Густав Гилберт - Нюрнбергский дневник
«Франция, подвергавшаяся систематическому разграблению и опустошению, Франция, столько сынов которой было замучено и казнено в застенках гестапо и концентрационных лагерях, наконец, Франция, которая перенесла нечто более ужасное — ужасы деморализации и возврат к варварству, принуждение, осуществлявшееся нацистской Германией с сатанинской настойчивостью, — Франция требует от вас и требует прежде всего от имени героически пожертвовавших собой участников движения Сопротивления, которых она причисляет к наиболее светлым образам национальной героики, Франция требует — да будет совершено правосудие! Обвинитель Джексон охарактеризовал стадии заговора, сэр Харти Шоукросс привел примеры нарушения международных соглашений. Сегодня я намереваюсь показать вам, что это организованное и преступное сообщество, как я его называю, выросло из антидуховного начала, доктрины, отрицающей и сводящей на нет все духовные, опирающиеся на разум и мораль ценности, тысячелетиями служившие человечеству фундаментом, на котором оно возводило здание цивилизации и прогресса. Это преступное сообщество ставило своей задачей отбросить человека к варварству, но не к природному, первозданному варварству древнейших времен, а к варварству демоническому, самодостаточному и не гнушающемуся никакими средствами из предоставленных человеку современной наукой. Это преступление против духовного и есть изначальное заблуждение национал-социализма, исходная тонка всех его преступных деяний. Это изуверское учение получило название расовой теории.
Германская раса, основу которой составляют арийцы, есть первоначальная природная данность. Люди, принадлежащие к германской расе, являются таковыми уже потому, что принадлежат к расе или народности, людской массе, представляющей и связывавшей всех немцев… Идеи и зримое воплощение расовой теории суть составные части этой политической системы, получившей название авторитарной или диктаторской биологии. Понятие «кровь», которым пестрят опусы нацистских идеологов, служит для обозначения потока истинной жизни, она есть живительный, алый сок, текущий по жилам всех рас и всех истинных культур, подобно крови, омывающей сосуды человеческого тела. Быть арийцем — значит ощущать и осознавать в себе этот живительный кровоток нации… Обратившись внутрь себя, человек осеняем откровением «заповедей крови»…
В нацистских ежемесячных периодических изданиях (издаваемых Розенбергом) в сентябре 1938-го утверждалось следующее: «Тело более не принадлежит государству, а душа — церкви или Богу, отныне человек без остатка, душой и телом принадлежит германскому народу и Рейху!» Эта эрзац-религия отнюдь не отказывает рассудочным средствам технократического порядка в праве на существование, а безоговорочно подчиняет их мифу о расе и этому же мифу их приписывает… Те, кто исповедует отличные от официального учения взгляды, либо асоциалы, либо больные люди. Они больны, поскольку, если исходить из нацистского учения, нация равнозначна расе, а расовые признаки четко определены. То или иное отклонение от формы как в духовном, так и в моральном аспекте есть явление нездоровое, уродливое, подобно косолапости или заячьей губе…
Как видно из вышеизложенного, мы возвращаемся к древнейшему понятийному аппарату варварских племен. Все ценности, по крупицам собиравшиеся цивилизацией на протяжении сотен лет, отброшены, все понятия о примате морали, справедливости и права ниспровергнуты приматом расы, ее инстинктивного начала, ее потребностей и интересов. Человеческая личность, ее свободы, права и устремления уже не являются изначальной данностью…
Нет и не может быть некоего универсального мерила для германской народной общности и остальных народов-бастардов. Братство людей, как главенствующий принцип, отброшено, причем отброшено первоочередно… Иудаизм и христианство, как вероучения, проповедующие любовь к ближнему и всеобщее братство, преданы анафеме, поскольку сводят на нет здоровое брутальное начало человека. Подвергнуты остракизму идеалы демократии современности, интернационализм, как понятие… Подобное учение не могло не привести Германию к захватнической войне, к преступлению, как средству ведения этой войны…»
Сидя на скамье подсудимых, Франк восторженно комментировал обвинительную речь:
— Это так захватывает! Это так характерно для менталитета европейца! Было бы очень приятно поговорить с этим человеком! Но, знаете, по иронии судьбы, оказывается, основателем расового учения был француз — де Гобино!
