я намереваюсь показать вам, что это организованное и преступное сообщество, как я его называю, выросло из антидуховного начала, доктрины, отрицающей и сводящей на нет все духовные, опирающиеся на разум и мораль ценности, тысячелетиями служившие человечеству фундаментом, на котором оно возводило здание цивилизации и прогресса. Это преступное сообщество ставило своей задачей отбросить человека к варварству, но не к природному, первозданному варварству древнейших времен, а к варварству демоническому, самодостаточному и не гнушающемуся никакими средствами из предоставленных человеку современной наукой. Это преступление против духовного и есть изначальное заблуждение национал-социализма, исходная тонка всех его преступных деяний. Это изуверское учение получило название расовой теории.