19–20 января. Тюрьма. Выходные дниКамера Штрейхера. Я выслушал его к моменту, когда Штрейхер несколько изменил свои воззрения, поскольку изложение его дела британской стороной и обвинение Франции его расовой теории возымели весьма негативные результаты. Штрейхер, как и прежде, ничуть не изменил своему антисемитизму, но его былая невозмутимость была поколеблена, в нем отчетливо проступило презрение к остальным обвиняемым.
— Разумеется, евреи были и остаются силой в мировом масштабе… Даже католическая церковь превратилась в послушный инструмент в руках международного еврейства, — продолжал витийствовать он.
Штрейхер заявил, что еврейство полностью дезориентировало христианство, а то, что Христос не был иудеем, в этом он, Штрейхер, не сомневается. Далее он принялся наглядно доказывать, как проецировал свои собственные, первейшие потребности на евреев:
— Знаете, что в Талмуде говорится о Христе? Там говорится, что он появился на свет на навозной куче — да, да — он сын шлюхи.
Отталкивающая физиономия расового теоретика растянулась в широкой и похотливой ухмылке.
— Это уж точно — все так и было. Она не состояла в законном браке, а эта история, что она, дескать, понесла ребенка от Бога… Знаете, если уж быть до конца честным, все верно — она, если верить этой байке, действительно была непотребной бабой.
Ухмылка превратилась в самодовольный смех. Штрейхер продолжал:
— Я тоже такого мнения на этот счет. Но, разумеется, я такого никогда не утверждал в своих пропагандистских целях… Я говорил вот что: «Подумайте, христиане, над тем, что евреи заявляют о непорочном зачатии!»
И тут Штрейхер ехидным смешком воздал хвалу своей хитрой проницательности. Естественно, он снова затронул тему обрезания.
— Обрезание было поразительной, гениальной идеей в истории! Вы только представьте себе! И они при этом преследовали не только гигиенические и тому подобные цели, в этом можете быть уверены! Речь шла о сохранении расистского сознания! «Вы обязаны никогда не забывать, что вы — иудеи, дело которых зачинать иудеев-детей в чреве только иудеек!» Помните, что об обрезании говорил Гейне? Он говорил, что можно упразднить крещение, но не обрезание. Дьявольщина, не правда ли?
Больше четверти часа этих проповедей извращенца нормальному человеку не выдержать — их тема всегда одна: мировое еврейство и обрезание, служащие Штрейхеру для перенесения своего непотребства на антисемитизм, придавая последнему откровенно порнографический характер, официализированный и канонизированный в единственной стране мира — в Германии.
Камера Франка. Медленно, но верно готовность Франка к страстному обвинению нацизма и признанию своей сопричастности тает на глазах, обнаруживая его прежнюю слабохарактерность, ту, что в свое время подтолкнула его к вступлению в нацистское движение.
— Я спрашиваю себя, — говорил он, словно размышляя вслух, когда наша беседа достигла точки непринужденности, — что именно требуется сейчас от меня? Выразить в своем последнем слове точку зрения остальных или же заклеймить их позором, подтолкнуть к разверстой могиле? Не так-то просто дать на это ответ.
Я не скрывал своего изумления сомнениями Франка в виновности Гитлера и всей нацистской системы и том позоре, который по их милости переживает сейчас Германия, о чем он столько говорил. И привел ему его же высказывание после увиденного им фильма о зверствах нацистов.
— Нет, нет, этого я не забыл! — поспешил заверить меня Франк. — Поверьте, все это потрясло меня до глубины души! Такого мне ни за что не забыть! Но уйти нужно достойно. Разве могу я взять да предать своих товарищей? Не знаю. Нет, правда, я так легко поддаюсь чужому влиянию — так быстро реагирую на то, что происходит в моем окружении.
Угадав мои мысли, Франк добавил:
— Я заметил, что вы уже не беседуете с нами подолгу, а только наблюдаете. Это куда лучше. Все равно вы сделаете для себя выводы и так.
Все отчетливее проявлялось отсутствие цельности натуры Франка. Сначала он безоговорочно признает, что его конфессиональный переход по сути есть истероидная реакция, симптом снедаемого комплексом вины перебежчика, потом выясняется, что его отход от нацизма — не более, чем поза, способ лишний раз пролить бальзам на свое эго и систему ценностей. Я спросил у него, не повлияло ли как-то на его враждебность по отношению к Гитлеру примесь еврейской крови в нем. Но и на этот вопрос я внятного ответа получить так и не смог.
